"Лев Жданов. Грозное время (Роман-хроника 1552-1564 гг.) " - читать интересную книгу автора

митрополит Московский и всея Руси... Хуже - еще мне может быть, а лучше - и
некуды. Вот ежели я что скажу, можно верить. Царю - можно верить, и то
гляди, в какой час слово было молвлено... Ему - тоже корысти нет кривить али
душой лукавить. Двоих-троих из бояр да вельмож наберем, у кого слово и
дело - воедино, кто не ради страху по закону живет, но и по совести... А
другие - прочие? Тому - денег мало... Иному - мест да разрядов хочется...
Тот - за брагу, за блуд богомерзкий себя и душу свою предаст и продаст! Аль
тебе они, батька, неведомы? Слуги и родня вся Володимерова?! Палецкий -
грешник, стяжатель старый, прости Господи, не в осуждение, но в назидание
душ ваших говорю... Фунник Никита, что в казне царской позамотался, теперя
присягу кривит, полагает: новый царь в столбцы не заглянет-де, прочету
взыскать не соберется!.. Князь Ивашка Пронский Турунтай!.. Так он - прямой
турунтай и есть, душа заячья, шаткая... Сколько разов бегивал да сызнова
каялся, у царя откупался... Кто поманил, его кафтаном новым да шапкой с
бубенцом, - он и тут. И в Литву гнется, и к султану залетывал! А московские
настоящие государи не очень-то бегунов жалуют, хошь и Рюриковичи те! Вот и
мутит Ивашко Турунтай... А там - Патрикеев, князь Петр, Щеня по прозванию,
да "щеня" - не ласковое, злое, кусливое! Ему хочется - стоит, не стоит он -
первей бы первых быть! А воцарится Володимер, да не по шерстке погладит
собаку эту сварливую - она новых хозяев, новых пинков искать побежит.
Шереметы-переметы еще в своре... А там - другие Пронские, захудалые, что на
деревни да на посулы княгини Евфросиньи зубы точат... Семен Ростовский,
дурень-сын отца-простеца... Шуйские - лисы, что носом чуют, где добыча
легкая. Их первое слово между собой: два дурня бьются, а Шуйские смеются. Им
нож вострый, что не ихний род главный в земле. Что Святая София ихняя,
новгородская, перед нашими храмами святыми московскими главу клонить должна.
Горделивое семя змиево! А там... Э, да чего и усчитывать! Один другого
краше! И таким-то людям ты, батько... ты, Алеша, - себя и землю на милость
отдаете? Помыслите!
- Чего раздумывать? - упрямо проворчал Сильвестр. - Думано уж да
передумано. И вкруг царя - не медом мазано! Все того же лесу кочерги. Уж я
порешил - не переделывать стать. А ты, вижу, владыко, отсыпаешься от нас?
Жаль! Все время заодно шли...*
- Ни от вас я, ни к вам. Я не думный боярин, не советчик земский. Я -
Божий слуга, за всю Землю смиренный богомолец. Всегда то было, так и
останется. Как Бог решит, так и я буду...
- Ин и то ладно, ежели хоша мешать нам не станешь! - толкуя по-своему
слова Макария, произнес Сильвестр. - Благослови прощаться. Пора уж нам.
- Бог благословит! - осенил обоих крестом Макарий, и гости, покинув
горницу, озабоченные, задумчивые, медленно стали спускаться по ступеням
митрополичьего крыльца, не обмениваясь между собой ни звуком.
А Макарий, поглядев им вслед, с сожалением покачал головой и зашептал:
- Горячие кони, добрые, да неоглядчивые. Занеслись, заскакалися... не
быть добру! Обуздать теперь их надобно! Господи, прости мое прегрешение. Ты
зришь сердце мое. Не для себя - для земли, для царства - и грех приходится
брать на душу порой... И лукавить, и земными делами заботиться...
И, обратясь к образам, висящим в углу, Макарий стал горячо творить
молитвы.
Через несколько минут, подойдя обратно к столу, он уж протянул руку,
чтобы дернуть точеную рукоятку со шнуром, которая вела к колокольчику,