"Александр Зеличенко. Разговоры ученого с Учителем" - читать интересную книгу автора

у. И я стал искать. И удивительно - мне в самом деле удалось собрать
немало опытных подтверждений "посмертной жизни".
Вот они.

Детство

Самое раннее воспоминание. Какой-то родственник из Ленинграда, мамин
двоюродный дядя или троюродный брат - не знаю, больше я его никогда не
видел, - дарит мне серебряную десертную ложку. Отчетливо помню свое
самоощущение - самоощущение взрослого человека. Через много лет я узнал,
что в тот момент мне не было и года.
До пяти-шести лет мне казалось, что я живу очень долго. Я часто говорил
"всю жизнь" или "никогда в жизни", что очень забавляло окружающих. Это не
было подражание взрослым, или, по крайней мере, это не было только
подражание. Однажды кто-то из старших детей сказал мне что-то вроде "вся-то
жизнь - пять лет". Как я удивился, когда понял, что он прав: мне моя жизнь
казалась тогда более долгой, чем кажется сейчас.

Глаза младенцев

Много лет назад я заглянул в глаза шестимесячному сыну знакомых. И эти
глаза я запомнил! Это не были глаза взрослого человека. Но в них была...
глубина вечности. Лет через пять-шесть я снова увидел этого ребенка. Обычный
ребенок. От тех глаз ничего не осталось.
Поняв, в чем тут дело, я начал специально рассматривать детские
фотографии. И результаты оказались интересными. (Кстати, и
легковоспроизводимыми.)
Детские глаза бывают бессмысленны. Но нечасто. Гораздо чаще у детей
взрослые глаза. Я видел и недовольство мизантропа, и смесь
"удивление-интерес-зачарованность", и грустную мысль. Особенно интересно
сравнить детские глаза с глазами взрослых на тех же снимках - не скажешь,
что это родственники.

Мама

Помню, как умирала мама. У нее был рак, и последние дни она почти не
приходила в сознание. Временами она звала Олю. Как я сейчас понимаю, свою
близкую, еще по институту, подругу, которая умерла незадолго до этого. У
мамы были люди более близкие и среди живых, и среди мертвых. Почему -
именно Олю? Не была ли Оля для мамы "провожатым"?
Мама умерла глубокой ночью. Мы крепко спали. Но, наверное, именно в
этот момент я проснулся. Точнее, меня что-то разбудило. То же повторилось на
сороковой день.
То есть это я потом сосчитал, что день был сороковым. Тогда я вообще не
знал, что это такое. Я не был ни верующим, ни суеверным. И именно поэтому я
так удивился, когда после маминой смерти понял, что у меня почти нет скорби.
Я не просто любил маму - она была большой частью меня, а я - ее. Но мне
почему-то было ясно, что умерла только мамина оболочка. Та, которую еще не
остывшей я нашел на кровати, когда меня разбудили. А сама мама жива. Я