ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 7

Real Compania Irlandesa располагалась биваком на плато к северо-западу от Фуэнтес-де-Оньоро. Деревня перекрывала самую южную дорогу, ведущую от Сьюдад Родриго к Алмейде, и к ночи армия Веллингтона заняла деревню, которой теперь предстояло стать полем боя. Утренний туман скрывал поля с восточной стороны, где сосредотачивалась французская армия, в то время как на плато силы Веллингтона в тумане образовали хаотичное скопление войск, лошадей и фургонов. Артиллерийский парк был выставлен на восточном гребне плато, стволы орудий направлены через ручей Дос Касас, который очерчивал передовую линию армии.

Донахью нашел Шарпа, который скашивал глаза на осколок зеркала, пытаясь сам подстричь волосы. Сбоку и спереди стричь было достаточно легко, трудность как всегда представлял тыл.

— Точно так же, как на военной службе, — сказал Шарп.

— Вы слышали о Кили? — Донахью, внезапно ставший командиром Real Compania Irlandesa, проигнорировал шутовской комментарий Шарпа.

Шарп отрезал клок волос, нахмурился и попытался возместить убыток, отрезая с другой стороны, но это только ухудшило положение.

— Прострелил себе башку, как я слышал.

Донахью вздрогнул от грубости Шарпа, но не выразил протеста.

— Я не могу понять, как он мог сделать такое, — сказал он вместо этого.

— Слишком много гордости, недостаточно ума. По мне так все чертовы аристократы таковы. Это самые тупые чертовы ножницы!

Донахью нахмурился.

— Почему у вас нет слуги?

— Не могу позволить себе этого. Кроме того, я всегда заботился о себе сам.

— И сами стригли волосы?

— Есть одна симпатичная бабенка среди солдатских жен, которая обычно стрижет меня… — сказал Шарп.

Увы, Салли Клейтон, как и остальная часть Южного Эссекса, была далеко. Южный Эссекс понес за войну слишком много потерь, чтобы служить в боевых порядках, и теперь нес караульную службу на складах португальской армии и таким образом не участвовал в сражении с маршалом Массена, шедшим, чтобы освободить Алмейду и отрезать британцев при отступлении через Гоа.

— Отец Сарсфилд хоронит Кили завтра, — сказал Донахью.

— Отец Сарсфилд может многих из нас похоронить завтра, — сказал Шарп. — Если нас похоронят вообще. Вы когда-либо видели поле боя спустя год после сражения? Оно походит на свалку. Черепа разбросаны словно булыжники, и всюду обглоданные лисами кости. К черту все это! — резко сказал он, нанеся своим волосам последний ужасный урон.

— Кили не может даже быть похоронен на кладбище. — Донахью не хотел думать о поле боя этим зловещим утром. — Потому что это было самоубийство.

— Немногие солдаты обретут надлежащую могилу, — сказал Шарп. — Так что я не буду горевать о Кили. Нам повезет, если каждый из нас получит глубокую яму в земле, не говоря уж о надгробном камне. Дэн! — крикнул он Хагману.

— Сэр?

— Твои чертовы ножницы совершенно тупые.

— Точил их вчера вечером, сэр, — отвечал Хагман терпеливо. — Это напоминает мне отца, сэр: он всегда говорил, сэр, что только плохой рабочий обвиняет свой инструмент, сэр.

Шарп швырнул ножницами в Хагмана, затем стряхнул клочья волос с рубашки.

— Вы в более безопасном положении без Кили, — сказал он Донахью.

— Чтобы охранять склад боеприпасов? — с горечью возразил Донахью. — Уж лучше бы мы оставались в Мадриде.

— Чтобы считаться предателями? — спросил Шарп, надевая куртку. — Слушайте, Донахью: вы живы, а Кили нет. У вас есть своя отличная рота, чтобы командовать. Что с того, если вы охраняете боеприпасы? Вы думаете, что это не важно? Что случится, если прорвутся лягушатники?

Донахью не подбодрило мнение Шарпа.

— Мы — сироты, — сказал он жалостливо. — Никого не заботит, что случится с нами.

— Почему вы хотите, чтобы кто-то заботился? — спросил Шарп прямо. — Вы — солдат, Донахью, не ребенок. Вам дали саблю и пистолет, чтобы вы могли постоять за себя, а не ждать, что другие позаботятся о вас. Но при этом о вас действительно заботятся. Они заботятся достаточно, чтобы отправить всю вашу роту в Кадис, и я забочусь достаточно, чтобы сказать вам, что у вас есть два выхода. Вы можете отправиться в Кадис опозоренным, с вашими солдатами, знающими, что они опозорены, или вы можете возвратиться, сохранив свою честь. Вам решать, но я знаю, что выбрал бы я.

Донахью впервые услышал о предстоящей отправке Real Compania Irlandesa в Кадис, и он нахмурился, пытаясь понять, говорит ли Шарп всерьез.

— Вы уверены насчет Кадиса?

— Конечно я уверен, — сказал Шарп. — Генерал Вальверде дергает за ниточки. Он не думает, что вы должны были быть здесь вообще, так что теперь вас отправят прочь, чтобы вы присоединились к остальной части испанской армии.

Донахью переваривал новости в течение нескольких секунд, затем кивнул с одобрением.

— Хорошо! — воскликнул он с энтузиазмом. — Они должны были послать нас туда с самого начала. — Он отхлебнул чай из своей кружки и поморщился, недовольный вкусом. — А что будет с вами теперь?

— Мне приказано оставаться с вами, пока кто-нибудь не прикажет мне отправиться куда-нибудь в другое место, — сказал Шарп. Он не хотел признаваться, что находится под следствием, — не потому что стыдился своего поведения, но потому что не хотел ничьего сочувствия. Суд был сражением, в котором он примет участие, когда придет время.

— Вы охраняете боеприпасы? — Донахью казался удивленным.

— Кто-то же должен, — сказал Шарп. — Но не волнуйтесь, Донахью, они уберут меня от вас прежде, чем вас отправят в Кадис. Вальверде не захочет видеть меня там.

— Так что мы делаем сегодня? — спросил Донахью нервно.

— Сегодня, — сказал Шарп, — мы исполняем свой долг. Есть пятьдесят тысяч лягушатников, исполняющих свой, и где-то на холмах, Донахью, их долг и наш долг вступят в кровавое столкновение.

— Это будет тяжело, — сказал Донахью — не совсем утвердительно, но и не совсем в виде вопроса.

Шарп почувствовал его нервозность. Донахью никогда не участвовал в большом сражении, и любой человек, каким храбрым бы он ни был, не может быть спокойным в ожидании.

— Это будет тяжело, — согласился Шарп. — Грохот — хуже всего и пороховой дым, но всегда помните одну вещь: это столь же тяжело для французов. И я скажу вам еще одно. Я не знаю, почему, и возможно это — только мое воображение, но лягушатники всегда ломаются раньше чем мы. Как раз в то самое время, когда вы думаете, что не сможете продержаться ни минуты, считайте до десяти — и когда вы досчитаете до шести, проклятые лягушатники бросятся наутек и уберутся прочь. А теперь смотрите: вот идут наши неприятности.

Неприятности предстали в виде худого, высокого майора в очках в синем мундире королевской артиллерии. Он нес пачку бумаг, которая разлеталась по мере того, как он пытался найти какой-то особенный документ среди остальных. Ненужные бумаги подбирали двое возбужденных рядовых в красных мундирах — у одного из них рука была на грязной перевязи, другой опирался на костыль. Майор махнул рукой Шарпу и Донахью, выпустив на волю очередную порцию бумаг.

