Глава 6

— Он безумен, Хоган, — сказал Веллингтон. — Совершенно безумен. Бредит. Его надо запереть в Бедламе, чтобы мы могли заплатить шестипенсовик и дразнить его. Были когда-нибудь в Бедламе?

— Однажды, милорд, только однажды. — Лошадь Хогана устала и была беспокойна, поскольку ирландец долго ехал и с трудом нашел генерала, и он был несколько смущен таким резким приветствием. Хоган и сам был в мрачном настроении человека, разбуженного слишком рано, однако ему так или иначе удалось ответить на шутливое приветствие Веллингтона в подобающем тоне. — Моя сестра хотела видеть сумасшедших, милорд, но насколько я помню, мы заплатили только по два пенса каждый.

— Они должны запереть Эрскина, — сказал Веллингтон мрачно, — и пускать народ за два пенса с головы рассматривать его. Однако даже Эрскин может справиться с таким делом, не так ли? Все, что от него требуется, это окружить город, а не штурмовать его. — Веллингтон осматривал мрачные укрепления, окружающие занятый французами город Алмейда. Время от времени пушка стреляла из города-крепости, и плоский, гулкий звук выстрела отзывался эхом в округе спустя несколько секунд после того, как ядро, прыгая по волнам росистой травы, безопасно исчезало в окрестных полях или лесах. Веллингтон, окруженный дюжиной адъютантов и вестовых и ярко освещенный длинными наклонными лучами только что вставшего солнца, представлял заманчивую цель для французских артиллеристов, но Его Светлость игнорировал их усилия. Вместо этого почти в насмешку над «меткой» стрельбой противника, он остановился на самом видном месте и рассматривал город, казавшийся совершенно плоским после того, как собор и замок на вершине холма Алмейда взлетели на воздух в результате взрыва запасов пороха. Тот взрыв вынудил британских и португальских обороняющихся сдать город-крепость французам, которые в свою очередь были теперь окружены британскими войсками под командой сэра Уильяма Эрскина. Войскам Эрскина было приказано удерживать гарнизон, а не захватить его, и действительно — ни одна из пушек Эрскина не была достаточно большой, чтобы нанести заметный ущерб массивным звездообразным укреплениям.

— Сколько негодяев находится там, Хоган? — спросил Веллингтон, игнорируя тот факт, что Хоган не стал бы скакать в такую даль спозаранку, если бы не имел каких-то важных новостей.

— Мы полагаем, что около тысячи пятисот человек, милорд.

— Боеприпасы?

— Много.

— А запасы продовольствия?

— Мои источники говорят: две недели на половинных порциях — что, вероятно, означает, что они могут протянуть месяц. Французы, кажется, способны питаться воздухом, милорд. Могу я предложить сменить место, пока артиллеристы не пристрелялись? Чтобы я мог отнять еще немного внимания Вашей Светлости?

Веллингтон не сдвинулся с места.

— Я отнимаю все внимание артиллеристов, — сказал генерал, демонстрируя свой тяжеловесный юмор, — как средство, стимулирующее их меткость. Чтобы они таким образом избавили меня от Эрскина. — Генерал Эрскин был постоянно пьян, наполовину слеп и, как полагали, совершенно безумен. — Или наконец Конная гвардия поможет мне, — сказал Веллингтон, ожидая, что Хоган понимает изменчивый ход его мысли. — Я написал им, Хоган, и пожаловался, когда мне прислали Эрскина, и знаете, что они написали в ответ? — Веллингтон рассказывал Хогану эту историю по крайней мере полдюжины раз за последние три месяца, но ирландец знал, как генерал наслаждается рассказом, и потворствовал в этом своему начальнику.

— Я боюсь, что их ответ на мгновение выскочил из головы, милорд.

— Они написали, Хоган, и я цитирую: «…без сомнения, он иногда немного безумен, но в его ясные периоды он — необыкновенно умный товарищ, хотя выглядит немного дико, когда устанет!» — Веллингтон засмеялся своим лошадиным смехом. — Так будет Массена пытаться освободить гарнизон?

Хоган понял по тону генерала, что Веллингтон знает ответ так же точно, как он сам, и ничего не сказал. Ответ так или иначе был очевиден и для Хогана, и для Веллингтона: маршал Массена не оставит одну тысячу пятьсот человек в Алмейде голодать до тех пор, пока им не придется сдаться, чтобы провести весь остаток войны в каком-нибудь унылом лагере для военнопленных в Дартмуре. Гарнизон в Алмейде был оставлен для особой цели, и Хоган, как и его начальник, подозревал, что цель эта близка к исполнению.

Клуб белого дыма обозначил место на крепостном валу, откуда выстрелило орудие. Ядро было видно Хогану как темная вертикальная линия, которая мерцала в небе, — верный признак, что выстрел направлен прямо на наблюдателя. Теперь все зависело от того, дал ли наводчик орудию нужный угол возвышения. Полповорота лишнего на подъемном винте пушки — и ядро не долетит, одним поворотом меньше — и ядро улетит дальше.

Ядро не долетело сто ярдов, затем перепрыгнуло через голову Веллингтона и улетело в дубовую рощу. С потревоженных ядром веток посыпались листья.

— Их пушки слишком холодные, Хоган, — сказал генерал. — Сплошные недолеты.

— Не такие уж большие, милорд, — сказал Хоган с чувством, — к тому же стволы прогреются быстро.

Веллингтон хихикнул.

— Цените свою жизнь, не так ли? Хорошо, уезжаем. — Его Светлость щелкнул языком, и лошадь покорно пошла вниз по склону мимо британской пушечной батареи, которая была скрыта от противника земляным валом, усиленным заполненными почвой корзинами. Многие из артиллеристов разделись до пояса, некоторые спали, и ни один, казалось, не заметил проезжающего командующего. Другой генерал, возможно, был бы раздражен равнодушием батарейцев, но быстрый глаз Веллингтона отметил хорошее состояние пушек, поэтому он просто кивнул командиру батареи прежде, чем махнуть своим адъютантам, державшимся в отдалении.

— Так какие у вас новости, Хоган?

— Слишком много новостей, милорд, и ни одной хорошей, — сказал Хоган. Он снял свою шляпу и обмахиваю ею лицо. — Маршал Бессьер присоединился к Массена, милорд. Привел с собой изрядно кавалерии и артиллерии, но никакой пехоты, как нам сообщают.

— Ваши партизаны? — спросил Веллингтон об источнике информации Хогана.

— Действительно, милорд. Они тайно сопровождают Бессьера. — Хоган вынул табакерку и заправил в нос понюшку, в то время как Веллингтон переваривал новости. Бессьер командовал французской армией в Северной Испании — армией, полностью поглощенной борьбой с партизанами, и сообщение о том, что Бессьер ввел войска, чтобы усилить маршала Массена означало, что французы готовятся к прорыву осады Алмейды.

Веллингтон молча проехал нескольких ярдов. Его маршрут привел его к пологому откосу с травянистым гребнем, с которого открывался новый вид на крепость противника. Он вынул подзорную трубу и долго, внимательно рассматривал низкие стены и разрушенные артиллерией крыши. Хоган представил, как артиллеристы разворачивают пушки, чтобы навести их на новую цель. Веллингтон что-то проворчал, затем сложил подзорную трубу.

— Значит, Массена идет, чтобы пополнить запасы этих мошенников, не так ли? И если он преуспеет, Хоган, то у них будут достаточно продовольствия, чтобы продержаться, пока не замерзнет ад, если мы не штурмуем сначала этот город, а штурм затянется до середины лета по крайней мере, и я не смогу штурмовать Алмейду и Сьюдад Родриго одновременно, значит Массена надо просто остановить… Это пойдет низко, я гарантирую. — Это последнее замечание касалось орудия, которое только что выстрелило со стен. Струя дыма ударила через траншею, и Хоган попытался разглядеть, куда летит снаряд. Пушечное ядро прилетело за секунду до звука выстрела. Ядро подпрыгнуло на склоне рядом с окружающей генерала группой и срикошетировал высоко над его головой, чтобы расколоться о ствол оливкового дерева. Веллингтон повернул коня.

