"Павел Архипович Загребельный. Южный комфорт" - читать интересную книгу автора

- Все равно прикручу! - уже выходя, пообещал Тещин Брат.
Твердохлеб облегченно вздохнул. Прятал от старого насмешника книгу, с
которой тот застал его. Не Гоголя - за Гоголя не страшно. У Твердохлеба в
руках, когда вошел Тещин Брат, была книжка стихотворений. Сунул ее под
себя, сидел как на угольях, страшно дрожал. В том суровом мире, в котором
он жил, было не до поэзии. А Твердохлебу иногда хотелось почитать стихи.
Читал и смущался. Кому об этом расскажешь? А впрочем, разве он не
заслуживал оправдания? Уставал от слов, которые слышал на допросах, слов
неискренних, путаных, беспорядочных. Уставал, раздражался и все больше
убеждался, что все зависит вовсе не от самих слов, даже не от их значения,
а прежде всего - от их расстановки, от их комбинаций и соединений. Сами по
себе слова - обыкновенные знаки памяти. Но соответственно составленные,
выстроенные в каких-то констелляциях, они могут стать точными и
беспощадными, как в законах, грандиозными и вдохновенными, как у поэтов. У
Бодлера: "И всюду тайною раздавлен человек".
А какая тайна у него, какая тайна? Нелепое дело, в которое втянул его
хитрый Нечиталюк.
Только что зашумел на улице троллейбус, Твердохлеб тихонько выбрался в
ванную, побрился (делал это бесшумно, потому что не пользовался
электробритвой, отдавая предпочтение нержавеющим лезвиям), медленно оделся
(все стандартное, магазинное, хоть и не всегда, к сожалению,
отечественное), хотел незаметно выскользнуть из квартиры, но в передней
натолкнулся на тещу. Мальвина Витольдовна вроде бы и не спала. По ней
никогда ничего не заметишь. Стройная фигура в длинном узком халате, свежее
прекрасное лицо, доброта, ум и вечная озабоченность о ком-то.
Продолговатая сигарета дымила в тонких пальцах. Изящные руки и
покалеченные, как у всех старых балерин, пальцы.
- Теодор, вы же не завтракали!
- Благодарю. Перехвачу что-нибудь на работе.
- Вы не принимайте близко к сердцу. Хотя это трудно. Я вам сочувствую.
Твердохлеб наклонился, поцеловал ей руку.
- Я поеду.
- Езжайте, езжайте.
Лифтом он не пользовался, даже поднимаясь наверх, а уж вниз - и подавно.
Третий этаж, хотя и высокий, - не беда. Сошел медленно, спокойно дождался
троллейбуса, но пропустил машину: слишком полная. Сел в следующий
троллейбус, смотрел, как за окном пролетают деревья, дома, тротуары,
пролетает Киев, утреннее небо над ним, пролетает, наверное, и то, чего мы
никогда не видим и не осознаем и что называем коротким таинственным
словом: время. Когда ездишь по Киеву, вырабатывается соответствующий
автоматизм перемещения в пространстве. Привыкаешь к номеру троллейбуса или
трамвая, прыгаешь на подножку почти вслепую, остановок не считаешь, потому
что работает внутри тебя своеобразный счетчик, выталкивающий тебя именно
тогда и там, когда и где нужно. Мальвина никогда не думала, где выходить,
- если бы не Твердохлеб, ехала бы хоть на край света. "Что, уже?" -
удивлялась, когда он деликатно дотронулся до ее руки, показывая на выход.
Поразительное равнодушие к внешнему миру. Выборочность информации - так
можно было бы назвать это по-модному. Воспринимала только крайне
необходимое или интересное по причинам, не поддающимся, как это водится у
большинства женщин, никаким объяснениям и часто довольно далеким от