"Валерий Замыслов. Огнем и мечем ("Иван Болотников" #2) " - читать интересную книгу автора

надобны. Проворь, нечестивец!"
На барщину побрел, куды ж денешься. Хоть и лихо, а все на миру. А тут и
Василиса с Никитушкой в Богородское вернулись. К батюшке Лаврентию с
поклоном.
"Окрести, отче, дитя малое".
Тот же рыло воротит.
"Чадо твое, раба божья, от Ивашки Болотникова. А сей человек вор и
богоотступник, христову паству на гиль поднял. Не стану крестить".
Я ж образок Спаса в руки и на колени.
"Чего ж ты, батюшка, христову заповедь рушишь? А не сын ли божий велел
молиться, чтоб господь сохранил родильницу и новорожденного от всякого зла,
покрыл их кровом крыл своих, простил грехи родильнице, восставил ее с одра
недужного и сподобил младенца ее поклониться святому храму?"
Батюшку же словом не проймешь. Я к нему оком, а он боком. Не быть чаду
в крестильнице - и все тут! Пришлось к бортнику Матвею на заимку бежать. Тот
помог.
Вернулся к Лаврентию с мехами бобровыми. Прими, баю, святый отче, на
храм божий. Принял, аж глаза загорелись. Велел за Никиткой идти. Я ж к
Василисе со всех ног. Та рада-радешенька. Каково сыну без церкви-то божьей?
Никитку твово, Иван Исаевич, от купели принимал, крестным отцом ему стал.
Так что сроднички мы, воевода.
- Земно кланяюсь тебе, Афанасий. Спасибо великое, что Василису с
Никиткой в беде не оставил, - обнимая крестного, растроганно молвил
Болотников.

Дни стояли жаркие, душные. Солнце палило нещадно. Ратники лезли в воду,
толковали:
- Эк солнце печет.
- Другу неделю жарит, и ни дождинки.
- Кабы нивы не засушило. Глянь, хлеба за угором. Сник колос.
Иван Исаевич слушал озабоченные речи мужиков и сам вступал в разговоры:
- По ниве тужите, ребятушки? Дождя ждете?
- Ждем, воевода. Как не ждать, истомилась землица. Ишь, хлеба-то как
сникли. А травы? Ни соку, ни зелени. Сенцо-то жухлое будет. Прокормись
тут! - сетовали мужики.
И эта мужичья боль хлестнула по сердцу.
"Господи, владыка всемогущий, оратай и на войне о земле-кормилице
кручинится. Нива ему допрежь всего... Эх, кабы без бояр пожить да волюшку
мужику дать".
Поздними вечерами, когда рать валилась на ночлег, Иван Исаевич уходил
из душного шатра в поле. Нива неудержимо влекла, волновала душу.
- Стосковался в полону-то? - вопрошал неизменный сопутник Афоня и, не
получив ответа, словоохотливо продолжал. - Да и как не стосковаться,
сосельничек. Там, в полону-то, небось и нивы не видел. Земля у янычар, чу,
неладящая. Горы да камень, негде сохой ковырнуть. На Руси же вон какое
раздолье, паши не выпашешь. А землица? Богова землица. В этих краях без
назему родит.
Иван Исаевич неторопливо шагал вдоль межи.
- Через пару недель и зажинать в пору. Так ли, Афоня?
- Боле и ждать неча. Вон какая сушь. На Илью-то уж всяко зашаркают.