— Но вы понимаете, что это будет означать, Хоган, если я попытаюсь остановить Массена перед Алмейдой?

— Коа, милорд.

— Точно. — Если британская и португальская армия начнут сражение с французами вблизи от Алмейды, тогда в тылу у них окажется глубокая, с быстрым течением река Коа, и если Массена преуспеет в том, чтобы обойти правый фланг Веллингтона, что он, конечно, попытается сделать, то армии останется одна дорога — только одна дорога, по которой она сможет отступить, если потерпит поражение. И эта единственная дорога ведет через высокий, узкий мост на Коа (не считая абсолютно непроходимого ущелья), и если побежденная армия со всеми ее пушками и багажом, и женщинами, и вьючными лошадьми, и раненными должна будет идти через тот узкий мост, начнется хаос. И в этот хаос врубится тяжелая кавалерия императора, всадники с острыми палашами, и таким образом прекрасная британская армия, которая выгнала французов из Португалии, умрет на границе Испании, и новый мост на Сене в Париже получит почетное «Мост Кастелло Бом» — в ознаменовании места, где Aндре Массена, маршал Франции, разбил армию лорда Веллингтона.

— Значит, мы должны будем разбить маршала Массена, не так ли? — сказал Веллингтон сам себе, затем обратился к Хогану: — Когда он приедет, Хоган?

— Скоро, милорд, очень скоро. Склады в Сьюдад Родриго не позволят им действовать иначе, — ответил Хоган. С прибытием людей Бессьера у французов теперь было слишком много ртов, чтобы питаться запасами баз снабжения Родриго Сьюдад, что означало, что они должны будут скоро выступить или голодать.

— И сколько теперь людей у Массена? — спросил Веллингтон.

— Он может выставить пятьдесят тысяч, милорд.

— А я не могу набрать и сорока тысяч против них, — сказал Веллингтон горько. — Однажды, Хоган, в Лондоне поймут наконец, что мы можем выиграть эту войну, и на самом деле пошлют нам достаточно солдат, среди которых не будет безумных, слепых или пьяниц, но до того времени?.. — Вопрос, на который не было ответа. — Больше нет тех проклятых поддельных газет?

Хоган не был удивлен внезапной сменой предмета. Газеты, описывающие вымышленные злодеяния в Ирландии, должны были взбунтовать ирландских солдат в британской армии. Трюк потерпел неудачу, но только на этот раз — и Хоган, и Веллингтон боялись, что следующая попытка может быть более успешной. И если эта попытка произойдет перед тем, как Массена пересечет границу, чтобы освободить Алмейду, это может погубить британцев.

— Ни одной, сэр, — сказал Хоган, — пока…

— Но вы переместили Real Compania Irlandesa дальше от границы?

— Они должны добраться до Вилар Формозо сегодня утром, милорд, — сказал Хоган.

Веллингтон поморщился.

— И тогда вы известите капитана Шарпа о ждущих его неприятностях? — Генерал не ждал ответа Хогана. — Он расстрелял этих двух военнопленных, Хоган?

— Я подозреваю, милорд, что да, — ответил Хоган неохотно.

Генерал Вальверде сообщил британскому штабу о расстреле людей Лупа, не в знак протеста против такого поступка, а скорее как доказательство, что набег Лупа на форт Сан Исирдо был вызван безответственностью капитана Шарпа. Вальверде поставил на лошадку высокой морали и громогласно заявлял, что испанские и португальские жизни нельзя доверять британскому командованию. Португальцев вряд ли чересчур взволнует утверждение Вальверде, но хунта в Кадисе будет рада любому оружию, которое они могут использовать против британских союзников. Вальверде уже представил унылый перечень других жалоб: как британские солдаты не выказывали почтения, когда Святые Причастия несли по улице, и как масоны среди британских офицеров оскорбляли католическую чувствительность, открыто нося свои регалии, но теперь у него было серьезное и опасное обвинение: что британцы будут драться до последней капли крови их союзников, и резня в Сан Исирдо была тому доказательством.

— Проклятый Шарп! — сказал Веллингтон.

Проклятый Вальверде, думал Хоган, но Великобритания нуждалась в испанской доброжелательности больше, чем в одном стрелке-простолюдине.

— Я не говорил с Шарпом, милорд, — сказал Хоган, — но я подозреваю, что он действительно убил тех двух солдат. Я слышал, что это была обычная вещь: мужчины Лупа изнасиловали деревенских женщин. — Хоган пожал плечами, как бы подразумевая, что такой ужас стал теперь банальностью.

— Это могла быть обычная вещь, — сказал Веллингтон едко, — которая едва ли оправдывает казнь военнопленных. У меня богатый опыт, Хоган: когда вы выдвигаете человека из рядовых, он обычно спивается — но не в случае мистера Шарпа. Нет, я продвигаю сержанта Шарпа, и он устраивает свою частную войну за моей спиной! Луп не напал бы на Сан Исирдо, чтобы разить Оливейру или Кили, Хоган, он сделал это, чтобы найти Шарпа, а значит в гибели caçadores виноват полностью Шарп!

— Мы не знаем этого, милорд.

— Но испанцы придут к такому выводу, Хоган, и будут кричать об этом направо и налево, так что нам будет трудно, Хоган, чертовски трудно обвинить Рансимена. Они скажут, что мы скрываем реального преступника и что мы играем с союзническими жизнями.

— Мы можем сказать, что утверждения против капитана Шарпа являются злонамеренными и ложными, милорд?

— Я думал, что он признал это? — парировал Веллингтон резко. — Разве он не хвастался Оливейре расстрелом этих двух бандитов?

— Полагаю, что так, милорд, — сказал Хоган. — Однако ни один из офицеров Оливейры не дожил до того, чтобы засвидетельствовать это признание.

— А кто может свидетельствовать?

Хоган пожал плечами.

— Кили и его шлюха, Рансимен и священник. — Хоган хотел, чтобы этот список не произвел впечатления, но потом покачал головой. — Боюсь, что слишком много свидетелей, милорд. Не считая самого Лупа. Вальверде может попытаться получить формальную жалобу от французов, и нам будет затруднительно проигнорировать такой документ.

— Таким образом, Шарпом нужно пожертвовать? — спросил Веллингтон.

— Боюсь, что так, милорд.

— Черт побери, Хоган! — воскликнул Веллингтон. — Что за чертовщина происходит между Шарпом и Лупом?

— Мне жаль, но я не знаю, милорд.

— Разве вы не должны знать? — спросил генерал сердито.

Хоган успокаивал свою усталую лошадь.

— Я не бездельничал, милорд, — сказал он с легкой обидой. — Я не знаю, как все это случилось между Шарпом и Лупом, но это как-то связано с их усилиями посеять разногласия в нашей армии. Есть новый человек, прибывший на юг из Парижа, человек по имени Дюко, который, кажется, умнее их обычных шпионов. Это он стоит за этой затеей с поддельными газетами. И я предполагаю, милорд, что еще больше таких газет в дороге, чтобы прибыть сюда как раз перед французским наступлением.

— Тогда остановите их! — потребовал Веллингтон.

— Я могу и я остановлю их, — сказал Хоган уверенно. — Мы знаем, что это шлюха Кили проносит их через границу, но наша задача — найти человека, который распространяет их в нашей армии, и этот человек — реальная опасность, милорд. Один из наших корреспондентов в Париже предупреждает нас, что у французов есть новый агент в Португалии, человек, от которого они ожидают больших дел. Я страстно хотел бы найти его прежде, чем он оправдает те ожидания. Я очень надеюсь, что шлюха приведет нас к нему.