— Проблема в том, — начал майор, даже не озаботившись представиться, — что у всех подразделений есть собственные склады боеприпасов. Или то, или другое, сказал я, решайте! Но нет! Подразделения должны быть независимы! Что оставляет нас, как вы понимаете, с центральным складом. Так они это называют, хотя, видит Бог, он редко находится в центре и, конечно же, так уж заведено, что нам никогда не говорят, какие запасы есть в подразделениях. Они требуют больше, мы уступаем, и внезапно не остается ничего. Вот в чем проблема. Остается только надеяться и молиться, чтобы у французов все шло еще хуже. Это чай? — Майор, у которого был ярко выраженный шотландский акцент, разглядывал с надеждой кружку в руке Донахью.

— Да, сэр, — сказал Донахью, — но грязный.

— Позвольте мне попробовать, прошу вас… Спасибо. Поднимите ту бумагу, Магог, генеральное сражение может зависеть от этого. Гог и Магог, — представил он двух несчастных рядовых. — Гог лишен руки, Магог — ноги, и оба — жулики из Уэльса. Вместе они — полтора валлийца, и трое нас, или два с половиной, если быть точным, составляют весь личный состав центрального склада. — Майор внезапно улыбнулся. — Александр Таррант, — представился он. — Майор артиллерии, но придан штату генерал-квартирмейстера. Я считаю себя помощником помощника помощника генерал-квартирмейстера, а вы, полагаю, новые помощники помощника помощника помощника генерал-квартирмейстера? Что означает, что Гог и Магог теперь — помощники помощников помощника помощника помощника генерал-квартирмейстера. Понижены в должности, клянусь Богом! Так им никогда не сделать карьеру. Этот чай восхитителен, хоть и холодный. Вы, должно быть, капитан Шарп?

— Да, сэр.

— Честь, Шарп, от всего сердца, настоящая честь. — Таррант протянул руку, выпустив на волю целую кипу бумаг. — Наслышан о дикой птичке, Шарп, и признаюсь, что был весьма впечатлен. — Шарп потребовалось полсекунды, чтобы понять, что Таррант говорил об орле, которого Шарп захватил в Талавере, но прежде, чем он мог ответить, майор уже говорил снова. — а вы, должно быть, Донахью из королевской гвардии? Клянусь собственной душой, Гог, мы находимся в компании высокопоставленных лиц! Сегодня вам придется следить за своими манерами!

— Рядовой Хью, сэр, — представился Гог Шарпу, — а это — мой брат. — Он указал здоровой рукой на Магога.

— Братья Хью, — объяснил Таррант, — были ранены на службе отечеству и сосланы ко мне в рабство. До настоящего времени, Шарп, они были единственной охраной склада боеприпасов. Гог пнул бы злоумышленников, а Магог замахнулся бы костылем. После того, как они выздоровеют, они, конечно, вернутся в строй, и мне выделят еще больше калек, чтобы охранять порох и ядра. Но не сегодня, Донахью, сегодня у меня есть ваши прекрасные солдаты. Позвольте мне объяснить вам ваши обязанности!

Обязанности были не слишком обременительными. Центральный склад был тем местом, куда подвергшиеся нападению дивизии, бригады или даже батальоны могли послать за дополнительным количеством боеприпасов. Пестрая компания кучеров Королевского корпуса фургонов, усиленная погонщиками мулов из местного населения, была в состоянии доставлять патроны пехоте, в то время как артиллерия обычно выделяла собственный транспорт. Трудность его работы, по словам Тарранта, была в том, чтобы решить, чьи запросы сделаны наобум, а чьи являются неотложными.

— Я предпочитаю не тратить запасы, — объяснил шотландец, — до последней возможности. Любой подающий заявку на боеприпасы в первые несколько часов или уже побежден или просто напуган. Считается, что в этих бумагах сведения о запасах в подразделениях, хотя один только Бог знает, насколько они точны. — Он протянул бумаги Шарпу, но не отдал, словно боялся, что Шарп перепутает их. — Наконец, конечно, — Таррант продолжал, — всегда есть проблема с доставкой боеприпасов. Кучера могут оказаться… — он сделал паузу, ища слово. — …трусами! — выпалил он наконец, затем нахмурился, недовольный строгостью своего суждения. — Не все, конечно, и некоторые из них просто замечательно смелы, но это зависит от обстоятельств. Возможно, господа, когда битва станет кровавой, я мог бы положиться на ваших солдат, чтобы укрепить храбрость кучеров? — Он спрашивал нервно, как если бы ожидал, что Шарп или Донахью могут отказаться. Когда ни один не высказал возражений, он улыбнулся. — Хорошо! Хорошо, Шарп, возможно, вы хотели бы изучить обстановку? Нельзя посылать боеприпасы, не зная, куда их везти.

Предложение давало Шарп временную свободу. Он знал, что и его, и Донахью просто убрали в сторону как неугодных, и что Тарранту не нужен ни один из них, однако впереди был бой, и Шарп хотел изучить поле боя как можно лучше.

— Потому что если дела пойдут плохо, Пат, — сказал он Харперу, когда они вдвоем шли к батареям на гребне затянутого туманом плато, — мы окажется в самой гуще всего этого. — Они взяли с собой свое оружие, но оставили вещмешки и шинели на зарядных ящиках.

— И все равно странно, — сказал Харпер, — когда не никакого настоящего дела.

— Проклятые лягушатники могут подумать, что мы тут при деле, — сказал Шарп строго. Два человека стояли среди британских пушек, обращенных дулами к востоку, навстречу восходящему солнце, тепло которого заставляло туман подниматься над ручьем Дос Касас. Этот ручей тек на юг вдоль подножья высокого, с плоской вершиной, горного хребта, где стояли Шарп и Харпер, — хребта, который перегораживал французам путь к Алмейде. Французы обрекли бы себя на самоубийство, атакуя непосредственно через ручей, вынужденные карабкаться по крутому откосу горного хребта навстречу британским пушкам, но для предотвращения этого маловероятного самоубийства им оставались бы только два других маршрута к осажденному гарнизону в Алмейде. Один вел на север вокруг горного хребта, но эта дорога была перегорожена все еще внушительными руинами форта Концепсьон, и Веллингтон решил, что Массена изберет южную дорогу, которая ведет через Фуэнтес-де-Оньоро.

Деревня лежала там, где горный хребет спускался к широкой, болотистой равнине, над которой сейчас распадался и таял утренний туман. Дорога от Сьюдад Родриго вела прямиком через эту равнину — туда, где был брод через Дос Касас. После ручья дорога поднималась на холм между деревенскими хижинами, чтобы, достигнув плато, разветвиться на две дороги. Одна дорога вела к Алмейде — примерно в двенадцати милях к северо-западу, другая — к Кастелло Бом и губительно узкому мосту через глубокое ущелье Коа. Если французы хотят достигнуть из этих двух дорог, чтобы доставить припасы в осажденный город и оттеснить красные мундиры к бутылочному горлышку узкого моста, то они должны сначала преодолеть крутые деревенские улочки Фуэнтес-де-Оньоро, где стоял объединенный гарнизон красных мундиров и зеленых курток.

Горный хребет и деревня ставили противника перед необходимостью лезть в гору, но была вторая и намного более привлекательная для французов возможность. Вторая дорога вела на запад через равнину к югу от деревни. Та вторая дорога пересекала равнину и вела к проходимым бродам через Коа. Те броды были единственным местом, где Веллингтон мог надеяться переправить свои пушки, фургоны и раненных, если бы он был вынужден отступить в Португалию, и если французы будут угрожать обойти Фуэнтес-де-Оньоро с фланга обходным маневром через южную равнину, тогда Веллингтону придется спуститься с плато, чтобы защитить свой запасной выход. Если он не захочет спускаться с высот, тогда он лишится единственного безопасного маршрута через Коа. Такое решение позволит французам перерезать южные дороги, что обречет армию Веллингтона на победу или уничтожение. Это был выбор, который Шарп не хотел бы делать самостоятельно.

