"Владимир Карпович Железников. Путешественник с багажом (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Саваофа" сказала:
- Ты грубиян, Щеглов, но мы на тебя не обижаемся. Просто ты не
понимаешь душевной тонкости человеческой натуры. О-чень, о-чень жаль.
Когда она произносила эти слова, то так выговаривала каждую букву,
словно хотела, чтобы её "о-чень, о-чень жаль" перевоспитали меня в одно
мгновение, чтобы я, как Иванушка-дурачок после купания в кипящем котле,
сразу преобразился и сказал: "Дорогая Нина Семёновна, я больше никогда,
никогда не буду вас огорчать, и вообще я никого не буду огорчать, я стану
первым земным ангелом".
Наступила минута напряжённого молчания. Бывают такие напряжённые
минуты, когда всё решается. Вот и сейчас наступила такая минута, и ребята
задумались, стоит ли меня посылать в Артек.
"Так, так, - подумал я. - А кто лучше всех прочёл лекцию о
международном положении, это они забыли? Забыли, как я им рассказал, что
было время, когда пустыня Сахара была плодородной долиной? Они сначала
смеялись. А я им сказал: смейтесь, смейтесь, только учёные нашли там на
скалах рисунки древних людей, которые жили в Сахаре. Например, рисунок
"Великий марсианский бог". Представляете, не просто какой-то обыкновенный
бог, а "марсианский", потому что он нарисован в скафандре. Ну, вроде как
наши космонавты. И, может быть, это совсем не бог, которого придумали
жители Сахары, а марсианский космонавт. Может быть, он спустился к ним на
корабле, а они по своей отсталости приняли его за бога и нарисовали на
скале. Тут ребята прямо закачались от неожиданности. А потом три дня
только и разговаривали про марсианского космонавта. Правда, какой-то
скептик заметил, что всё это не имеет ни малейшего отношения к
международному положению, что моя лекция не по правилам. А я ответил, что
не люблю по правилам.
А разве не я работал на огородах в совхозе, четыре часа ползал на
четвереньках среди этих проклятых полосатых огурцов? Причём добровольно!
Хотя я самый отчаянный враг ручной работы".
А теперь об этом никто не вспоминал. Все сидели и молчали. Ну, ну,
чего же вы молчите? Откажите мне в путёвке, раз вы решили, что я плохой
человек. Откажите, если вы думаете, что я вам даю прозвища по злобе. А вы
знаете, как я сам себя прозвал? "Трусливый заяц" и "Барон Мюнхаузен". Эти
прозвища пообиднее, чем у вас. А они молчали. Нужно было что-то сказать,
заплакать или ударить себя кулаком в грудь и дать честное слово, что я
теперь буду хорошим. Ради Артека необходимо было это сделать, и потом, мне
обязательно надо было попасть в Москву по личному делу.
- Раз так, - сказал я, - можете не посылать меня в Артек.
Несколько ребят подняли руки, чтобы выступить, но "Богиня Саваофа"
никому не дала слова.
- Я думаю, что теперь Щеглов сможет критически оценить своё
поведение. - Она улыбнулась. - А мы дадим ему рекомендацию.
- Правильно, правильно! - закричали ребята. - Дадим ему рекомендацию.
А когда мне написали рекомендацию, то там оказалось всё наоборот.
Чёрным по белому было написано, что я дисциплинированный, находчивый
пионер, добрый товарищ, прилежный ученик.
Я тогда говорю "Богине Саваофе": чему же верить? То ли тому, что она
говорила на сборе, то ли тому, что написано в рекомендации? А она
отвечает: и там и там есть немного правды.