— Вы уверены насчет женщины?

— Весьма уверен, — сказал Хоган твердо. Его источники в Мадриде были точными, но он предпочитал не называть их имен вслух. — Печально, что мы не знаем, кто этот новый человек в Португалии, но дайте мне время, милорд: малейшая небрежность со стороны шлюхи Кили — и мы найдем его.

Веллингтон что-то проворчал. Грохот в небе возвестил о полете французского пушечного ядра, но генерал даже не посмотрел, куда упадет ядро.

— Черт бы побрал всю эту суету, Хоган, и черт бы побрал Кили и его проклятых солдат, и черт бы побрал Шарпа! Рансимен готов к жертвоприношению?

— Он находится в Вилар Формозо, милорд.

Генерал кивнул.

— Тогда приготовьте и Шарпа. Поручите ему в административные обязанности, Хоган, и предупредите его, что его поведение будет предметом разбора следственной комиссии. Потом сообщите генералу Вальверде, что мы расследуем дело. Вы знаете, что сказать. — Веллингтон вытащил карманные часы и щелкнул крышкой. Выражение отвращения возникло на его узком лице. — Полагаю, что если уж я здесь, я должен посетить Эрскинаe. Или вы думаете, что сумасшедший еще в постели?

— Я уверен, что его помощники информировали сэра Уильяма о вашем присутствии, милорд, и я не думаю, что ему польстит, если вы проигнорируете его.

— Мнительнее, чем девственница в казарме. И к тому же безумный. Самый подходящий человек, Хоган, чтобы возглавить следственную комиссию по делу Шарпа и Рансимена. Давайте выясним, Хоган, переживает ли сэр Уильям период просветления и сможет ли он понять, какой приговор требуется вынести. Мы должны пожертвовать одним хорошим офицером и одним плохим офицером, чтобы вырвать клыки у Вальверде. Черт побери, Хоган, черт побери, но ничего не поделаешь, когда дьявол правит бал. Бедняга Шарп. — Его Светлость бросил еще один взгляд на город Алмейду, затем вместе со своим эскортом двинулся к штабу осаждающей.

В то время как Хоган беспокоился по поводу узкого моста Кастелло Бом, о Шарпе и еще больше — о таинственном противнике, который прибыл в Португалию, чтобы сеять раздор.

Дом с курящимся дымоходом стоял в том месте, где улица вливалась в маленькую площадь перед церковью, и именно там начался вой. Шарп, поднявшийся во весь рост, тут же присел обратно в тень, потому что у дома заскрипели открывающиеся ворота.

Потом выскочили собаки. Их долго держали взаперти,и они радостно разбежались вверх и вниз по пустынной улице. Кто-то, одетый в мундир, вывел лошадь и мула и затем повернулся спиной к Шарпу, очевидно планируя уехать из Сан-Кристобаля через ворота на дальней стороне деревни. Одна из собак играя набросилась на мула и получила проклятие и пинок, чтобы не мешалась.

Проклятие ясно прозвучало на пустой улице. Это был женский голос — голос доньи Хуаниты де Элиа, которая поставила ногу в стремя нагруженной лошади, но собака вернулась и снова набросилась на мула как раз тогда, когда женщина пыталась вскочить в седло. Мул, нагруженный парой тяжелых корзин, ревел и отступал от собаки и вырвал повод из руки Хуаниты, после чего, напуганный сбежавшимися собаками, потрусил в сторону Шарпа.

Хуанита де Элиа снова разразилась проклятиями. Ее украшенная перьями двууголка при этом сдвинулась, и длинные темные волосы выбились из скрепленного заколками узла. Она кое-как заправила волосы, догоняя напуганного мула, который остановился в нескольких шагах от потайного укрытия Шарпа. Собаки убежали в другую сторону, радостно поливая мочой церковные ступени после долгого заключения во дворе.

— Иди сюда, ублюдок, — сказала Хуанита мулу на испанском языке. Она носила изящную форму Real Compania Irlandesa.

Она наклонилась, чтобы поднять повод, и Шарп вышел на освещенное луной место.

— Я никогда не понимал, — сказал он, — «донья» — это титул или нет. Я должен сказать «Доброе утро, миледи»? Или просто: «Доброе утро»?

Он остановился в трех шагах от нее.

Хуаните потребовались несколько секунд, чтобы обрести равновесие. Она выпрямилась, поглядела на винтовку в руках Шарпа, затем на свою лошадь в тридцати шагах позади. Она оставила карабин в седельной кобуре и понимала, что у нее нет никаких шансов добраться до оружия. На боку у нее висела короткая шпага, ее рука двинулась было к эфесу, но остановилась, когда Шарп поднял дуло винтовки.

— Вы ведь не убьете женщину, капитана Шарп, — сказала она холодно.

— В темноте, миледи? В этом мундире? Я не думаю, что кто-то упрекнет меня.

Хуанита вглядывалась в Шарпа, пытаясь оценить правдивость его угрозы. И тут она поняла, что у нее есть возможность спастись, и улыбнулась, прежде чем издать короткий немелодичный свист. Собаки остановили и насторожили уши.

— Я натравлю собак на вас, капитан, — сказала она.

— Потому что это все, что у вас осталось, не так ли? — спросил Шарп. — Луп ушел. Куда?

Хуанита все еще улыбалась.

— Я видела, как мои суки валят оленя-вожака, капитан, и превращают его в скелет через две минуты. Первая, которая доберется до вас, вцепится вам в глотку, а остальные сожрут вас.

Шарп ответил на ее улыбку, затем повысил его голос:

— Пат! Веди их!

— Будьте вы прокляты! — крикнула Хуанита, свистнула снова, и собаки рванули к ним вдоль улицы. В то же самое время она повернулась и побежала к лошади, но ей мешали шпоры на тяжелых кавалерийских сапогах, и Шарп поймал ее сзади. Он обхватил левой рукой ее талию и держал тело перед собой как щит, прижавшись спиной к ближайшей стене.

— В чью глотку вцепятся теперь, миледи? — спросил он. Ее распущенные волосы закрывали его лицо. Они пахли розовой водой.

Она пиналась, пыталась ударить его локтем, но он был слишком силен. Самая быстрая собака подбежала к ним, и Шарп опустил винтовку и потянул спусковой крючок. Звук выстрела был необычайно громким на узкой улочке. Шарпу мешала прицелиться борьба с Хуанитой, но пуля попала нападающей собаке в бедро, и та завертелась на месте визжа, в то время как Харпер вел стрелков через лабиринт. Внезапное появление ирландца перепутало других собак. Они остановились и скуля окружили раненную суку.

— Избавь заразу от мучений, Пат, — сказал Шарп — Харрис! Вернись к капитану Донахью, передай ему мое почтение и скажи, чтобы вел своих людей в деревню. Купер? Позаботься о лошади миледи. И Перкинс! Возьмите шпагу у миледи.

Харпер по колено в собаках достал штык-нож и наклонился к истекающей кровью суке.

— Спокойно, вы, ублюдки, — сказал он мягко, затем перерезал суке горло. — Несчастная тварь, — сказал он, выпрямляясь; с его штыка капала кровь. — Боже храни Ирландию, сэр! Смотрите кого вы нашли: подружка лорда Кили.

— Предатель! — сказала Хуанита Харперу и плюнули в его сторону. — Предатель! Ты должен драться с англичанами.

— О, миледи, — сказал Харпер, вытирая лезвие полой зеленой куртки, — когда-нибудь мы с вами насладимся долгим разговором о том, кто должен драться и на чьей стороне, но прямо сейчас я занят войной, которую уже имею.

Перкинс осторожно извлек короткую шпагу из ножен Хуаниты, и тогда Шарп отпустил ее.

— Мои извинения за то, что применил силу, мадам, — сказал он официально.