— Боже, спаси Ирландию! — сказал Харпер внезапно. — Вы только посмотрите на это!

Шарп смотрел на юг — на те заманчиво плоские луга, которые предлагали такой легкий маршрут мимо фланга Фуэнтес-де-Оньоро, — но теперь он перевел взгляд на восток — туда, куда смотрел Харпер.

Там, где растаял туман, где видны были длинные, темные рощи пробковых дубов и среди них островки горного дуба, где светлая полоса дороги выходила из-под темных деревьев, появлялась армия. Люди Массена, должно быть, расположились биваком за деревьями, и дым их утренних костров смешивался с туманом, поднимаясь к облакам, но теперь, в мрачно угрожающей тишине, французская армия выходила на открытую на равнину, которая лежала напротив деревни.

Некоторые из британских артиллеристов подбежали к пушкам и начали разворачивать орудия так, чтобы их стволы были нацелены на место, где дорога выходила из-за деревьев, но артиллерийский полковник уже бежал вдоль линии и приказывал расчетам не открывать огня.

— Пусть подойдут ближе! Не стрелять! Дайте посмотреть, где они размещают свои батареи! Не тратьте впустую порох. Доброе утро, Джон! Рад видеть вас снова! — приветствовал полковник знакомого, затем коснулся шляпы, вежливо приветствуя двум незнакомых стрелком.

— У вас, ребята, сегодня будет трудный день, я не сомневаюсь.

— У вас тоже, полковник, — сказал Шарп.

Полковник побежал дальше, и Шарп снова посмотрел на восток. Он вытащил свою подзорную трубу и положил ее для лучшей опоры на пушечное колесо.

Французская пехота формировалась в линию на опушке позади развертывающихся батарей французской артиллерии. Волов и лошадей, запряженных в пушки, уводили назад под прикрытие дубов, в то время как артиллерийские расчеты поднимали чрезвычайно тяжелые орудийные стволы и переводили их из транспортного положения в боевое, кувалдами загоняя цапфы в гнезда на лафетах. Другие артиллеристы выкладывали боеприпасы возле пушек: пушечные ядра и пороховые заряды в парусиновых мешках.

— Похоже, мощные заряды, — сказал Шарп Харперу. — Они будут стрелять по деревне.

Британские артиллеристы около Шарпа делали свои собственные приготовления. Их боеприпасы представляли собой смесь пушечных ядер и шрапнели. Пушечное ядро — это просто твердый чугунный шар, летящий сквозь ряды наступающей пехоты, в то время как шрапнель — британское секретное оружие, единственный артиллерийский снаряд, который никакая другая нация еще не училась делать. Это полый железный шар, заполненный мушкетными пулями, упакованными вокруг небольшого порохового заряда, который поджигается при помощи запальной трубки. Когда порох взрывается, взрыв разрушает наружную оболочку и разбрасывает мушкетные пули смертоносным веером. Чтобы должным образом использовать шрапнель, она должна взрываться прямо над наступающей пехотой, и секрет этого ужасного результата — в запальной трубке. Запальные трубки делались из дерева или из пустотелого тростника, заполнялись порохом и снаружи делали отметки времени горения, соответствующие половине секунды. Трубку обрезали на нужную длину, затем вставляли в снаряд, и она поджигалась взрывом основного порохового заряда, однако если трубку оставить слишком длинной, снаряд благополучно пролетит над головами противника, а если обрезать слишком коротко — взорвется преждевременно. Сержанты-артиллеристы резали запальные трубки на куски разной длины и раскладывали их по кучкам боеприпасов, предназначенных для стрельбы на различные дистанции. У одних снарядов трубки были длиной более половины дюйма, что обеспечивало задержку взрыва пока снаряд не пролетит тысячу сто ярдов, в то время как самые короткие запальные трубки были едва ли длиннее одной пятой дюйма — они подожгут заряд на расстоянии шестисот пятидесяти ярдов. Как только пехота противника окажется на такой дистанции, артиллеристы станут использовать только ядра, а после того, как французы подойдут на триста пятьдесят ярдов, пушки будут заряжать канистрами: оловянными цилиндрами, заполненными мушкетными пулями, которые разлетаются широко от самого дульного среза, потому что тонкое олово при выстреле разваливается на мелкие куски.

Эти пушки будут стрелять вниз по склону и через ручей, чтобы французская пехота была по возможности уничтожена до того, как сумеет подойти близко. И эта пехота уже формировала свои колонны. Шарп попытался сосчитать орлов, но штандартов было слишком много и движение среди солдат были слишком оживленным, так что было трудно сосчитать точно.

— По крайней мере дюжина батальонов, — сказал он.

— А где другие? — спросил Харпер.

— Бог знает, — сказал Шарп. Во время его разведки с Хоганом накануне ночью он прикинул, что французы совершают марш к Алмейде по крайней мере восьмьюдесятью пехотными батальонами, но он мог видеть только ничтожную часть того войска, что формировало атакующие колонны на опушке дальнего леса. — Двенадцать тысяч человек? — предположил он.

Последний туман растаял над деревней, и тут же французы открыли огонь. Первые выстрелы прозвучали вразброд — специально для того, чтобы командир каждого расчета мог наблюдать падение своего ядра и внести поправки в наводку орудия. Первая пушка дала недолет, затем ядро перепрыгнуло через несколько домов и обнесенные оградой сады на противоположном берегу, чтобы проломить черепичную крышу дома где-то посредине склона, на котором располагалась деревня. Грохот выстрела донесся до них уже после того, как обрушилась черепица и полетели щепки от балок. Второе ядро врезалось в яблоню на восточном берегу ручья и взметнуло маленькое облако белых лепестков прежде чем срикошетировало в воду, но следующие несколько выстрелов были нацелены правильно, и ядра били по домам в деревне. Британские артиллеристы выразили сдержанное одобрение мастерством артиллеристов противника.

— Интересно, что за бедняги обороняют деревню, — сказал Харпер.

— Пойдем и узнаем.

— Я, честно говоря, не сильно интересуюсь, сэр, — возразил Харпер, но последовал за Шарпом вдоль гребня плато. Возвышенность кончалась как раз перед деревней, где плато поворачивало под прямым углом к западу в направлении холмов. В месте изгиба, непосредственно выше деревни, высились два скалистых холма, на одном из которых была построена деревенская церковь с неряшливым гнездом аиста на колокольне. Кладбище при церкви занимало обращенный к востоку склон между церковью и деревней, и стрелки прятались позади могильных камней и покосившихся памятников, а так же среди камней второго скалистого холма. Между двумя холмами, в узкой седловине, где почва заросла желтой амброзией и где дорога на Алмейду шла вверх после того, как огибала кладбище, несколько штабных офицеров сидели на лошадях и наблюдал французскую канонаду, которая начала затягивать перспективу грязными облаками дыма, которые поднимались каждый раз, когда пролетало пушечное ядро. Ядра безжалостно громили деревню, разбивая черепицу и разваливая солому, раскалывая балки и обрушивая стены. Звуки орудийного огня далеко разносились в теплом весеннем воздухе, и все же здесь, на высоте над Фуэнтес-де-Оньоро, казалось, что сражение за деревню идет где-то далеко.

Шарп повел Харпера в обход группы штабных офицеров.

— Носатый там, — объяснил он Харперу, — и я не хочу, чтобы он заметил меня.

— На плохом счету у него, не так ли?

