"Михаил Зайцев. Час волкодава" - читать интересную книгу автора

женского пола, всегда готовых Чумакова принять, обогреть и обласкать. И
особы эти куда симпатичнее и эффектнее Ирки, а вот, поди ж ты, звонить им
совсем не хочется. Ни одной. А к Ирке тянет. С чего это вдруг?
"Воистину сказано: чудны дела твои, господи! Хоть я в тебя и не
верю..." - подумал Миша, покупая вечером возле метро букет белоснежных
цветов с неаппетитным названием "калы". Шампанское и тортик Чумаков купил
еще днем, в промежутках между оказанием ветеринарных услуг гражданам
собачникам.
С подобным идиотским продуктово-цветочно-алкогольным набором в гости к
представительнице противоположного пола Чумаков шел второй раз в жизни.
Впервые торт с цветами и шампанским он приволок на доя своей будущей
супруге, готовясь сделать ей предложение.
Ирка удивилась цветам, обрадовалась торту и шампанскому, сгребла Мишины
дары в охапку, понесла их на кухню, а Чумакову предложила "проходить в
гостиную". Миша разделся в просторной... да что там "просторной"!.. в
огромнейшей прихожей и прошел в самую большую из пяти Иркиных комнат.
Иркин дедушка был когда-то полярником, знаменитостью, лауреатом
великого множества почетных званий. Отсюда и гигантских размеров квартира,
куда во времена оны привозили иностранных журналистов показывать, как живут
в Стране Советов ее герои, выходцы из безлошадных крестьян. Дед давно умер.
Отец Иры, пошедший по стопам обласканного правительством родителя, погиб во
время арктической экспедиции уже на спаде общего интереса к завоевателям
Севера. Ее мама, литературная критикесса, успела написать книгу о муже и
свекре, но не успела ее издать. Началась перестройка, грянула победа
демократии, дали порулить Гайдару, и со стен огромной квартиры в тихом
центре Москвы стали исчезать сначала моржовые клыки и шкуры белых медведей,
затем писанные маслом картины, а позже на старых обоях образовались яркие
пустые пятна - на продажу пошла добротная мебель из заповедного самшита.
Миша еще застал времена, когда под потолком в гостиной красовалась бронзовая
люстра пуда на три. Теперь же на трехметровой высоте потрескавшуюся лепнину
потолка освещала тусклая лампочка на витой проволочке, спрятавшаяся под
самодельным ситцевым абажуром. Под убогой лампой стоял покосившийся
журнальный столик и рядом два кожаных кресла, не проданных из-за обивки,
порванной зубами давно скончавшейся полярной лайки.
- Ну, что ты стоишь? Садись. Нет! Помоги мне из кухни пельмени
принести... Хотя нет! Лучше скатерть достань во-он оттуда, из нижнего ящика
комода. Смотри, осторожней, стопку книг на полу возле комода не урони...
Ирка возникла в дверном проеме гостиной, отдала распоряжение звонким,
веселым голосом и растворилась в полумраке длиннющего коридора.
Раскрасневшаяся, живая, улыбающаяся, в пространстве дряхлеющей квартиры она
смотрелась инородным, чуждым телом... Чуждым для декораций вокруг и
неожиданно страстно желанным телом для Миши.
Он хотел ее с того момента, как она открыла входную дверь и взяла
цветы. Не так, как до этого, в течение дня, чисто теоретически, априорно, а
по-настоящему. Зверски, до дрожи в пальцах.
Чумакову понадобилось сделать над собой нешуточное усилие, чтобы хоть
немного успокоиться, взять себя в руки.
"Сожру пельмени, напьюсь шампанского и все ей скажу, - решил Миша. -
Так прямо и ляпну: "Ирка, режь меня, жги, зацепило! Веришь - и не вспомнил
про тебя ни разу за те годы, что не виделись, а встретил сегодня утром и...