Хуанита проигнорировала извинение. Она стояла прямо и неподвижно, блюдя достоинство перед стрелками-иностранцами. Дэн Хагман уговаривал мула выйти из угла, где тот прятался.

— Веди его сюда, Дэн, — сказал Шарп и пошел вдоль по улице к дому, из которого вышла Хуанита. Харпер сопровождал Хуаниту, заставляя ее идти следом за Шарпом во двор.

Дом, видимо, был одним из самых больших в деревне: за воротами открывался просторный внутренний двор с двумя конюшнями по краям и хорошо оборудованным колодцем в центре. Кухонная дверь была открыта, и Шарп заглянул внутрь и увидел огонь, все еще тлеющий в очаге, и остатки еды на столе. Он нашел несколько огарков свечей, зажег их и расставил на столе среди грязных тарелок и чашек. По крайней мере шесть человек ели за этим столом, и, похоже, Луп и люди ушли совсем недавно.

— Осмотри остальную часть деревни, Пат, — сказал Шарп Харперу. — Возьми полдюжины человек и осмотри тщательно. Я считаю, что все ушли, но никогда нельзя знать точно.

— Я позабочусь об этом, сэр, будьте уверены. — Харпер вывел стрелков из кухни, оставив Шарпа наедине с Хуанитой.

Шарп указал на стул.

— Давайте говорить, миледи.

Она отошла неторопливо, с достоинством к дальней стороне стола, положила руку на спинку стула, и вдруг резко отскочила и побежала к двери в комнату.

— Пойдите к черту! — были ее прощальные слова.

Шарпу мешала мебель, так что к тому времени, когда он достиг двери, она была уже на середине темного лестничного марша. Он стал подниматься следом. Она повернула направо на верхней площадке лестницы и забежала внутрь, хлопнув за собой дверью. Шарп пнул ее за долю секунды до того, как щелкнул замок, и ворвался в дверной проем, чтобы видеть, в лунном свете, что Хуанита лежит поперек кровати. Она изо всех сил пыталась что-то вытащить из открытого чемодана, и когда Шарп пересек комнату, она повернулась к нему с пистолетом в руке. Он бросился к ней, ударил левой рукой по пистолету, и одновременно она потянула спусковой крючок. Пуля врезалась в потолок, а Шарп всем свои весом обрушился на Хуаниту. Она задохнулась от удара, потом попыталась выцарапать ему глаза свободной рукой.

Шарп откатился от нее, встал и отступил к окну. Он задыхался. Его левое запястье болело от удара по пистолету. Лунный свет струился мимо него, серебрил пороховой дыма и блестел на постели, которая представляла из себя всего лишь набитый соломой матрац, кое-как застеленный волчьими шкурами. Хуанита приподнялась, глядя на него в упор, затем, казалось, поняла, что он готов принять ее вызов. Она тяжело вздохнула и откинулась на меха.

Дэн Хагман услышал выстрел из пистолета из внутреннего двора и прибежал, грохоча сапогами по лестнице, в спальню с заряженной винтовкой. Он перевел взгляд с женщины, распростертой на кровати, на Шарпа.

— Вы в порядке, сэр?

— Небольшое разногласие, Дэн. Никто не пострадал.

Хагман снова посмотрел на Хуаниту.

— На редкость вспыльчивая дамочка, сэр, — сказал он восхищенно. — Может, ее следует отшлепать.

— Я позабочусь о ней, Дэн. Ты забрал те корзины с мула? Давай посмотрим, что эта вспыльчивая дамочка везла, а?

Хагман вернулся вниз. Шарп массировал запястье и осматривал комнату. Это было большое, с высоким потолком помещение, обшитое темным деревом, с массивными потолочными балками, камином и тяжелым гладильным прессом в углу. Это была, очевидно, спальня обеспеченного человека, и командир, расквартировывая своих людей в маленькой деревне, естественно, оставил ее для себя.

— Это — большая кровать, миледи, слишком большая для одного человека, — сказал Шарп. — Это ведь волчьи шкуры?

Хуанита ничего не сказала.

Шарп вздохнул.

— Вы и Луп, а? Я ведь прав?

Она смотрела на него темными обиженными глазами, но все еще отказывалась говорить.

— И все эти дни, когда вы охотились одна, — сказал Шарп, — вы приезжали сюда, чтобы увидеть Лупа.

Она по-прежнему хранила молчание. Лунный свет оставлял половину ее лица в тени.

— И вы открыли ворота Сан Исирдо для Лупа, не так ли? — продолжал Шарп. — Именно поэтому он не нападал на башню. Он хотел быть уверен, что вам не причинят никакого вреда. Это хорошая черта в человеке, не так ли? Забота о своей женщине. Уверяю вас, ему не могла понравиться мысль о вас и лорде Кили. Или Луп не ревнив?

— Кили был обычно слишком пьян, — сказала она низким голосом.

— Нашли свой язык, не так ли? Так что теперь вы можете сказать мне, что вы делали здесь.

— Пойдите к черту, капитан.

Стук ботинок на улице заставил Шарп повернуться к окну, и он увидел, что солдаты Real Compania Irlandesa показались на улице.

— Донахью! — крикнул. — В кухню, сюда! — Он вернулся к кровати. — У нас теперь есть компания, миледи, так что вставайте и постарайтесь быть дружелюбной. — Он ждал, что она встанет, и покачал головой, видя, что она упрямо отказывается Двигаться.

— Я не оставляю вас одну, моя леди, так что вы можете или пойти вниз на своих двоих или мне придется отнести вас.

Она встала, расправила свою форму и попыталась привести в порядок прическу. Потом, сопровождаемая Шарпом, она спустилась в освещенную свечами кухню, где El Castrador, Донахью и старший сержант Нунан стояли вокруг стола. Они уставились на Хуаниту, затем посмотрели на Шарпа, который не считал нужным что-то объяснять в присутствии леди.

— Луп ушел, — сказал Шарп Донахью. — Мой сержант Харпер проверяет, что в деревне пусто, так почему бы вас не послать своих людей в дозор? На случай, если бригадир Луп надумает возвратиться.

Донахью поглядел на Хуаниту, затем повернулся к Нунану.

— Старший сержант! Вы услышали приказ. Исполняйте.

Нунан вышел. El Castrador наблюдал, как Хагман распаковывает корзины, снятые с мула. Хуанита отошла к догорающему огню, чтобы согреться. Донахью посмотрел на нее, затем обратил на Шарпа вопрошающий взгляд.

— Донья Хуанита, — объяснил Шарп, — женщина разносторонняя. Она — невеста лорда Кили, любовница генерала Лупа и агент французов.

Голова Хуаниты дернулась, когда она услышала последнюю фразу, но она не пыталась возразить Шарпу. Донахью уставился на нее, как если бы он не желал верить тому, что он только что услышал. Потом он посмотрел на Шарпа.

— Она и Луп?

— Их любовное гнездышко наверху, клянусь Богом, — сказал Шарп. — Пойдите и посмотрите, если вы не верите мне. Это миледи позволил Лупу войти в форт вчера вечером. Миледи, Донахью, — проклятая предательница.

— Здесь гимны, сэр, — прервал его Хагман озадаченным тоном. — Но чертовски странные. Я видел похожие в нашей церкви — вы знаете, для музыкантов, — но не совсем такие. — Старый браконьер распаковал корзины и вывали груду рукописей, заполненных линейками с подписанными словами и нотами.

— Очень старые. — Донахью был все еще ошеломлен открытием предательства Хуаниты, но преодолел себя, чтобы исследовать бумаги, раскопанные Хагманом. — Смотрите, Шарп. Только четыре линейки вместо пяти. Им может быть двести или триста лет. Латинские слова. Дайте посмотреть… — Он нахмурился, делая в уме перевод. — «Хлопайте все в ладоши, взывайте к Господу с вестью о победе». Псалмы, я думаю.