— Хуже не бывает, Пат. Я жду проклятой следственной комиссии. — Шарп не желал признаться Донахью, но Харпер был другом, и он рассказал ему все как есть, не в силах скрыть горечь, которую он испытывал. — Что я должен был сделать, Пат? Оставить этих насильников в живых?

— Что суд сделает с вами?

— Бог знает. В худшем случае? Отправят в трибунал и выкинут меня из армии. В лучшем случае? Разжалуют в лейтенанты. И тогда мне конец. Они назначат меня снова кладовщиком, прикажут составлять проклятые ведомости на проклятом складе, где я сопьюсь до смерти.

— Но они должны доказать, что вы расстреляли тех педерастов! Боже храни Ирландию, но ни один из нас не скажет ни слова. Иисус, я убью любого, кто скажет иначе!

— Но есть другие, Пат. Рансимен и Сарсфилд.

— Они ничего не скажут, сэр.

— Может быть, слишком поздно в любом случае. Проклятый генерал Вальверде знает — и это все, что имеет значение. Он всегда может вонзить нож мне в спину, а я ничего не могу поделать с этим.

— Можно пристрелить ублюдка, — сказал Харпер.

— Он никогда не бывает один, — сказал Шарп. Он уже думал о том, чтобы застрелить Вальверде, но сомневался, что у него будет такая возможность.— К тому же Хоган считает, что проклятый Луп может прислать официальную жалобу!

— Это несправедливо, сэр.

— Да, Пат, несправедливо, но этого еще не случилось, и сегодня в Лупа может попасть ядро. Но ни слова никому, Пат. Я не хочу, чтобы половина проклятой армии обсуждала это.

— Я буду молчать, сэр, — пообещал Харпер, хотя он не мог вообразить, что новость не станет достоянием армию. И еще он не мог вообразить, что кто-то может считать, что ради того, чтобы свершилось правосудие, нужно принести в жертву офицера за то, что он расстрелял двух французских ублюдков. Он следовал за Шарпом между двумя фургонами и сидевшими на земле пехотинцами. Шарп узнал бледно-зеленую отделку 24-го Варвикского полка, а рядом с ними — килты и шапочки горцев 79-го. Волынщики горцев играли дикую мелодию в сопровождении барабанов, пытаясь заглушить грохот французской канонады. Шарп предположил, что эти два батальона оставлены в резерве, который бросят на улицы Фуэнтес-де-Оньоро, если французы добьются успеха в завоевании деревни. Третий батальон присоединялся к резервной бригаде как раз тогда, когда Шарп повернул туда, откуда доносились звуки бьющейся черепицы и обрушенных камней.

— Здесь направо, — сказал Шарп. Он выбрал тропинку, которая вела вдоль южной стены кладбища. Тропинка была проложена по крутизне, вероятно ее протоптали козы, так что стрелкам пришлось хвататься руками, чтобы удержаться на самом крутом склоне, когда они преодолевали последние несколько ярдов до переулка, где их приветствовал внезапно возникший напуганный красный мундир с направленным на них мушкетом.

— Погоди стрелять, парень! — крикнул Шарп. — Любой, кто придет с этой стороны, вероятно, на нашей стороне, а если нет — значит вы в беде.

— Простите, сэр, — сказал парнишка и присел, когда обломки черепицы просвистели над головой. — Уж больно здорово они палят, сэр, — добавил он.

— Будешь волноваться, парень, когда они перестанут палить, — сказал Шарп, — потому что это означает, что их пехота наступает. Кто тут главный?

— Не знаю, сэр. Если только не сержант Паттерсон…

— Сомневаюсь относительно этого, парень, но все равно спасибо. — Шарп добежал до конца переулка, заскочил в боковую улочку, упиравшуюся прямо в другую улицу, проскочил вниз по крутой каменной лестнице со сломанными ступенями и оказался на главной улице, которая извивалась вниз по холму. Пушечное ядро упало в центре улицы в тот самый миг, когда он упал за навозной кучей. Ядро пропахало полосу каменистого грунта, затем подпрыгнуло и врезалось в крытый соломой коровник, в то время как от попадания другого ядра через улицу полетели обломки балок. Все новые и новые ядра крушили дома — похоже, французские артиллеристы круто взялись за дело. Шарп и Харпер нашли временное укрытие в дверном проеме; на двери были еще видны полустертые отметки мелом, сделанные квартирьерами обеих армий: одна отметка — 5/4/60 — означала, что в этом крохотном домишке были расквартированы пять стрелков 4-й роты 60-го полка, а выше ее стояла странная, перечеркнутая, как это принято у иностранцев, семерка, означающая, что семь французов останавливались на постой в этом доме, только что лишившемся крыши. Облако пыли, словно туман, стояло в том месте, где была гостиная, порванная занавеска беспомощно трепетала на ветру. Жителей деревни и их имущество увезли в армейских фургонах в соседний городок Френада, но неизбежно часть имущества сельских жителей пришлось оставить на месте. Один дверной проем был забаррикадирован детской кроваткой, в то время как возле другого пара скамеек, поставленных одна на другую, напоминали лестницу. Смешанные силы стрелков и красных мундиров обороняли деревню, они спасались от канонады, укрываясь позади самых толстых стен пустынных зданий. Каменные стены не могли остановить каждое французское пушечное ядро, и Шарп уже прошел мимо трех мертвецов, валявшихся на улице, и заметил с полдюжины раненых, медленно бредущих вверх по улице к горному хребту.

— Из какой вы части? — обратился он к сержанту, прятавшемуся позади кроватки на той стороне улицы.

— Легкая рота третьей дивизии, сэр! — ответил сержант.

— И первая дивизия! — вмешался другой голос. — Не забывай про первую дивизию!

Похоже, что армейское начальство собрало сливки двух дивизий, их застрельщиков, и поместило их в Фуэнтес-де-Оньоро. Застрельщики были самыми умными солдатами, обученными сражаться в одиночку, а эта деревня была не самым подходящим местом, где солдат можно выстроить в боевой порядок и вести залповый огонь. Это было место, пригодное для мгновенных перестрелок и уличных стычек, место, где солдаты могут оказаться вдали от офицеров и будут вынуждены драться без приказов.

— Кто здесь самый главный? — спросил Шарп сержанта.

— Полковник Вильямс из 60-го, сэр. Там, в гостинице.

— Спасибо! — Шарп и Харпер двинулись вниз вдоль улицы. Пушечное ядро прогрохотало над ними, врезавшись в крышу. Раздался и тут же умолк чей-то крик. Гостиница оказалась той самой таверной, где Шарп встретился в первый раз с El Castrador'ом и где теперь, в том же самом саду с полусгнившей виноградной лозой, он нашел полковника Вильямса и его маленький штаб.

— Вы — Шарп, не так ли? Пришли, чтобы помочь нам? — Вильямс был приветливым валлийцем из 60-го стрелкового. — Не знаю вас, — сказал он Харперу.

— Сержант Харпер, сэр.

— Такого как вы неплохо иметь при себе, чтобы прикрывать спину, сержант, — сказал Вильямс. — Чертовски шумно сегодня, а? — добавил он, имея ввиду канонаду. Он стоял на скамье, что позволяло ему смотреть через ограду и крыши расположенных ниже по склону домов. — Так что привело вас сюда, Шарп?

— Просто хочу осмотреться, чтобы знать, куда доставлять боеприпасы, сэр.

Вильямс окинул Шарп пристальным и удивленным взглядом.

— Поставили вас грузить и таскать, не так ли? По мне так это пустая трата времени для человека ваших талантов, Шарп. И я не думаю, что вы найдете много работы здесь. Мои парни все хорошо снабжены. Восемьдесят патронов на человека, две тысячи человек, и еще много патронов сложены в церкви. Иисус милосердный! — Последние слова были вызваны пушечным ядром, которое, должно быть, пролетело в каких-нибудь двух футах над головой полковника, вынудив его соскочить вниз. Ядро врезалось в дом, донесся звук падающих камней, затем внезапно наступила тишина.

