"Мишель Зевако. Коррида " - читать интересную книгу автора

достаточно глубоким, чтобы возникло тайное движение, возглавляемое
несколькими честолюбцами, либо, говоря другими словами, несколькими
провидцами, чье бескорыстие было вне всяких подозрений. Мы уже видели, как
Фауста председательствовала на одном из собраний мятежников и сделала все,
чтобы направить его ход в нужном ей направлении. Фауста знала, что стоило бы
только начаться серьезному движению - и множество людей безвестных или
колеблющихся присоединилось бы к тем, кто даст ему первоначальный толчок.
Она знала также, что для Тореро имя короля было синонимом убийства,
кровавого неистовства, что оно внушало ему лишь ненависть и отвращение. Эти
чувства к тирану усугублялись у Тореро личной ненавистью к тому, кого он
обвинял в убийстве своего отца.
Ненависть к королю Филиппу, ярая и неизменная, существовала у него с
давних пор, и Фаусте это тоже было известно. Если Тореро не попытался
присоединиться к тем, кто втайне готовился нанести деспоту смертельный удар
или по крайней мере свергнуть его, то причиной тому были не осторожность или
презрение. Его ненависть была личной, и он намеревался действовать в
одиночку. Кроме того, по природе своей человек прямой и чистосердечный, он
питал явную неприязнь ко всему тайному, скрытому и запутанному. Решив
поразить того, кого он считал врагом своей семьи, он твердо решил
действовать в открытую, при свете дня... даже если бы это значило его
собственную гибель.
Таковы были чувства дона Сезара к королю Филиппу в тот момент, когда
Фауста, встав перед ним, воскликнула: "Это твой отец!"
Понятно, что такой удар мог сокрушить его.
Однако и это еще не все: едва достигнув возраста, когда он уже мог
что-либо понимать, дон Сезар, захваченный рассказами - возможно,
пристрастными - о своих родителях, где вымысел опасно соседствовал с
правдой, с восторгом воздвигал в своем сердце алтарь для поклонения отцу. Он
представлял себе отца, которого никогда не знал, благородным и великодушным,
он украшал его самыми высокими добродетелями; отец являлся ему словно бог.
И вот Фауста покусилась на это безмолвное поклонение, которому дон
Сезар, сколько бы лет ни прошло с тех пор, всегда оставался верен. Бог был
низвергнут, и вместо него перед юношей предстало кровавое чудовище - ведь
именно так, если вынести за скобки личную ненависть Тореро, он воспринимал
короля. Достаточно было Фаусте сказать: "Вот твой отец!" - и этот алтарь
мгновенно рассыпался и рухнул.
Это обстоятельство и было самым ужасным. Таким ужасным, что оно никак
не укладывалось у Тореро в голове.
Он говорил себе: "Я плохо расслышал... я сошел с ума. Король мне не
отец... Он не может быть моим отцом, потому что... Я чувствую, как
по-прежнему ненавижу его!.. Нет, нет, мой отец умер!.."
Однако Фауста упорно твердила свое. Сомневаться не приходилось: да, все
так, все именно так, король действительно был его отцом! Тогда Тореро в
отчаянии стал судорожно цепляться за свой низвергнутый идеал и искать хоть
какие-то оправдания человеку, на которого ему указали как на отца. Он
говорил себе, что, наверное, судил несправедливо, и, перебирая все известные
ему деяния короля, пытался открыть в них хоть что-нибудь, что способно было
бы вновь возвеличить Филиппа в его глазах.
Но вскоре, осыпая себя проклятьями и ругательствами, Тореро с
безнадежностью констатировал, что решительно ничего не находит. Зато с