— Она не потащила бы псалмы в наше расположение, — сказал Шарп, он вытащил несколько рукописей из груды и начал сортировать их. Потребовались только секунды, чтобы найти, газеты, скрытые среди рукописей. — Вот, Донахью, — Шарп поднял газеты, — вот что она везла.

Единственной реакцией Хуаниты на это открытие было то, что она начала кусать ноготь. Она поглядывала на кухонную дверь, но Харпер возвратился к дому, и внутренний двор был теперь заполнен его стрелками.

— Деревня пуста, сэр. Педераст ушел, — доложил Харпер. — И он уехал в редкой спешке, сэр, поскольку деревня все еще забита награбленным. Что-то погнало его второпях. — Он кивнул с уважением капитану Донахью.— Ваши люди расставляют дозоры, сэр.

— Это не американские газеты на сей раз, — сказал Шарп, — а английские. Выучили последний урок, не так ли? Сделайте газету слишком старой, и никто не поверит историям, но эти датированы прошлой неделей. — Он бросил газеты на стол одну за другой. — «Morning Chronicle», «Weekly Dispatch», «Salisbury Journal», «Staffordshire Advertiser»… Кто-то был очень занят, миледи. Кто? Кто-то в Париже? Там эти газеты напечатаны?

Хуанита ничего не сказала.

Шарп вытащил другую газету из груды.

— Вероятно, напечатана три недели назад в Париже и доставлена сюда как раз вовремя. В конце концов, никто не удивится, увидев двухнедельную «Shrewsbury Chronicle» в Португалии, не так ли? Быстрое парусное судно, возможно, легко доставило бы ее, и не было никаких пополнений, чтобы опровергнуть эти историям. Так, что они говорят о нас на сей раз? — Он пролистал газету, наклоняя лист к свету. — Ученик заключен в тюрьму за то, что он играл в футбол в субботу? Поделом маленькому педерасту за то, что пытался получить удовольствие, но я не думаю, что его история заставит войска бунтовать, что бы здесь ни писали.

— Я нашел кое-что, — сказал Донахью спокойно. Он пролистал «Morning Chronicle», сложил газету и передал ее Шарпу. — Статья об ирландской дивизии.

— Нет ирландской дивизии, — сказал Шарп, беря газету. Он нашел пункт, который привлек внимание Донахью, и зачитал его вслух: «Недавние беспорядки среди ирландских войск армии, воюющей в Португалии, — читал Шарп, смущенный тем, что читает медленно и не совсем правильно выговаривает слова, — убедили правительство принять новую и смягчающий… — у него возникли затруднения с этим словом. — … смягчающую политику. Когда закончится ныне проводимая кампания, все ирландские полки армии будут сосредоточены побригадно в одной дивизии, которая должна быть отправлена нести к гарнизонную службу на Карибских острова. Казна запретила расходы на перевоз жен, сомневаясь, что многие из них захотят покинуть свои благословенные Господом края. И в тропиках, несомненно, горячие ирландские головы найдут климат более им подходящий…»

— То же самое сообщение здесь. — Донахью показал другую газету, потом торопливо пересказал El Castrador'у суть всего, о чем говорилось в дымной кухне.

— Предательница! — он плюнул в нее. — Твоя мать была шлюхой, — сказал он, насколько Шарп был в состоянии следовать за его быстрым, сердитым испанским, — а твой отец — козел. У тебя было все, а ты воюешь на стороне врага Испании, в то время как мы, у которых ничего нет, боремся, чтобы спасти нашу страну. — Он плюнул снова и достал свой маленький нож с ручкой из кости. Хуанита вся напрягалась в ответ на его обвинения, но ничего не сказала. Ее темные глаза смотрели на Шарпа, который только что нашел другую версию объявления, что все ирландские полки должны были быть отправлены в Вест-Индию.

— Это — умная ложь, — сказал Шарп, глядя на Хуаниту, — очень умная.

Донахью нахмурился.

— Почему это умно? — Он посмотрел на Харпера: — Разве ирландцы не хотели бы быть сосредоточенными в бригадах вместе?

— Я уверен, что они были бы рады, сэр, но не в Карибском море и не без их женщин, помоги им Бог.

— Половина солдат умрет от желтой лихорадки в течение трех месяцев после прибытия на острова, — объяснил Шарп, — а другая половина — в течение шести месяцев. Быть отправленным в Карибское море, Донахью, — смертный приговор. — Он посмотрел на Хуаниту. — И чья это была идея, миледи?

Она ничего не сказала, только покусывала ноготь. El Castrador обругал ее за упрямство и снял маленький ножик с пояса. Донахью побледнел, слыша поток ругательств, и попытался умерить гнев партизана.

— К счастью, эта история не верна, — утихомирил Шарп общее волнение. — Прежде всего, мы не настолько ненормальные, чтобы убрать ирландских солдат из армии. Кто еще выиграет сражения?

Харпер и Донахью улыбнулись. Шарп втайне ликовал: если уж это открытие не оправдает его нарушение приказа и переход к Сан-Кристобалю, тогда ничто не поможет. Он сложил газеты в кучу, затем посмотрел на Донахью.

— Почему бы вам не послать кого-нибудь в штаб. Чтобы нашел майора Хогана, рассказал ему, что здесь происходит и спросить, что мы должны делать.

— Я сам пойду, — сказал Донахью. — Но что вы будете делать?

— У меня есть чем заняться здесь для начала, — сказал Шарп, глядя при этом на Хуаниту. — Например, понять, где Луп, и почему он уехал в такой спешке.

Хуанита дернулась.

— Мне нечего сказать вам, капитан.

— Тогда, возможно, вы скажете ему. — Он кивнул в сторону El Castrador'а.

Хуанита бросила испуганный взгляд на партизана, затем снова посмотрела на Шарпа.

— С каких пор британские офицеры перестали быть джентльменами, капитан?

— С тех пор, как мы начали выигрывать сражения, мадам, — сказал Шарп. — Так, с кем вы будете говорить? С мной или с ним?

Донахью, казалось, хотел выразить протест против поведения Шарпа, но,увидев мрачное лицо стрелка, передумал.

— Я отвезу газету Хогану, — сказал он спокойно, свернул поддельную «Morning Chronicle», положил в вещмешок и вышел. Харпер вышел следом за ним и плотно закрыл за собой кухонную дверь.

— Не волнуйтесь, сэр, — сказал Харпер Донахью, как только они оказались во дворе. — Я позабочусь о леди.

— Вы?

— Я вырою для нее хорошую глубокую могилу, сэр, и похороню ведьму вверх тормашками — так, что чем больше она будет барахтаться, тем глубже зароет себя. Безопасного вам путешествия, сэру.

Донахью побледнел, затем пошел искать свою лошадь, в то время как Харпер крикнул Перкинсу, чтобы тот набрал воды, развел огонь и заварил большую кружку крепкого чая.

— Вы в беде, Ричард, — сказал Хоган, когда он наконец добрался до Шарпа. Это было рано вечером того дня, что начался с тайного похода Шарпа к оставленной цитадели Лупа. — Вы в беде. Вы расстреляли военнопленных. Бог ты мой, парень, меня не испугает если вы расстреляете каждого проклятого военнопленного отсюда и до Парижа, но какого черта вам понадобилось рассказывать об этом всем?

Единственным ответом Шарпа был жест, указывающий Хогану, чтобы он пригнулся.

— Разве вы не знаете первое правило жизни, Ричард? — ворчал Хоган, привязывая лошадь к валуну.

— Никогда не попадайся, сэр.

— Так какого черта вы не держали свой проклятый рот на замке? — Хоган взобрался к орлиному гнезду Шарпа и лег около стрелка. — Что вы там нашли?