Шарп насторожился. Тишина после орудийных залпов и грохота производящих разрушения пушечных ядер была пугающей. Возможно, думал он, это была просто неожиданная пауза, какая бывает в комнате, где говорящие люди вдруг разом умолкают — есть даже такое выражение: «Ангел пролетел», и, возможно ангел просквозил сквозь пороховой дым, и все французские орудия оказалось на мгновение разряженными. Шарп почти молился, чтобы пушки начали стрелять снова, но тишина все продолжалась и, продолжаясь, грозила кое-чем похуже чем канонада. Где-то в деревне кашлянул человек, где-то щелкнул взводимый курок мушкета. Лошадь ржала на горном хребте, вдали трубили трубы. В доме обрушился камень, стонал раненый. На улице французское ядро мягко катилось под гору, затем остановилось, задержанное упавшей балкой.

— Я подозреваю, что у нас скоро будет компания, господа, — сказал Вильямс. Он спустился вниз со скамьи и счищал белую пыль с потертой зеленой куртки. — Очень скоро. Отсюда ни черта не видно. Пороховой дым, сами понимаете. Хуже чем туман. — Он говорил, чтобы заполнить зловещую тишину. — Внизу у ручья, я думаю. Не уверен, что мы сможем удержать их там — недостаточно бойниц, но как только они войдут в деревню, они найдут жизнь немного потрудней. По крайней мере я надеюсь, что так. — Он кивнул приветливо Шарпу, затем пошел к двери. Его штаб двинулся следом за ним.

— Мы не остаемся здесь, сэр? — спросил Харпер.

— Посмотрим, как пойдут дела, — ответил Шарп. — Все равное нечем заняться. Ты зарядил?

— Только винтовку.

— Я бы зарядил и семистволку, — сказал Шарп. — На всякий случай.

Он начал заряжать собственную винтовку, и в это время британские пушки на горном хребте открыли огонь. Дым из орудийных стволов бил с гребня струями на шестьдесят футов, грохот перекатывался над разбитой деревней, когда ядра пролетали над ними в сторону наступающих французских батальонов.

Шарп встал на скамью, чтобы видеть темные колонны пехоты, появляющейся из облаков дыма. Первая британская шрапнель взорвалась выше и перед колоннами, каждый взрыв оставлял в воздухе клочья серо-белого дыма пополам с огнем. Ядра пробивали бреши в рядах пехотинцев, но казалось, что ни один выстрел не меняет положения. Колонны продолжали наступать: двенадцать тысяч солдат под золотыми орлами топали по равнине навстречу орудийным залпам и ждущим своей очереди мушкетам и заряженным винтовкам за ручьем. Шарп посмотрел налево и направо, но не увидел никакого другого противника кроме горстки драгун в зеленых мундирах, патрулирующих южную долину.

— Они идут прямо, — сказал он. — Никаких маневров. Просто атакуют, Пат, всей силой по деревне. Никакого движения на флангах. Похоже, они думают, что смогут просто пройти через нас. Будут двигать бригаду за бригадой, одну за другой, пока не захватят церковь. После этого они будут наступать под уклон до самой Атлантики, так что если мы не остановим их здесь, то мы не сможем остановить их нигде.

— Как скажете, сэр, больше нам ничего не остается. — Харпер закончил заряжать свою семистволку и поднял маленькую тряпичную куклу, которая валялась под садовой скамьей. У куклы было красное туловище, на которое мать нашила белые полоски крест-накрест, чтобы походило на мундир британского пехотинца. Харпер поставил куклу в нишу в стене. — Теперь ты часовой, — сказал он тряпичному солдату.

Шарп наполовину вытащил палаш и проверил острие.

— Не наточил его, — сказал он. Перед сражением он обычно отдавал наточить лезвие профессиональному оружейнику-кавалеристу, но на этот раз не было времени. Он надеялся, что это не станет дурным предзнаменованием.

— Будете просто дубасить ублюдков до смерти, — сказал Харпер и перекрестился перед тем, как дотронуться до кармана и удостовериться, что кроличья лапка на месте. Он оглянулся на тряпичную куклу и был внезапно поражен уверенностью, что его собственная судьба зависит от того, уцелеет ли кукла в нише стены. — Будь осторожен, — сказал он кукле и стал помогать судьбе, собирая камни и закрывая ими нишу, строя убежище для маленькой игрушки.

Треск — будто кто-то разрывал ситцевую ткань — возвестил о том, что британские застрельщики открыли огонь. Французские voltigeurs продвинулись на сто шагов впереди колонн, но теперь они были остановлены огнем стрелков, прячущихся среди садов и лачуг на противоположном берегу ручья. В течение нескольких минут перестрелка была яростной, но поскольку превосходящие силы voltigeurs угрожали окружить британских застрельщиков, пронзительные свистки офицеров и сержантов приказали зеленым курткам отступать через сады. Двое стрелков хромали, третьего несли двое его товарищей, но большинство оставшихся невредимыми широким потоком растеклись в лабиринте домов и переулков.

Французские voltigeurs заняли позиции позади садовой ограды на дальнем берегу ручья и начали перестреливаться с защитниками деревни. Ручей окутался с кружевным туманом порохового дыма, который сносило на юг слабым ветерком. Шарп и Харпер, все еще прятавшиеся в таверне, слышали французские барабаны, отбивающие pas de charge — ритм, который вел ветеранов Наполеона более чем через половину стран Европы, упавших к ногам захватчика, как сбитые кегли. Барабаны внезапно сделали паузу, и Шарп и Харпер инстинктивно произнесли знакомые слова вместе с двенадцатью тысячами французов:

— Vive l'Empereur!

Оба рассмеялись, и тут же барабаны начали бить снова.

Пушки на горном хребте оставили шрапнель и били пушечными ядрами в колонны, и теперь, когда главные силы войск противника почти достигли садов на восточной стороне деревни, Шарп мог видеть урон, наносимый чугунными шарами, когда они пробивали колонны и шеренги, разбрасывая солдат как окровавленные тряпки, как они подпрыгивали в лужах крови, чтобы еще раз ударить в солдатские ряды. Новые и новые снаряды пронзали бесконечные шеренги, и снова и снова и снова, упорно, без остановки французы заполняли бреши и продолжили наступать. Барабаны гремели, орлы горели на солнце так же ярко, как штыки на мушкетах передовых шеренг.

Барабаны умолкли снова.

— Vive l'Empereur! — взревела масса французов, но на сей раз последний слог прозвучал как протяжный клич атакующих, когда стройные ряды рассыпались, готовясь к нападению. Колонны не могли совершать марш в сомкнутом строю сквозь лабиринт окруженных изгородями садов на восточном берегу, поэтому пехоте было приказано разойтись и наступать россыпью через ограды и палисадники, через ручей, сквозь огонь обороны полковника Вильямса.

— Боже спаси нас, — сказал Харпер испуганно, когда французские солдаты залили весь противоположный темной волной. Они кричали на бегу, перескакивали невысокие изгороди, растаптывали весенние всходы и шлепали по мелководью.

— Огонь! — раздался крик, и мушкеты и винтовки ударили из пробитых в стенах бойниц. Вот упал француз, кровь потекла в воду. Другой упал на мостике — и его просто спихнули в ручей солдаты, напирающие сзади. Шарп и Харпер стреляли от сада возле таверны, их пули летели над низкими крышами и врезались в массу нападавших, которые были теперь защищены от артиллерии на горном хребте самой деревней.

