"Владимир Заяц. Опыты. Век XX (Авт.сб. "Тяжелые тени")" - читать интересную книгу автора

на его грязный мятый халат, на лицо, покрытое двухдневной щетиной, и
придавал коже нездоровый серый оттенок. Взгляд его застыл и теперь не
выражал ничего. Опираясь на спинку парты, он, горбясь, встал и сипло
сказал:
- Пойду промою глотку чистым медицинским. После нашей работенки только
этим отмыться можно.
И тут Лауэр, как хороший игрок, выложил свой козырь.
- Бросьте, Вирхов. Я знаю, вы не пьете около месяца. Это было бы
похвально, если бы вы не переключились на... морфий. Я хорошо знаю,
коллега, что наркоманы пьют крайне редко. Советую вам облагоразумиться. В
противном случае доступ к морфию прекратится.
Вирхов вздрогнул, челюсть у него отвисла, и он посмотрел на Лауэра
почти с ужасом.
- Да, Вирхов. Я могу пойти на это. А синдром отмены - вещь страшная. Не
все выдерживают абстиненцию. Вы как врач должны это знать. Вам ясно?
- Ясно, - прохрипел Вирхов, судорожно стиснув зубы и обжигая коллегу
взглядом. - Приказывайте, повелитель. Я повинуюсь! "Postgnam docti
prodierunt, boni desunt" [после того как появились люди ученые, нет больше
хороших людей (лат.)]. Да, да. Именно так, - прошептал он, неверными
шагами направляясь к двери.
Начальник лагеря Отто Шульц - пожилой немец с каким-то мятым, нервным
лицом - глядя поверх голов, зачитывал приказ, даже не давая себе труда
договаривать слова до конца. Его здесь раздражало все: и унылое в своем
однообразии море голов в грязных шапочках, и запах давно не мытых тел,
доносившийся всякий раз, когда ветер начинал задувать в лицо. От его
ледяного дыхания на глаза наворачивались слезы и болел лоб. Ветер коварно
забирался под шинель, подворачивая ее полы; от него немели пальцы, и
листок с приказом приходилось то и дело перекладывать из одной руки в
другую.
Мой бог! Зачем я здесь, среди этих варваров?! А дома сейчас на
Вильгельмштрассе ждут он него весточки жена Берта и дочурка Марта. Девочка
уже совсем большая. Боже, какая она была забавная в семь лет! Тот
счастливый солнечный день... Был какой-то праздник, играла музыка, и они
семьей гуляли по Фриденсплац. С яркого лотка он купил своей любимице
конфет. Конфеты! Сейчас надо заботиться, чтобы семья не погибла от
недоедания. Уже удалось выслать несколько посылок с продуктами. Никто
ничего не заподозрит. Нужно только умело прикрыться фразами о
необходимости экономии продуктов на пленных, не занятых физическим трудом.
Приказ дочитан до конца, наступила тишина. Только слышно притопывание
десятков ног да хлопанье двери барака, открытой охранниками настежь.
"Свежий воздух полезен для цвета лица", - шутили они, распахивая дверь, и
издевательски хохотали.
Шульц пробежал взглядом по лицам, почерневшим от холода, таким
одинаковым - с выражением укоренившейся ненависти в глубоко запавших
глазах. И все они казались ему чудовищем с единым телом и сотней голов.
Зачем, зачем он здесь, в этом овраге, пронизываемом кинжальным ветром?
А ему ведь нельзя переохлаждаться. Почки. Перед самой войной доктор Буш
так и сказал: "Ваши почки, Отто, в ваших руках". Не бог весть какая шутка,
но обаяние доктора придало ей особую теплоту и доброжелательность. Они
посмеялись, потом выпили по рюмочке коньяку. Да...