— Противник, сэр. — Шарп находился в пяти милях от Сан-Кристобаля, на пять миль глубже на территории Испании; отсюда он отправил El Castrador'а назад в Сан-Кристобаль с новостями, которые и привели Хогана к этому горному хребту, с которого открывался вид на главную дорогу, ведущую на запад из Сьюдад Родриго. Шарп добрался до горного хребта на взятой у Хуаниты лошади, которая теперь мирно паслась в таком месте, где ее не было видно с дороги — а на дороге было полно тех, кто мог посмотреть вверх, потому что внизу перед Шарпом двигалась целая армия.

— Французы уходят, сэр, — сказал он. — Они совершают марш, и их тут тысячи.

Хоган вытащил собственную подзорную трубу. Он смотрел на дорогу в течение долгого времени, затем шумно перевел дух.

— Великий Боже, — сказал он. — Великий добрый милосердный Бог!

Целая армия была на марше. Пехота и драгуны, артиллеристы и гусары, уланы и гренадеры, voltigeurs и саперы; колонна солдат, которые казались черными в угасающем свете, хотя тут и там в длинной колонне закатные лучи отбрасывали алые блики от стволов орудий, которые тащили упряжки волов или лошадей. Облака пыли взметались из-под от колес орудий, фургонов и колясок, которые двигались прямо по дороге, в то время как пехота совершала марш в колоннах по обе стороны от нее. Кавалерия двигалась по флангам колонны — длинные ряды всадников с копьями, в ярких шлемах, украшенных перьями; копыта их лошадей оставляли глубокие раны на молодой весенней траве.

— Милосердный Боже! — повторил Хоган.

— Луп там, — сказал Шарп. — Я видел его. Именно поэтому он уехал из Сан-Кристобаля. Его вызвали, чтобы он присоединился к армии, вы понимаете?

— К черту его! — взорвался Хоган. — Почему вы не можете забыть Лупа? Это по вине Лупа вы в беде! Почему, во имя всего святого, вы не могли промолчать о тех двух проклятых дураках, которых вы расстреляли? Теперь проклятый Вальверде орет, что португальцы потеряли целый полк, потому что вы растревожили осиное гнездо, и что никакой нормальный испанец не может доверять солдат британским офицерам. А это означает, проклятый вы дурак, что мы должны выставить вас перед следственной комиссией. Мы должны пожертвовать вами заодно с Рансименом.

Шарп уставился на ирландского майора.

— Мной?

— Конечно! Ради Христа, Ричард! У вас что — нет ни малейшего представления о политике? Испанцы не хотят видеть Веллингтона Generalissimo! Они воспринимают это назначение как оскорбление их страны и ищут доводы, чтобы поддержать их возражения. И чем не довод — проклятый дурак-стрелок, ведущий свою частную войну за счет прекрасного полка португальских caçadores, судьба которого будет служить примером того, что может случиться с любыми испанскими полками, отданными под командование пэра. — Он сделал паузу, чтобы посмотреть в подзорную трубу телескоп, и сделал пометку на манжете рубашки. — Черт побери, Ричард, мы хотели собрать хорошую, тихую следственную комиссию, взвалить всю вину на Рансимена и затем забыть то, что случилось в Сан Исирдо. Теперь вы спутали все карты. Вы хоть записывали то, что видели здесь?

— Да, сэр, — сказал Шарп. Он все еще пытался привыкнуть к мысли, что вся его карьера находится под угрозой срыва. Все это казалось чудовищно несправедливым, но он держал негодование в себе и молча передал Хогану свернутые в несколько раз ноты древней музыки, среди которых прятались поддельные газеты. На обороте нотного листа Шарп отмечал части, которые проходили мимо него. Это был внушительный список батальонов, эскадронов и батарей, и все они шли к Алмейде, и все готовились встретить и наказать маленькую британскую армию, которая должна была попытаться помешать им освободить крепость.

— Значит завтра, — сказал Хоган, — они доберутся до наших позиций. Завтра, Ричард, мы будем сражаться. И вот почему. — Хоган заметил что-то новое в колонне и теперь указывал далеко на запад. Шарп потребовалось время, чтобы навести свою трубу, и он увидел огромную колонну запряженных волами фургонов, которая следовала за французскими войсками на западе. — Дополнительные поставки для Алмейды, — сказал Хоган. — Продовольствие и боеприпасы, которые нужны гарнизону, чтобы продержаться там все лето, сколько бы мы их ни осаждали, и если они смогут задержать нас перед Алмейдой на все лето, тогда мы никогда не сможем перейти границу, и один только Бог знает, сколько лягушатников нападет на нас следующей весной. — Он сложил подзорную трубу. — И кстати о весне, Ричард: вы не хотели бы сказать мне точно, что вы сделали с доньей Хуанитой? Капитан Донахью сказал, что он оставил ее с вами и нашим счастливым другом с ножичком.

Шарп покраснел.

— Я отослал ее домой, сэр.

Какое-то время Хоган молчал.

— Что вы сделали?

— Я отослал ее назад к лягушатникам, сэр.

Хоган недоверчиво покачал головой.

— Вы позволили вражескому агенту вернуться к французам? Вы действительно сошли с ума, Ричард?

— Она была расстроена, сэр. Она сказала, что, если я доставлю ее в штаб армии, ее арестуют испанские власти и отдадут под суд хунты в Кадисе, сэр, и как бы не дошло дело до расстрела. Я никогда не воевал с женщинами, сэр. И мы знаем, кто она, не так ли? Таким образом она не может причинить нам вреда.

Хоган закрыл глаза и опустил голову.

— Святый Боже, в Твоем бесконечном милосердии! Пожалуйста, спаси душу этого бедняг, потому что Веллингтон, будь уверен, его не помилует. Разве вам не приходило в голову, Ричард, что мне захочется поговорить с леди?

— Приходило, сэр. Но она была напугана. И она не хотела, чтобы я оставил ее наедине с El Castrador'ом. Я просто поступил как джентльмен, сэр.

— Я думал, что вы не одобряете рыцарство на войне. Так что же вы сделали? Погладили ее маленькую задницу, осушили ее девичьи слезы, затем дали ей прочувственный поцелуй и послали ее вниз, к Лупу, чтобы она могла сообщить ему, что вы засели в Сан-Кристобале?

— Я отвел ее на несколько миль назад, — Шарп кивнул в сторону северо-запада, — и отправил в путь пешком, сэр, и притом босиком. Я считал, что это задержит ее. И она действительно поговорила со мной, прежде чем ушла, сэр. Это все написано там, если вы можете разобрать мой почерк. Она сказала, что распространяла газеты, сэр. Она доставляла их к ирландским лагерным стоянкам, сэр.

— Единственное, что донья Хуанита может распространять, Ричард, — это сифилис. Слезы Иисуса! Вы позволили этой суке обвести вас вокруг пальца. Клянусь Богом, Ричард, я уже знал, что она доставляла газеты. Она была курьером. Реальный злодей — кто-то другой, и я надеялся проследить за ней и найти его. Теперь вы все испортили. Иисус! — Хоган сделал паузу, чтобы содержать свой гнев, затем устало покачал головой. — Но по крайней мере она оставила вам вашу чертову куртку.

Шарп нахмурился в замешательстве.

— Мою куртку, сэр?

— Помните, что я говорил вам, Ричард? Как леди Хуанита собирает мундиры всех мужчин, с которыми она спит. Ее платяные шкафы должны быть вместительными, но я рад думать, что она не повесит зеленую куртку стрелка рядом с другими сюртуками.

— Нет, сэр, — Шарп сказал, и покраснел еще больше. — К сожалению, сэр.