Первые французские нападавшие прорвались к восточной окраине деревни. Штыки столкнулись со штыками. Шарп видел, как француз появился на стене, затем спрыгнул в невидимый отсюда двор. Еще несколько французов вслед за ним перелезло через стену.

— Штыки примкнуть, Пат, — приказал Шарп и выхватил палаш из ножен, а Харпер примкнул штык-нож к стволу винтовки. Они вышли через калитку и побежали по главной улице, но путь им преградили два ряда красных мундиров, которые ждали с заряженными мушкетами и примкнутыми штыками. В двадцати ярдах вниз по улице было еще больше красных мундиров, которые стреляли из-за кустарной баррикады — сваленных в кучу оконных ставней, дверей, веток и пары реквизированных ручных тележек. Баррикада дрожала от давивших с той стороны французов, и каждые несколько секунд ствол мушкета проникал сквозь завал и изрыгал огонь, дым и пулю в обороняющихся.

— Готовьтесь размокнуть ряды! — выкрикнул лейтенант красных мундиров. Ему с виду было приблизительно восемнадцать лет, но его голос жителя западного побережья был твердым. Он кивнул, приветствуя Шарпа, затем снова оглянулся на баррикаду. — Держитесь, парни, держитесь!

Шарп видел, что еще не скоро ему понадобится палаш, поэтому вложил его в ножны и перезарядил винтовку. Он скусил патрон и, держа пулю во рту, отвел курок на один щелчок, поставив на полувзвод, и опустил защитную скобу курка. Он чувствовал резкий, соленый вкус пороха в рту, когда высыпал часть пороха на затравочную полку. Держа патрон с оставшимся порохом в одной руке, другой рукой он поднял скобу, запирая затравку на полке, затем опустил окованный медью приклад приправленной винтовки на землю. Всыпал остальную часть пороха из патрона в дуло, а сверху всунул пустую обертку из вощеной бумаги, служащую пыжом, и нагнулся, чтобы выплюнуть пулю в дуло. Он выдернул левой рукой шомпол, вставил его головку в ствол и протолкнул пыж и пулю до упора. Вытащил шомпол, перевернул и дал ему упасть на место сквозь кольца-держатели, затем подбросил винтовку левой рукой, поймал ее под замком правой и отвел курок до второго щелчка — теперь оружие было взведено и готово стрелять. Ему потребовалось двенадцать секунд, и он не думал о том, что он делает и даже не смотрел на винтовку, когда заряжал ее. Этот прием был основой его ремесла, необходимым навыком, который должен был освоить каждый новичок, а затем повторять и повторять, пока он не станет второй натурой. Когда Шарп был шестнадцатилетним рекрутом, ему снилось, как он заряжает мушкет. Его заставляли делать это снова и снова, пока ему не надоела до смерти тренировка и он был готов плевать в сержантов, которые заставляли его делать это раз за разом, но однажды дождливым днем во Фландрии ему пришлось делать это в бою, и неожиданно он порвал патрон, потерял шомпол и забыл всыпать затравку на полку. Каким-то чудом он уцелел в том бою, и после этого он тренировался до тех пор, пока наконец он не мог делать это не думая. Это был тот самый навык, которого он добивался от солдат Real Compania Irlandesa во время их злосчастного пребывания в форте Сан Исирдо.

Теперь, пока он наблюдал, как обороняющиеся отступают от полуразрушенной баррикады, он вдруг задался вопросом, сколько раз он заряжал ружье. Однако у него не было в запасе времени, чтобы попытаться ответить: защитники баррикады бежали вверх по улице, и слышен был победный клич французов, раскидавших в стороны остатки препятствия.

— Разомкнуть ряды! — крикнул лейтенант, и две шеренги солдат послушно разомкнули ряды от центра, чтобы пропустить поток оборонявших баррикаду. По крайней мере три тела в красном остались на улице. Раненый согнулся и упал в дверной проем, затем капитан с красным лицом и седыми бакенбардами пробежал в просвет и крикнул солдатам, чтобы сомкнули ряды.

Шеренги сомкнулись снова.

— Первая шеренга на колено! — приказал лейтенант, когда две шеренги снова перегородили улицу. — Ждите! — приказал он, и на сей раз его голос дрогнул от нервного напряжения. — Ждите! — приказал он более твердо, затем вытащил саблю несколько раз взмахнул узким лезвием. Он нервно сглотнул, видя как французы наконец прорвались через преграду и бегут вверх по холму с примкнутыми штыками.

— Огонь! — крикнул лейтенант, и двадцать четыре мушкета выстрелили залпом, так что улицу заволокло дымом. Кто-то закричал. Шарп выстрелил из винтовки и услышал звук выстрела, отличающийся от выстрела из мушкета.

— Передняя шеренга встать! Бегом… марш!

Дым рассеялся и стали виды с полдюжины трупов в синих мундирах, лежащих на мостовой и на обочинах. Разорванная подкладка горела в нескольких местах, словно свечи. Противник быстро отступил под угрозой штыков, но уже новая масса синих мундиров появилась на дальнем краю деревни.

— Я готов, Поллард! — раздался голос позади Шарпа, и лейтенант, слыша это, остановил своих солдат.

— Назад, парни! — приказал он, и две шеренги, неспособные противостоять новой массе противника, сломали строй и отступили в гору. Новые наступающие зарядили мушкеты, и некоторые остановились, чтобы прицелиться. Харпер дал залп из своей семистволки и побежал вслед за Шарпом вверх по холму, между тем как дым от его мощного оружия расплывался между домами.

Капитан с седыми бакенбардами сформировал новую линию обороны, которая открылась, чтобы пропустить людей лейтенанта. Лейтенант построил своих солдат в две шеренги в нескольких шагах позади людей капитана и приказал своим красным мундирам перезарядить мушкеты. Шарп перезаряжал вместе с ними. Харпер, зная, что у него нет времени, чтобы перезарядить семистволку, забросил ее на спину и выплюнул пулю в дуло винтовки.

Барабаны все еще били pas de charge, в то время как на горном хребте позади Шарпа волынки пытались заглушить их гром своей дикой музыкой. Орудие на горном хребте все еще стреляло, по-видимому посылая шрапнель в сторону французских артиллеристов. Маленькая деревня пропахла пороховым дымом, всюду гремели выстрелы из мушкетов и им отозвались крики солдат и стоны раненых.

— Огонь! — приказал капитан, и его люди дали залп вдоль улицы. Им ответил французский залп. Противник решил использовать свою огневую мощь, а не пытаться прорвать оборону, и капитан знал, что эту схватку он проиграет. — Ближе ко мне, Поллард! — крикнул он, и молодой лейтенант повел своих людей на соединение с силами капитана.

— Огонь! — крикнул Поллард, потом издал какой-то мяукающий звук, который был мгновенно заглушен залпом его мушкетов. Лейтенант качнулся назад, пятно крови возникло на белых отворотах его изящного сюртука. Он покачнулся снова и выронил саблю, которая брякнула по ступеньками.

— Забери его, Пат, — сказал Шарп. — Встретимся наверху у кладбища.

Харпер поднял лейтенанта, как если бы он был ребенком, и побежал вверх по улице. Красные мундиры перезаряжали, их шомпола взлетали выше их темных киверов и падали снова. Шарп ждал, чтобы дым рассеялся и искал офицера противника. Он увидел усатого француза с саблей, прицелился, выстрелил и ему показалось, что усач упал, но дым не давал отчетливо видеть, и тут большая группа атакующих французов заполнила улицу.

— В штыки! — приказал капитан.

Один красный мундир двинулся в обратном направлении. Шарп схватил его плечо и пихнул назад в шеренгу. Он повесил винтовку на плечо и снова выхватил палаш. Французская атака застопорилась перед лицом недрогнувших рядов и грозных стальных штыков, но капитан знал, что враг превосходит его в огневой мощи и в численности.

