"Андре Жид. Пасторальная симфония" - читать интересную книгу автора

она неожиданно оступилась... О, если бы я мог этому верить, иметь убеждение,
что тут просто несчастный случай, - какое тяжкое бремя свалилось бы с моей
души! Но в течение нашего завтрака, очень веселого, впрочем, меня все время
беспокоила странная, не покидавшая ее уст улыбка, которой я у нее раньше не
знал, которую мне упорно хотелось считать улыбкой ее новорожденного взгляда;
улыбка, которая струилась, казалось, из ее глаз по лицу, точно слезы, и
рядом с этой улыбкой заурядная радость других воспринималась как
оскорбление. Гертруда не участвовала в общей радости; можно было подумать,
что ей открылась какая-то тайна, которой она, наверное, поделилась бы со
мной, если бы мы остались одни. Она не сказала почти ни слова, но никто
этому не удивился, так как в обществе, тем более очень шумном, она
обыкновенно молчала.
Господи, молю тебя: позволь мне с нею поговорить. Мне необходимо
узнать, а иначе как же мне теперь жить? И, однако, если она действительно
пожелала прервать свою жизнь, то неужели же потому, что она узнала? Что
узнала? О Гертруда, что бы это могло быть такое ужасное? Какой смертельный
яд утаил я от вас, который вы вдруг рассмотрели?
Я больше двух часов провел у ее изголовья, не спуская глаз с ее лба, с
ее бледных щек, с ее нежных век, смеженных над несказуемым горем, с ее еще
влажных, похожих на водоросли волос, разметанных по подушке, - и слушал,
как тяжело и неровно она дышала.
29 мая
Мадемуазель де ла М. прислала за мной сегодня утром, в ту самую минуту,
когда я собирался итти в "Овин". После ночи, проведенной довольно спокойно,
Гертруда освободилась, наконец, от своего оцепенения. Она улыбнулась, когда
я вошел к ней в комнату и сделала мне знак присесть у ее изголовья. Я не
посмел ее расспрашивать, и, по-видимому, она сама боялась вопросов, так как
в ту же минуту сказала, как бы предупреждая всякие излияния:
- Как вы называете эти маленькие голубые цветочки, которые я хотела
нарвать у реки? Они совсем небесного цвета. У вас больше ловкости, чем у
меня, - нарвите мне их целый букет. Я поставлю их здесь, у кровати...
Искусственная веселость ее тона причинила мне боль, и Гертруда
безусловно сама это поняла, потому что прибавила затем гораздо серьезнее:
- Я не могу с вами сейчас говорить; я очень устала. Нарвите мне
цветов, прошу вас. И возвращайтесь скорее.
Но, когда через час я принес ей букет незабудок, мадемуазель Луиза
сказала, что Гертруда опять отдыхает и может принять меня только вечером.
Вечером я с ней увиделся. Груда подушек, подложенных со всех сторон,
поддерживала ее в сидячем положении. Ее волосы были причесаны и заплетены
над лбом, перемежаясь с незабудками, которые я ей принес.
У нее несомненно был жар, и вид был крайне измученный. Она задержала в
своей горячей руке поданную ей мною руку; я остался стоять около нее.
- Мне нужно вам сделать признание, пастор, мак как я боюсь, что
сегодня ночью умру, - сказала она. - Я вам солгала утром. Цветы тут не при
чем... Но простите ли вы меня, если я скажу, что хотела покончить с собой?
Я упал на колени у кровати, не выпуская ее хрупкой руки; но она
высвободила ее и стала поглаживать мою голову, в то время как я спрятал лицо
в одеяло, чтобы скрыть от нее слезы и заглушить свои рыдания.
- Вы находите, что это очень плохо? - нежно спросила она; но я ничего
не ответил и она заговорила опять: - О милый, милый друг, вы знаете, как