"Андре Жид. Пасторальная симфония" - читать интересную книгу автора

увлекавшем меня к Гертруде.
Наивность ее признаний, самое их простодушие успокаивало меня. Я
говорил себе: она ребенок. Настоящая любовь была бы неразрывно связана с
конфузливостью, с краской в лице. И, со своей стороны, я тоже убеждал ее,
что люблю ее так, как любят увечного ребенка. Я смотрел за ней, как за
больной, а самую ее тренировку превратил в моральный долг, в обязанность. И,
конечно, в тот самый вечер, когда она говорила мне приведенные выше слова,
когда я ощущал в душе такую легкость и радость, - я все еще заблуждался,
как заблуждался и в момент записи ее слов. И потому именно, что я осуждал
любовь и считал, что все предосудительное калечит душу, отсутствие тяжести
на душе отстраняло самую мысль о любви.
Я привел все наши беседы не только в том виде, как они состоялись, но я
и записал их в том самом настроении, которое у меня было тогда; сказать по
правде - только сегодня ночью, перечитывая все мной написанное, я наконец
правильно понял...
Сейчас же после отъезда Жака, - которому я разрешил объясниться с
Гертрудой и который по возвращении провел здесь последние дни каникул, делая
вид, что избегает Гертруду и говорит с ней только при мне, - жизнь наша
вошла в обычную спокойную колею. Гертруда, как было решено, поселилась у
Луизы, где я навещал ее каждый день. И все-таки я, страшась, очевидно,
любви, старался не говорить с нею о вещах, способных ее растрогать. Я
разговаривал с нею, как пастор, и чаще всего в присутствии Луизы, занимаясь
прежде всего ее религиозным воспитанием и подготовляя ее к причастию,
которого она сподобилась на пасхе.
В день пасхи я тоже причащался.
Все это имело место две недели тому назад. К моему изумлению, Жак,
приезжавший к нам на неделю весенних каникул, не предстал вместе со мной
перед престолом. И с великою скорбью мне приходится сказать, что впервые за
все время нашего брака Амелия тоже не присутствовала. Казалось, что они
сговорились и своим отказом от этой торжественной встречи решили набросить
тень на мою радость. При этом я еще раз испытал удовольствие оттого, что
Гертруда не могла ничего видеть и что тем самым одному только мне пришлось
выдержать тяжесть этого огорчения. Я слишком хорошо знаю Амелию, чтобы не
уяснить себе, сколько упрека таило в себе ее поведение. Обычно она никогда
не выступает против меня открыто, она старается показать мне свое осуждение,
создавая вокруг меня пустоту.
Я был глубоко задет, что обида этого рода - такая, о которой мне,
собственно, стыдно упомянуть, - могла до такой степени занять душу Амелии,
что отвлекла ее от исполнения самого высокого долга. По дороге домой я
молился за нее со всей искренностью моего сердца.
Что до Жака, то его отсутствие вызывалось мотивами совсем иного рода,
которые для меня стали ясными после беседы, состоявшейся у нас вскоре после
этого дня.
3 мая
Религиозное воспитание Гертруды заставило меня перечесть Евангелие
совсем по-новому. Для меня делается все более ясным, что огромное количество
понятий, составляющих нашу христианскую веру, восходит не к словам самого
Христа, а к комментариям апостола Павла.
Это и явилось, собственно, содержанием спора, который только что и
произошел у меня с Жаком. При его суховатом от природы темпераменте, сердце