"Андре Жид. Пасторальная симфония" - читать интересную книгу автора

дальнейшую диалектику, несмотря на весь ее блеск?
8 мая
Вчера из Шо-де-Фона приехал доктор Мартен. Он долго обследовал глаза
Гертруды с помощью офтальмоскопа. Он сообщил мне, что говорил о Гертруде с
доктором Ру, лозаннским специалистом, которому собирается представить свои
наблюдения. Оба считают, что Гертруде можно сделать операцию. Мы
уговорились, однако, ни слова не говорить Гертруде до тех пор, пока у нас не
будет полной уверенности. Мартен обещал приехать и сообщить мне о
результатах совещания с Ру. К чему возбуждать в Гертруде надежду, которую
вскоре пришлось бы угасить? И кроме того разве она и теперь не вполне
счастлива?
10 мая
На пасхе Жак и Гертруда встретились в моем присутствии; вернее сказать,
Жак навестил Гертруду и беседовал с нею, впрочем, о вещах самых ничтожных.
Он был гораздо меньше взволнован, чем можно было бы ожидать, и я снова
повторил себе, что, если бы любовь его была по-настоящему пылкой, ее не так
легко можно было бы побороть; правда, перед отъездом его в прошлом году
Гертруда ему объявила, что ему не следует питать надежд. Я заметил, что
теперь он говорит Гертруде "вы", и это несомненно правильнее; впрочем, я его
об этом не просил, и я очень рад, что он сам сообразил. В нем безусловно
есть очень много хорошего.
Тем не менее я начинаю подозревать, что эта покорность давалась Жаку не
без усилий и не без борьбы. Досадно, однако, что принуждение, которое он
наложил на свое сердце, в настоящее время в его глазах есть вещь прекрасная
сама по себе; он хотел бы навязать его всем; я почувствовал это во время той
дискуссии, которая недавно у нас состоялась и о которой я сообщал уже выше.
Кажется, еще Ларошфуко сказал, что наш ум часто бывает игрушкой сердца.
Конечно, я не рискнул тут же обратить на эти слова внимание Жака, зная его
натуру и причисляя его к тем людям, которых спор еще сильнее заставляет
отстаивать свою точку зрения; но в тот же вечер, отыскав как раз у апостола
Павла ( я мог поразить Жака только его собственным оружием) подходящий
материал для возражения, я позаботился оставить к него в комнате записку, в
которой он мог прочитать: "Кто не ест, не осуждай того, кто ест: потому что
бог принял его" (Римл., ХIV, 3).
Я отлично мог бы выписать еще и продолжение текста: "Я знаю и уверен
через господа Иисуса, что нет ничего в себе самом нечистого; только
почитающему что-либо нечистым: тому нечисто",- но не рискнул этого сделать,
опасаясь, как бы Жак не усмотрел в моей мысли какого-то оскорбительного
намека на Гертруду, а от этого следует всячески оберегать его ум. В данном
случае дело явно идет о пище, но сколько находим в писании мест, которым
следует придавать двойной и тройной смысл! ("Если глаз твой..." - чудесное
умножение хлебов, чудо в Кане Галилейской и т.д.). Заниматься мелочным
спором здесь неуместно; смысл этого стиха глубок и пространен: ограничения
должен вносить не закон, а любовь, и апостол Павел вслед за этим сейчас же
восклицает: "Если же за пищу огорчается брат твой, то ты уже не по любви
поступаешь". По причине недостаточности нашей любви нас и одолевает лукавый.
Господи, изыми из моего сердца все, что не принадлежит любви... Ибо я
напрасно бросил вызов Жаку: на следующее утро я нашел у себя на столе
записку, на которой я выписал свой стих; на обратной стороне листка Жак
всего только проставил другой стих из той же главы: "Не губи твоею пищею