— Отходим! — приказал он. — Медленно и твердо!! Если мушкеты заряжены, парни, дайте залп.

Дюжина мушкетов выстрелила, но по крайней мере вдвое больше французов ответили на залп, и шеренги капитана, казалось, закачались, как кегли, в которые попал шар. Шарп теперь заменял сержанта, удерживая задние ряды на месте, но он также посматривал назад, где смесь красных мундиров и зеленых курток разбегалась беспорядочно по переулкам. Их поспешное отступление означало, что французы были недалеко позади них, так что через минуту-другую, подумал Шарп, маленькая рота капитана может быть отрезана.

— Капитан! — закричал он и указал со своим мечом, когда тот посмотрел на него.

— Назад, парни, назад! — Капитан мгновенно оценил опасность. Его люди поворачивались и бежали по улице. Некоторые помогали товарищам, некоторые бежали сломя голову в поисках безопасного места, но большинство держались вместе и присоединились к большему скоплению британских войск на мощеной площади в центре деревни. Вильямс держал три запасных роты в еще не поврежденных домах в верхнем конце деревни, и эти солдаты теперь спустились вниз, чтобы остановить угрожающий поток французов.

Французы вырвались из переулка, едва рота прошла мимо него. Красный мундир упал под ударом штыка, капитан рубанул саблей и рассек лицо француза. Здоровенный французский сержант замахнулся прикладом в капитана, но Шарп ткнул его в лицо острием палаша, и хотя удар был нанесен из неудобного положения и потому слишком слаб, он отвлек сержанта, и капитан ушел. Француз направил штык в Шарпа, тот парировал, потом рубанул низко и тяжело, выкручивая лезвие, чтобы его не захватило человеческой плотью. Он вытащил палаш из живота француза и побежал вверх по холму, оглядываясь через каждые несколько шагов на наступающих, затем чья-то рука втянула его в переформированные британские шеренги на площади.

— Огонь! — крикнул кто-то, и в ушах Шарпа зазвенело от оглушительного грома выпаливших разом мушкетов.

— Я хочу очистить переулок! — раздался голос полковника Вильямса. — Выступайте, Венсворт! Ведите своих людей. Не позволяйте им стоять!

Группа красных мундиров атаковала. Французские мушкеты стреляли из окон, и часть солдат бросилась в двери, чтобы выгнать французов. Еще больше французов поднимались по главной улице. Они прибывали небольшими группами, останавливались, чтобы дать залп, затем бежали к площади, где сражение было жестоким и отчаянным. Один маленький отряд красных мундиров был смят порывом французов, которые выскочили из переулка: французские штыки поднялись и опустились, раздались предсмертные крики. Парнишка каким-то образом избежал резни и бежал по булыжнику.

— Где твой мушкет, Сандерс? — заорал сержант.

Парнишка выругался, обернулся, чтобы найти свое упавшее оружие и был убит выстрелом в открытый рот. Французы, подбодренные победой над небольшим отрядом, перепрыгивали через тело парнишки, чтобы напасть на большую массу солдат, которые пытались удержать выход из переулка. Они были встречены штыками. Лязг стали о стали и стали о дерево был громче мушкетных выстрелов — лишь у немногих было время, чтобы зарядить мушкет, так что большинство пускали в ход штыки и приклады вместо пуль. Две стороны стояли крепко одна против другой, и время от времени то одна, то другая группа храбрецов доказывала свою храбрость, кидаясь в атаку на противника. Тогда громче звучали хриплые крики, и снова лязгала по стали сталь. Одну такую атаку возглавил высокий французский офицер с непокрытой головой, который сбил двух красных мундиров стремительными ударами палаша, затем напал на британского офицера, который замешкался с пистолетом. Залитый кровью офицер отшатнулся и открыл проход Шарпу. Высокий француз сделал финт влево и сумел отбить атаку Шарпа, затем развернул направление удара и уже стиснул зубы, готовясь нанести смертельный укол, но Шарп сражался не по правилам, придуманным каким-то парижским учителем фехтования: он пнул офицера в промежность, а затем обрушил тяжелую железную рукоятку палаша на его голову. Он оттолкнул француза с дороги и тут же возвратным движением палаша достал французского солдата, который пытался вытащить штык из руки красного мундира. Плохо наточенное лезвие служило скорее дубинкой, чем мечом, но француз упал, схватившись руками за голову.

— Вперед! — раздался голос, и собранная наспех британская линия продвинулась вниз по улице. Противник отступил перед резервами Вильямса, который теперь угрожал захватить всю нижнюю часть деревни, но тогда капризный порыв ветра отогнал облако пыли и порохового дыма, Шарп увидел целую новую волну французских нападавших, заполняющих сады и изгороди на восточном берегу ручья.

— Шарп! — крикнул полковник Вильямс. — Можно вас?

Шарп протолкнулся назад через плотные ряды красных мундиров.

— Сэр?

— Я был бы чертовки благодарен, если бы вы нашли Спенсера на горном хребте и сказали ему, что нам бы не помешало подкрепление.

— Тотчас же, сэр!

— Потерял несколько моих адъютантов, видите ли… — начал объяснять Вильямс, но Шарп уже бежал исполнять поручение. — Хороший человек! — пробормотал Вильямс ему вслед, затем вернулся к битве, которая превратилась в ряд кровавых и отчаянных стычек в жестких границах переулков и палисадников. Это была битва, которую Вильямс боялся проиграть — французы ввели собственные резервы, и новые массы пехоты в синих мундирах вливались в деревню.

Шарп бежал мимо раненых, кое-как карабкающихся в гору. Деревня была затянута пылью пополам с дымом, и он повернул в неправильном направлении и оказался в тупике каменных стен. Он вернулся, нашел нужную улицу — и оказался на склоне выше деревни, где толпа раненых ждала помощи. Они были слишком слабы, чтобы подняться по склону, и некоторые просили о помощи, когда Шарп пробегал мимо. Он игнорировал их. Вместо этого он поднялся вверх по козьей тропе мимо кладбища. Группа взволнованных офицеров стояла около церкви, и Шарп крикнул им, не знают ли они, где генерал Спенсер.

— У меня есть донесение! — сказал он.

— Что это? — переспросил один. — Я — его адъютант!

— Вильямс просит подкрепление. Слишком много лягушатников!

Штабной офицер повернулся и побежал к бригаде, которая ждала за гребнем, в то время как Шарп остановился, чтобы отдышаться. В руке он держал палаш, и лезвие его было липким от крови. Он вытер сталь полой куртки, затем подскочил в тревоге, когда пуля врезалась в каменную стену около него. Он повернулся и увидел струю дыма от мушкета между сломанными балками дома на верхнем краю деревни: он понял, что французы взяли те дома и теперь пытаются отрезать тех, кто все еще обороняет Фуэнтес-де-Оньоро. Зеленые куртки на кладбище открыли огонь, их винтовки доставали любого противника, достаточно глупого, чтобы торчать в окне или двери слишком долго.

Шарп вложил палаш в ножны, перескочил через изгородь и присел позади гранитной плиты, на которой был высечен грубый крест. Он зарядил винтовку и навел ее на сломанную крышу, где он видел дым из мушкета. Кремень перекосился в собачке, и он ослабил винт, поправил кожаную прокладку под кремнем, снова закрутил винт и взвел курок. Страшно хотелось пить — как обычно, когда приходится скусывать патроны и глотать соленые крупинки пороха. Воздух был мутен от зловонного дыма.

Мушкет показался между балками, а секунду спустя — голова человека. Шарп выстрелил, но дым из винтовки скрыл место, куда попала пули. Харпер спустился по склону к кладбищу и упал около Шарпа.

