"В.Зазубрин. Щепка ("Сибирские огни", No 2 1989) (про революцию)" - читать интересную книгу автора

Сидит он, хотя и в кресле, но на огромной высоте, ему совершенно не видно
лиц, фигур посетителей. Двигаются какие-то маленькие черные точки - и все.
Старуха просит за сына, плачет.
- Пожалейте, единственный...
Падает на колени, щеки в слезах, мокрые. Утирается концом головного
платка. Срубову кажется ее лицо не больше булавочной головки. Кланяется
старуха в ноги. Опускает, поднимает голову-светлеет, темнеет электрический
шарик булавки. Звук голоса едва долетел до слуха:
- Единственный.
Но что он может сказать ей? Враг всегда враг-семейный или
одинокий-безразлично. И не все ли равно-одной точкой больше или меньше.
Сегодня для Срубова нет людей. Он даже забыл об их существовании.
Просьбы не волнуют, не трогают. Отказывать легко.
- Нам нет дела, единственный он у вас или нет. Виноват- расстреляем.
Одна булавочная головка исчезла, другая вылезла.
- Единственный кормилец, муж... пять человек детей.
Старая история. И этой так же.
Семейное положение не принимается в расчет.
Булавка краснеет, бледнеет. Лицо Срубова, неподвижно каменное,
мертвенно-бледное, приводит ее в ужас.
Выходят, выходят черные точки-булавки. Со всеми одинаков
Срубов-неумолимо жесток, холоден.
Одна точка придвинулась близко, близко к столу. И когда снова отошла,
на столе осталась маленькая темная кучка. Срубов медленно сообразил-взятку
сунул. Не спускаясь со своей недостигаемой высоты, бросил в трубку телефона
несколько слов-ледышек. Точка почернела от испуга, бестолково залепетала:
- Вы не берете. Другие ваши берут. Случалось...
- Следствие выяснит, кто у вас брал. Расстреляем и бравших к вас.
Были и еще посетители-все такие же точки, булавочные головки. Во все
время приема чувствовал себя очень легко-на высоте непомерной. Немного
только озяб. От этого, вероятно, каменной белизной покрылось лицо.
Родные, родственники, близкие могли, конечно, униженно просить,
дрожать, плакать, стоять в очереди с бедными узелками передач, передавать
арестованным сладкие пасхи, сдобные куличи, крашеные яйца-белый трехэтажный
каменный дом неумолим, тверд. Жесток, строго справедлив, как часовой
механизм и его стрелки.
Родные могли еще приходить со сдобным и сладким, когда арестованные,
сфотографированные с меловым номером на груди, уже прошли свой путь из
подвала No 3 в тюрьму, из тюрьмы связанными в подвал No 2, из него в No 1 и,
следовательно, на кладбище, когда на дворе в помойке дымились черновики их
дел, уже сданных в архив (черновики, обрывки, выметенные за день из отделов,
в Губчека всегда жглись), когда желтые, жирные, голохвостые крысы огрызали
крепкими зубами, острыми красными язычками вылизали их кровь.
Белый трехэтажный каменный дом с красным флагом, с красной вывеской, с
часовыми равнодушно скалил чугунные зубы ворот, высовывал из подворотни
красные кровяные языки в белой слюне известки (в теплое время кровь,
натекшую с автомобилей, увозящих трупы, всегда присыпали известью). Он не
знает горя ни тех, кто работает в нем, ни тех, кого приводят в него, ни тех,
кто приходит к нему.