"Герман Леонидович Занадворов. Колыбельная, Молитва, Сливки, Была весна, Дума о Калашникове, Увертюра (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

пропускала ни одной службы.
Теперь я ждал, что она придет молиться. Она не приходила. Сидела на
присьбе, положив на колени искривленные ревматизмом беспомощные ладони. Она
глядела на запад. Там, меж полями, шел столбовой шлях, которым увели внучку.
О чем она думала? Что хотела увидеть? С каким вопросом обращалась к
тускнеющему небу? Глаза, запавшие глубоко, были недвижны. В них желто, мутно
отражался закат. Было в них такое отчаянье, такая мука... Нет, я не мог их
видеть!
Я лег, не зажигая огня. Лежал, не шевелясь, полный одного желания -
уснуть. И лежал без сна час за часом.
Она вошла. Ее почти не было видно. Она долго стояла в дверях.
Прислушивалась, должно быть.
Вдруг от двери донесся протяжный, глухой звук. Не то вырвавшийся сквозь
сжатые губы стон, не то конвульсивный удар лопающегося от горя сердца.
Старуха там же, у порога, упала на колени. Поползла к иконам.
Остановилась. Опять поползла.
Я услышал, как упала на лавку ее голова.
Из тьмы, еле слышный, оттого еще более мучительный, дошел вопрос:
- Скажи, господи, за что? Може, я прогневала тебя? Но дытына за что?
Дети людские за что?
Опять долгая тишина. Шепот:
- С именем твоим на устах творят нечеловеческое, господи. Мучается,
гибнет народ. Иль не видишь ты?
Вновь слышу только частое, прерывистое дыхание. Казалось, старуха,
застыв, ждет ответа. И погодя - отчаянный, свистящий шелест:
- Неужели спасенья от них нет? Кто избавит от лиха? Кто, господи?
Тень в немом ожидании замерла на полу. Недвижно темнели в углу
бумажные, деревянные, рисованные, литографированные святые. Среди них
большой, покрытый фольгой, давно привыкший к вздохам и слезам, безответный
спаситель. У него придавленная к земле женщина спрашивала снова и снова:
- Кто избавит, господи?
И не было ответа.
Не знаю, сколько времени прошло. Или напало забытье, или мысли увели
далеко, надолго из хаты. Когда очнулся, когда стал видеть и слышать, мне
показалось, что брежу. Я слышал слова молитвы, но не мог поверить в них.
Такого не могло быть. Все же такое было.
В хате стало куда светлее. Наверное, ущербный месяц поднялся уже
высоко. Зеленые квадраты лежали на полу. Старуха стояла на коленях, высоко
подняв голову. Она крестилась медленно, истово, плотно прижимая к плечам
сложенные пальцы.
Вся она - выпрямленная спина, мерцающие внутренним светом глаза и
отчетливые, спокойные движения острого локтя - была полна новой, недавно
обретенной неожиданной надежды.
Странные, никогда здесь прежде не слыханные слова обращала она к
старому богу. Старуха молилась о большевиках, которые сводили людей в
колхозы и закрыли церковь, о том, чтоб не брали их вражьи пули, чтоб скорее
вернулись они, спасли людей и людских детей.
с. Вильховая. Июль-август, 1942 г.
Сливки
- Это есть сливки?