— Иисус! — сказал ирландец. — Иисус!

— Плохо там. — Шарп кивнул вниз на деревню. Он положил затравку, затем перевернул ружье, чтобы забить порох и пулю. Он оставил свой шомпол лежать возле могилы.

— Все больше педерастов переходят через ручей, — сказал Харпер. Он скусил пулю и был вынужден молчать, пока не смог плюнуть ею в ствол. — Тот бедный лейтенант…. Умер.

— Был ранен в грудь, — сказал Шарп, проталкивая пулю и порох дальше в ствол. — Немногие переживают раны в грудь.

— Я оставался с бедняжкой, — сказал Харпер. — Его мать вдова, он сказал. Продала фамильное серебро, чтобы купить ему мундир и саблю, и сказала, что он должен быть таким же великим солдатом, как любой из нас здесь.

— Он был хорош, — сказал Шарп. — Умел держать себя в руках.

Он взвел курок винтовка.

— Я сказал ему это. Помолился над ним. Бедный маленький засранец. Первое сражение, понятно… — Харпер потянул спусковой крючок. — Попался, ублюдок! — сказал он и тут же вытащил новый патрон из подсумка и оттянул скобу курка. Еще больше британских обороняющихся появилось из-за домов, вытесняемых из деревни явно превосходящими их французами. — Они должны послать еще людей туда, — сказал Харпер.

— Они на подходе, — сказал Шарп. Он положил ствол винтовки на могильный камень и искал цель.

— Что ж, у нас есть еще время, — сказал Харпер. Спешить было некуда, и Харпер не выплевывал пулю в ствол, но сначала обертывал ее маленьким лоскутком смазанной жиром кожи, которая захватит нарезы в стволе и заставит пулю вращаться. Заряжать таким образом отнимало больше времени, но делало винтовку Бейкера намного более точной. Ирландец ворчал, проталкивая завернутую пулю в ствол, забитый остатками сгоревшего пороха.

— Позади церкви есть горячая вода, — сказал он Шарпу, имея в виду, что там можно промыть загрязненные порохом стволы винтовок.

— Я помочусь в ствол, если потребуется.

— Если у вас есть хоть какая-нибудь моча. Я сух как мертвая крыса. Иисус! Ну ты и ублюдок! — Восклицание было обращено к бородатому французу, который появился между двумя домами, где он крушил зеленую куртку саперным топором. Шарп, уже зарядивший ружье, прицелился сквозь брызги крови умирающего стрелка и потянул спусковой крючок, но по крайней мере с дюжину зеленых курток видели инцидент, и бородатый француз, казалось, дрожал под ударами врезающихся в него пуль.

— Это будет уроком ему, — сказал Харпер и положил свою винтовку на камень. — Где это чертово подкрепление?

— Им нужно время, чтобы приготовиться, — сказал Шарп.

— Проиграют чертово сражение только потому, что требуют выровнять шеренги? — спросил презрительно Харпер. Он искал цель. — Ну пошевелитесь, кто-нибудь, покажите себя...

Еще больше солдат Вильямса отступило из деревни. Они попытались сформировать шеренги на клочке земли перед кладбище, но, покинув дома, они оставили каменные стены французам, которые могли спрятаться, чтобы зарядить мушкеты, выстрелить и нырнуть в укрытие снова. Некоторые британцы все еще сражались в деревне, но дым мушкетов указывал на то, что они удерживают лишь несколько последних домов в самом верху главной улицы. Еще один приступ французов, думал Шарп, и деревня будет потеряна, а затем начнется отчаянная драка за кладбище и церковь, за скалистую возвышенность рядом. Потеряем эти две высоты, и сражение будет проиграно.

Французские барабанщики били с удвоенной энергией. Французы выскакивали из домов и формировали небольшие отряды, которые попытались обойти отступающих британцев с флангов. Стрелки на кладбище стреляли в смельчаков, но было слишком много французов и недостаточно много винтовок. Один из раненых пытался уползти от наступающего противника и был заколот штыком в спину, чтобы не мучился. Два француза рылись в его карманах, ища те жалкие сбережения, что могли быть у любого солдата. Шарп выстрелил в мародеров, затем навел винтовку на французов, которые искали укрытия позади низкой стены кладбища. Он заряжал и стрелял, заряжал и стрелял, пока все его правое плечо не превратилось в один большой синяк из-за зверской отдачи винтовки, и вдруг, слава Богу, он услышал рев волынок, и поток солдат в килтах хлынул через гребень горного хребта между церковью и скалами, чтобы атаковать вдоль главной улицы деревни.

— Смотрите на ублюдков! — сказал Харпер с гордостью.— Они врежут лягушатникам по всем правилам.

Варвикцы появились справа от Шарпа и, так же как шотландцы, просто перетекали через гребень и мчались вниз по крутому склону к Фуэнтес-де-Оньоро. Авангард французов приостановился на какое-то время, чтобы оценить мощь контратаки, а затем двинулся назад под защиту домов. Горцы уже были в деревне, где их воинственные кличи эхом отзывались между стен, тогда как варвикцы двинулись по западной окраине и с разгону врезались в лабиринт улочек и домов.

Шарп чувствовал, как напряжение оставляет его. Он чувствовал жажду и боль, он устал, и его плечо причиняло страшные муки.

— Иисус! — сказал он. — И это был даже не наш бой. — Жажда была невыносимой, но он оставил свою фляжку на зарядных ящиках и чувствовал себя слишком усталым и подавленным, чтобы иди искать воду. Он смотрел на разбитую деревню, видел, что клубы порохового дыма, отмечающие ход британского наступления, перемещаются к берегу ручья, но не чувствовал никакого восторга. Шарпу казалось, что у него не осталось больше никаких надежд. Его ждал позор. Хуже — он потерпел поражение. Он смел надеяться, что может превратить Real Compania Irlandesa в настоящих солдат, но он знал, глядя на пороховой дым и разрушенные дома, что ирландцам был нужен еще хотя бы месяц обучения и гораздо больше доброжелательности, чем Веллингтон готов был выказать им. Шарп потерпел неудачу с ними так же, как он подвел Хогана, и эта двойная неудача сокрушила его дух, и он понял, что испытывает жалость к себе — точно так же, как Донахью чувствовал жалость к себе в утреннем тумане. — Иисус! — сказал он, чувствуя отвращение в себе.

— Сэр? — переспросил Харпер не расслышав слова Шарпа.

— Неважно. — Шарп чувствовал ожог позора и горечь сожаления. Он был капитаном временно и вряд ли когда-нибудь станет майором. — Пропади они все, Пат! — сказал он и с трудом поднялся. — Пойдем поищем что-нибудь попить.

Внизу в деревне умирающий красный мундир нашел тряпичную куклу, которую Харпер спрятал в нишу стены и запихнул ее себе в рот, чтобы заглушить громкие стоны. Теперь он умер, и его кровь хлынула из пищевода, и маленькая порванная кукла упала, залитая красным. Французы отступили за ручей, где они нашли укрытие за садовой оградой и открыли огонь по горцам и варвикцам, которые вылавливали последние группы оказавшихся в ловушке французов. Жалкая процессия французских военнопленных тянулась вверх по склону под смешанной охраной стрелков и горцев. Полковник Вильямс был ранен в контратаке, и теперь стрелки несли его к церкви, которая была превращена в больницу. Гнездо аиста на колокольне все еще оставалось там — неряшливая путаница веток, которую взрослые птицы покинули, напуганные шумом и дымом сражения, оставив птенцов голодать. Звуки перестрелки еще раздавались над ручьем некоторое время, затем стихли, потому что обе стороны прекратили первое сражение.

Но обе стороны знали, что оно не последнее.