"Андре Жид. Пасторальная симфония" - читать интересную книгу автора

того, за кого Христос умер" (Римл., ХIV, 15).
Я еще раз прочел всю главу. Вся она - отправной пункт для бесконечных
дискуссий. И я стану терзать всеми этими недоумениями, стану омрачать этими
тучами ясное небо Гертруды? Разве я не ближе к Христу и не приближаю ли я ее
к нему, когда я учу ее и заставляю верить, что единственный грех - это
покушение на счастье другого или неуважение к своему собственному счастью?
Увы! есть души, упорно отталкивающие от себя всякое счастье:
неприспособленные к нему, неловкие... Я думаю о бедной моей Амелии. Я
беспрестанно призываю ее, я толкаю ее, понуждаю у счастью. Ибо каждого хотел
бы я вознести к богу. Но она все время уклоняется, замыкается в себе, как
иные цветы, которые не распускаются ни от какого солнца. Все, что она видит,
волнует ее и огорчает.
- Что поделаешь, друг мой, - ответила она мне недавно, - мне не дано
было родиться слепой.
О, как мучительна для меня эта ирония и сколько приходится тратить сил,
чтобы не позволить себе возмутиться! Мне кажется, однако, что ей следовало
бы понять, как сильно подобного рода намеки на слепоту Гертруды способны
задеть меня за живое! Тем самым она помогает мне уяснить, что меня больше
всего восхищает в Гертруде ее бесконечная снисходительность, ибо ни разу еще
мне не приходилось от нее слышать хотя бы малейшего осуждения по адресу
ближнего. Правда, я никогда не допускаю, чтобы до нее доходили вещи, которые
чем-нибудь могут ее задеть.
И в то время, как счастливая душа одним излучением любви распространяет
вокруг себя счастье, вокруг Амелии все делается угрюмым и мрачным. Амелия
могла бы сказать, что от нее исходят черные лучи. Когда после дня борьбы,
посещений бедных, больных, обездоленных я возвращаюсь ночью домой, сплошь и
рядом измученный, с сердцем, настоятельно требующим расположения, тепла и
покоя, я обычно встречаю у своего семейного очага одни волнения, пререкания
и неурядицы, которым я охотно бы предпочел уличный холод, ветер и дождь. Я
отлично знаю, что старушка Розалия всегда старается все сделать во-своему,
но дело в том, что в целом ряде случаев, когда жена хочет взять верх,
старушка бывает права, а Амелия нет. Я отлично знаю, что Гаспар и Шарлотта
ужасно шумливы, но разве Амелия не достигла бы больших результатов, если бы
кричала на них менее громко и не каждую минуту? Все эти наставления,
увещания и выговоры в конце концов утрачивают всякую остроту, как камешки,
лежащие на пляже, так что дети страдают от них гораздо меньше меня. Я
отлично знаю, что у малютки Клода режутся зубы (во всяком случае так уверяет
Амелия всякий раз, как он начинает кричать), но разве его не приглашают
невольно к крикам, когда Сара или мать сию же минуту прибегают и начинают
его все время ласкать? Я глубоко убежден, что он кричал бы гораздо меньше,
если бы ему позволили несколько раз покричать в полное свое удовольствие в
те часы, когда меня не бывает дома. Но я знаю, что как раз в это время обе
они особенно усердствуют.
Сара делается похожей на свою мать, и поэтому мне бы очень хотелось
отдать ее в пансион. Увы, она совсем не похожа на Амелию той поры, когда мы
обручились и когда ей было столько лет, сколько Саре; она похожа на ту
женщину, какой стала Амелия под влиянием материальных хлопот, - я чуть было
не сказал "упоения житейскими хлопотами" (ибо Амелия действительно ими
упоена). В самом деле, мне трудно теперь узнать в ней того ангела, который
недавно еще встречал улыбкой каждый благородный порыв моего сердца, которого