"Андре Жид. Пасторальная симфония" - читать интересную книгу автора

не дает достаточно пищи для его мыслей: он становится догматиком и
традиционалистом. Он упрекал меня в том, что из христианского учения я
выбираю, "только то, что мне нравится". Но я отнюдь не подбираю, как попало,
Христовых слов. Просто из них двоих - Христа и апостола Павла - я
предпочитаю Христа. Из страха их противопоставить друг другу, он
отказывается их разобщить, не хочет почувствовать огромную разницу в
вдохновении одного и другого и протестует, когда я ему объясняю, что в
первом случае я слышу бога, а во втором слушаю человека. Чем больше Жак
рассуждает, тем сильнее он убеждает меня в том, что абсолютно невосприимчив
к неизъяснимо-божественному звуку малейшего слова Христова.
Я ищу по всему Евангелию, я тщетно ищу заповеди, угрозы, запрещения...
Все это исходит только от апостола Павла. И как раз то, что он нигде не
находит этого в словах самого Христа, всего больше мучает Жака. Люди с такой
душой, как у него, считают себя погибшими, как только они не чувствуют возле
себя опеки, ограды или барьера. И кроме того они не терпят в другом человеке
свободы, которою сами они поступились, и стараются добиться принуждения
того, что охотно было бы им отдано во имя любви.
- Но и я, отец мой, тоже желаю душе счастья.
- Нет, мой друг, ты хочешь ее подчинения.
- Но в подчинении как раз и заключается счастье.
Я оставляю за ним последнее слово, так как мне надоедает спорить из-за
мелочей; но я твердо знаю, что счастье ставится под удар всякий раз, когда
его добиваются с помощью средств, которые сами должны, напротив, являться
результатом счастья, - и что, если верно, что любящая душа радуется своему
добровольному подчинению, ничто так не отделяет от счастья, как подчинение
без любви.
К слову сказать, Жак мыслит очень недурно; и, если бы меня менее
огорчало присутствие в столь юном уме такой доктринерской сухости, я бы
наверное восхитился вескостью его доводов и солидностью его логики. Мне
часто кажется, что я гораздо моложе его; что я сегодня моложе, чем был
вчера, и я повторяю про себя слово писания: "Если вы не будете, как дети, вы
не войдете в царствие небесное".
Неужели же это значит предать Христа, принизить и профанировать
Евангелие, если я усматриваю в нем в первую очередь путь к достижению
блаженства? Радость духа, которой мешают наши сомнения и жестокосердие,
является чем-то обязательным для христианина. Каждое существо более или
менее способно к радости. Каждое существо обязано к ней стремиться. Одна
улыбка Гертруды учит меня этому гораздо лучше, чем ее все мои поучения.
И предо мной светоносно встали следующие Христовы слова: "Если бы вы
были слепыми, вы были бы без греха". Грех есть то, что помрачает душе; то,
что препятствует ее радости. Совершенное счастье Гертруды, излучаемое всем
ее существом, проистекает из того, что она не знает греха. Все в ней один
свет, одна любовь.
Я передал ей, в ее пытливые руки, четыре Евангелия, псалмы, апокалипсис
и три послания Иоанна, где она может прочесть: "Бог есть свет, и нет в нем
никакой тьмы", равно как уже в Евангелии она могла встретить слова
спасителя: "Я свет мира, и кто со мной, не будет ходить во тьме". Я
отказываюсь, однако, давать ей послания Павла, ибо если она, как слепая, не
знает вовсе греха, к чему тогда беспокоить ее и позволять ей читать: "Грех
становится крайне грешен посредством заповеди" (Римл., VII, 13) и всю