— Этого уже не исправишь, — сказал Хоган, отползая от гребня. — Вы — легкая добыча для женщин и всегда ею будете. Если мы победим Массена, тогда леди не сможет причинить нам много вреда, а если мы не сможем, тогда война, вероятно, проиграна в любом случае. Давайте убираться к дьяволу отсюда. Вы будете исполнять административные обязанности, пока вас не распнут на кресте. — Он отошел от гребня и положил в подзорную трубу в чехол на ремне. — Я сделаю все, что могу, для вас — Бог знает, почему, но в первую очередь молитесь, Ричард, как ни противно это говорить, чтобы мы проиграли это сражение. Потому что если мы проиграем, это будет такое бедствие, что ни у кого не будет ни времени, ни сил, что вспоминать ваш идиотизм.

Было уже темно, когда они добрались до Сан-Кристобаля. Донахью возвратился в деревню с Хоганом, и теперь он повел свои пятьдесят человек Real Compania Irlandesa назад к британским линиям.

— Я видел лорда Кили в штабе, — сказал он Шарпу.

— Что вы сказали ему?

— Я сказал ему, что его возлюбленная была afrancesada и что она спала с Лупом. — Тон Донахью был бесстрастным. — И я сказал ему, что он был дураком.

— Что он ответил?

Донахью пожал плечами.

— Что вы думаете? Он — аристократ, у него есть гордость. Он велел мне идти к черту.

— И завтра, — сказал Шарп, — все мы сможем сделать только это.

Потому что завтра французы нападут, и он еще раз увидит их огромные синие колонны, идущие под грохот барабанов под своими орлами, и услышит раскалывающий череп гром мощных французских батарей вдалеке. Он передернул плечами при мысли об этом, затем обернулся, чтобы посмотреть, как его зеленые куртки проходят торжественным маршем.

— Перкинс! — вдруг закричал он. — Подойти ко мне!

Перкинс пытался спрятаться на дальней стороне колонны, но теперь, смущенный, он подошел и встал перед Шарпом. Харпер пришел вместе с ним.

— Это не его вина, сэр, — сказал Харпер поспешно.

— Заткнись! — сказал Шарп, и посмотрел вниз на Перкинса. — Перкинс, где твоя зеленая куртка?

— Украли, сэр. — Перкинс был в рубашке, ботинках и брюках, обвешанный поверх этого всем своим снаряжением. — Она промокла, сэр, когда я носил воду парням, поэтому я повесил ее, чтобы высохла, и ее украли, сэр.

— Та леди была неподалеку, сэр, от того места, где он повесил куртку, — сказал Харпер уверенно.

— Зачем ей красть куртку стрелка? — спросил Шарп, чувствуя, что краснеет. Он был рад, что уже темно.

— А зачем кому-то другому куртка Перкинса, сэр? — спросил Харпер. — Она была поношенная и слишком маленькая, чтобы быть впору нормальному мужику. Но я считаю, что ее украли, сэр, и я не считаю, что Перкинс должен платить за нее. Это точно не его вина.

— Иди, Перкинс, — сказал Шарп.

— Да, сэр, спасибо, сэр.

Харпер наблюдал, как мальчишка бежит к своему ряду.

— И почему леди Хуанита украла куртку? Это озадачило меня, сэр, действительно озадачило, потому что я не думаю, что кто-то другой ее взял.

— Она не крала ее, — сказал Шарп, — эта сука заработала куртку лежа на спине. Теперь иди. У нас впереди еще долгая дорога, Пат.

Хотя ведет ли эта дорога к чему-нибудь хорошему, он не знал, потому что теперь он стал козлом отпущения, он должен ждать неизбежного приговора следственной комиссии — и в темноте, следуя за своими людьми на запад, он вздрагивал при мысли об этом.

Только двое часовых стояли у двери дома, который служил штабом Веллингтона. Другие генералы могли бы посчитать, что их достоинство требует целой роты охраны, или даже целого батальона, но Веллингтон никогда не хотел иметь более двух часовых, и они были должны только держать на расстоянии городских мальчишек и ограничивать доступ назойливых просителей, которые полагали, что генерал может решить их проблемы одним росчерком пера. Торговцы приходили в поисках контрактов — чтобы снабжать армию тухлой говядиной или штуками сукна, слишком долго хранившегося в кишевших молью складах; офицеры — с просьбами о поддержке против воображаемого притеснения по службе; священники — жаловаться, что британские солдаты-протестанты не уважают святую католическую церковь… и несмотря на все эти докучные домогательства генерал пытался решать собственные проблемы: нехватка шанцевых инструментов, недостаток тяжелых орудий, которые могли бы нанести существенный ущерб укреплениям осаждаемого города, и самая неотложная — как убедить напуганное министерство в Лондоне, что его нынешняя кампания не обречена на поражение.

Таким образом, лорд Кили не был долгожданным посетителем после раннего, как было заведено у генерала, обеда, состоявшего из жареного седла барашка под уксусным соусом. К тому же Кили явно взбодрил себя изрядной порцией бренди, готовясь к нелегкому разговору с Веллингтоном, который еще в начале своей карьеры решил, что увлечение алкоголем мешает человеку проявить свои способности солдата.

— Хотя бы один человек в этой армии должен остаться трезвым, — нравилось ему говорить о себе, и теперь, сидя за столом в комнате, которая служила ему кабинетом, гостиной и спальней, он строго смотрел на раскрасневшегося, взволнованного Кили, который прибыл с неотложным делом. Неотложным для Кили, но не для кого-то еще.

Свечи мерцали на столе, заваленном картами. Вестовой прискакал от Хогана, сообщая, что французы выступили и продолжают движение по южной дороге, которая ведет к Фуэнтес-де-Оньоро. Новость не была неожиданной, но она означала, что планы, разработанные генераломЮ скоро будут подвергнуты испытанию огнем орудий и залпами мушкетов.

— Я занят, Кили, — сказал Веллингтон холодно.

— Я прошу только, чтобы моей части разрешили занять место в центре боевого порядка, — сказал Кили с осторожным достоинством человека, который знает, что бренди может сделать его речь нечленораздельной.

— Нет, — сказал Веллингтон. Адъютант генерала, стоящий у окна, кивал в сторону двери, но Кили игнорировал приглашение уйти.

— Нас неправильно использовали, милорд, — сказал он неблагоразумно. — Мы приехали сюда по требованию нашего суверена, ожидая, что нас должным образом используют, а вместо этого вы проигнорировали нас, отказали нам в снабжении…

— Нет! — Слово прозвучало так громко, что часовые у дверей вздрогнули. Потом они посмотрели друг на друга и усмехнулись. У генерала был тот еще характер, хотя он не так часто его проявлял, но когда Веллингтон действительно хотел выказать всю ярость, на какую был способен, это производило впечатление.

Генерал измерил взглядом своего посетителя. Он понизил голос до обычного уровня, но даже не пытался скрыть презрение.

— Вы прибыли сюда, сэр, плохо подготовленные, непрошеные, без соответствующего финансирования, и ожидали, что я, сэр, обеспечу вас и продовольствием, и снаряжением, а взамен, сэр, вы предложили мне дерзость и хуже того — предательство. Вы прибыли не по воле Его Величества, но потому что противник желал, чтобы вы прибыли, а я теперь желаю, чтобы вы ушли. И вы должны уйти с честью, сэр, потому что было бы неправильно отослать дворцовую гвардию короля Фердинанда на любых других условия, но эта честь, сэр, была заработана за счет других солдат. Ваша часть, сэр, должна участвовать в сражении, потому что у меня нет никакой возможности отправить вас прежде, чем французы нападут, но вам придется охранять мой склад боеприпасов. Вы можете командовать полком или пьянствовать у себя в палатке. Доброго вам дня, милорд.

— Милорд? — Адъютант обратился к Кили, тактично указывая на дверь.

Но лорд Кили было не до такта.

