"Сергей Залыгин. Санный путь" - читать интересную книгу автора

сладким и сытным, этот воздух, крохотному Иванову хотелось облизать его и
закапать своими слезами, нужно было это сделать, но уже тогда какое-то
"нельзя" мешало ему, и в недоумении от этих "нужно" и "нельзя" он лежал в
санях неподвижно и как бы скрытно от всего на свете, а сани скрипели и везли
его по степи от одного черного окаменевшего под снежной шапкой стога сена к
другому, тоже черному и окаменевшему.
Когда он выглядывал из тулупа в степь, и стога тоже сейчас же
выглядывали из-под своих огромных снежных, степных шапок-малахаев, как будто
зная о многом очень многое, желая что-то объяснить маленькому Иванову, но ни
о чем не умея подать ни одного знака.
Еще Иванов почти все время видел сильный, блестящий лошадиный круп, а
иногда - крутую, высокую и узорчатую дугу... Он думал о том, что на
лошадиных ногах, на каждой из четырех, тоже есть почти такая же, но только
маленькая и железная дуга. И вот ему начинало казаться, что лошадь запряжена
не в дугу, а в большую серебряную подкову, а потом, что эта подкова уже не
подкова, а серебряная арка-ворота, а лошади обязательно нужно промчаться
сквозь них, но они ведь, эти ворота, мчатся вместе с лошадью, и вот
лошадиный бег превращается в бесконечность.
Подковы - дуги; дуги - подковы - серебряные ворота - что-то он
думал об этом напряженно и очень глубоко, как об открытии, но теперь уже не
знал, что же все-таки он тогда думал...
Откуда и куда была поездка, он тоже хотел вспомнить за свою жизнь не
один раз, но так и не вспомнил ни разу, теперь же был счастлив, что не
вспомнил этого. Откуда, куда, зачем, почему, когда, кто - совершенно
отсутствовали в этом воспоминании, просто это было детство, завернутое в
теплый бараний тулуп, уложенное в сани на охапку сена и движимое туда, где
он должен был родиться еще раз повзрослевшим человеком.
Теперь же он вспомнил себя тогдашнего, еще не рожденного окончательно,
ощущая небольшую боль от ударов не этих, а тех саней, слушая не этот, а тот
скрип санных полозьев, вглядываясь не в это, а в то небо...
Как будто бы сразу вслед за тем наступало для него другое время: ночь и
лес, только совсем не такой, как нынешний, - редкий, неровный, в котором
причудливые тени деревьев с трудом можно было отличить от самих деревьев.
Луна была тогда красной, высокой, освещая землю, она делала небо черным
и тоже высоким, дорогой был один-единственный санный след, по большей части
запорошенный снегом и далее затянутый снежным настом; когда луна все-таки
показывала этот след, возница подтверждал, что они едут правильно и что, бог
даст, правильно доедут, нисколько не заблудившись, и они действительно
достигли тогда небольшой, без подворья, избушки на окраине села, в которой
жил уже немолодой, заросший волосами и глуховатый человек, - он строил в
окрестных селах колодцы и простейшие, в одну нитку, тупиковые водопроводы.
Он был тронут своим занятием, этот человек, тронут и как бы даже
подавлен им на всю жизнь, так что мир состоял для него прежде всего в этих
колодцах и водопроводах, а все остальное на свете имело смысл лишь
постольку, поскольку или содействовало, или противодействовало его
строительству.
В течение всей оставшейся ночи этот человек не дал Иванову сомкнуть
глаз, объясняя все о колодцах и водопроводах.
И хотя Иванов был тогда механиком, хотя он приехал к этому человеку по
его делу и по его просьбе, он готов был просить его о пощаде, молить, чтобы