— Дерзость? — придрался он к слову. — Милорд, но я командовал гвардией короля Фердинанда и…

— И король Фердинанд в плену! — отрезал Веллингтон. — Что не говорит, сэр, об эффективности его охраны. Вы приехали сюда, сэр, с вашей виновной в супружеской неверности шлюхой, щеголяя ею как племенной сукой, а шлюха, сэр, оказалась предательницей! Шлюха, сэр, прилагала все усилия, чтобы разрушить эту армию, и единственное, что спасло эту армию от развала, это то, что ваша шлюха, слава Богу, оказалась такой же умелой в своем деле, как вы в своем! В вашей просьбе отказано, всего хорошего.

Веллингтон опустил глаза на бумаги. У Кили были и другие жалобы, в первую очередь на рукоприкладство и оскорбление со стороны капитана Шарпа, но теперь он был оскорблен уже самим Веллингтоном. Лорд Кили собрал остатки храбрости, чтобы возразить на такое обращение, но тут адъютант крепко ухватил его за локоть и потащил к двери, и у Кили не было сил сопротивляться.

— Возможно, Вашей Светлости требуется немного отдохнуть? — спросил помощник участливо, после того, как он вытолкал разъяренного Кили в приемную, где группа любопытных офицеров смотрела с жалостью на опозоренного человека. Кили пожал руку адъютанта, схватил шляпу и шпагу со стола, и вышел за дверь без единого слова. Он проигнорировал часовых, которые взяли на караул.

— Носатый быстро его выпроводил, — сказал один из часовых, затем снова вытянулся, потому что по ступенькам поднимался генерал-адъютант Эдвард Пэкихэм.

Кили, казалось, забыл, что следует приветствовать Пэкинхэма. Он двинулся вдоль улицы, не замечая длинные колонны пушек, которые медленно пробирались по узким переулкам города, — он ничего не видел и ничего не понимал за исключением того, что потерпел неудачу. Так же, как он терпел неудачу во всем, сказал он себе, но ни разу — по собственной вине. Ему выпадали плохие карты — и именно так он потерял небольшое состояние, оставленное ему матерью, после того, как она истратила свои богатства на проклятую церковь и на проклятых ирландских мятежников, которые в конце концов оказались на британской виселице; тем же самым невезением объяснялось то, почему он был не в состоянии завоевать руку по крайней мере одной из двух богатых мадридских наследниц, которые предпочли выйти замуж за родовитых испанцев, а не за пэра, лишенного своей страны. Жалость к себе нахлынула на Кили, когда он вспомнил об этих отказах. В Мадриде он был второразрядным гражданином, потому что не мог проследить свой род в прошлое вплоть до некоего средневекового скота, который сражался с маврами, в то время как в этой армии он был изгоем, потому что он был ирландцем.

Все же худшим оскорблением из всех было предательство Хуаниты. Хуанита — дикая, оригинальная, умная и обольстительная женщина, которую Кили воображал своей невестой. У нее были деньги, в ее жилах текла благородная кровь, и другие мужчины с завистью смотрели на Кили, когда Хуанита была рядом с ним. И все это время, предполагал он, она обманывала его. Она отдала себя Лупу. Она лежала в объятиях Лупа и открыла ему все тайны Кили: он представлял, как они смеются над ним, лежа обнявшись в постели, и гнев пополам с жалостью разгорался в нем. Слезы стояли в его глазах: он понимал, что станет посмешищем для всего Мадрида и всей этой армией.

Он вошел в церковь. Не потому что он хотел молиться, но потому что он не мог придумать, куда еще пойти. Он не мог вернуться к себе на квартиру в доме генерала Вальверде, где все будут смотреть на него и шептаться за его спиной: он рогоносец.

Церковь была заполнена женщинами в черных шалях, ждущими исповеди. Ряды свечей мерцали перед статуями, алтарями и картинами. Яркие огни отражались от позолоченных столбов и от массивного серебряного распятия на главном престоле, все еще укрытого белыми пасхальными покрывалами.

Кили стал подниматься по ступенькам к алтарю. Его шпага загремела о мрамор, когда он встал на колени и уставился на крест. Его тоже распинают, сказал он себя, распинают жалкие людишки, которые не понимают его благородных устремлений. Он вытащил флягу из кармана и поднес ее к губам, глотая крепкий испанский коньяк так, словно тот мог спасти его жизнь.

— Вы в порядке, сын мой? — Священник, неслышно ступая, подошел к Кили.

— Уйдите, — сказал Кили.

— Шляпа, сын мой, — священник сказал нервно.— Это — дом Бога.

Кили сорвал шляпу с плюмажем с головы.

— Уйдите, — сказал он снова.

— Бог да хранит вас, — сказал священник и отошел назад в тень.

Женщины, ждущие исповеди, глядели нервно на офицера в роскошном мундире и задавались вопросом, молится ли он относительно победы над приближающимися французами. Все знали, что враги в синих мундирах идут снова, и домовладельцы закапывали свои ценности в садах на случай, если ветераны Массена побьют британцев и вернутся, чтобы разграбить город.

Кили прикончил флягу. Его голова кружилась — от коньяка, от позора, от гнева. Позади серебряного креста в нише выше главного престола стояла статуя Мадонны. На ней была диадема из звезд, синие одежды, и она несла лилии в руках. Прошло много лет с тех пор, как Кили видел подобное изображение. Его мать любила такие вещи. Она заставляла его ходить на исповедь и к причастию, и упрекала за то, что он подвел ее. Она имела обыкновение молиться деве Марии, ощущая особую близость к Богоматери как к другой разочарованной женщине, которая знала печаль матери.

— Сука! — громко сказал Кили, глядя на одетую в синее статую. — Сука!

Он ненавидел свою мать так же, как он ненавидел церковь. Хуанита разделяла презрение Кили к церкви, но Хуанита была возлюбленной другого человека. Возможно, она всегда была возлюбленной другого человека. Она спала с Лупом и Бог знает со сколькими другими мужчинами, в то время как Кили собирался сделать ее графиней и хвастаться ее красотой во всех больших столицах Европы. Слезы текли по его щекам, когда он думал об ее предательстве и об оскорблении от руки капитана Шарпа. Это последнее воспоминание внезапно пробудило в нем ярость.

— Сука! — закричал он на Деву Марию. Он встал и швырнул пустую флягу в ее статую позади алтаря. — Сука и шлюха! — крикнул он, когда фляга отскочила, не причинив вреда, от синей одежды Девственницы.

Женщины закричали. Священник бежал к его Светлости, но остановился в ужасе, потому что Кили вытащил пистолет из кобуры. Щелчок взводимого курка отозвался гулким эхом под сводами церкви.

— Сука! Лживая, продажная, ворующая, двуличная, прокаженная сука! — Слезы текли по его щекам, когда он нацелил пистолет.

— Нет! — умолял священник; женские вопли заполнили церковь. — Пожалуйста! Нет! Думайте о деве Марии, пожалуйста!

Кили обернулся к священнику.

— Называете ее девственницей, не так ли? Вы думаете, что она была девственницей после того, как легионы прошли через Галилею? — Он дико рассмеялся, затем отвернулся к статуе. — Ты сучья шлюха! — закричал он, снова поднимая пистолет. — Ты грязная сучья шлюха!

— Нет! — крикнул священник в отчаянии.

Кили потянул спусковой крючок.

Тяжелая пуля прошла через его нёбо и на выходе вырвала из черепа кусок размером с ладонь. Кровь и мозг расплескались столь же высоко, как диадема из звезд Девственницы, но ни одна капля не попала на одежды Мадонны. Вместо этого она забрызгала ступени алтаря, погасила несколько свечей и потекла вниз к нефу. Мертвое тело Кили упало, его голова представляла собой жуткую мешанину крови, мозга и кости.

Крики в церкви постепенно затихали, заглушаемые грохотом колес на улице, где все больше пушек двигались на восток.

Навстречу французам. Которые пришли, чтобы отвоевать Португалию и разбить наглых британцев на узком мосту через Коа.