"Андре Жид. Имморалист" - читать интересную книгу автора

какое-то более яростное, более настойчивое чувство, чем все, до сих пор
испытанное мною: жить. Я хочу жить! Я хочу жить! Я стиснул зубы, кулаки,
весть сосредоточился в безумном, отчаянном порыве к жизни.
Накануне я получил письмо от Т. в ответ на взволнованные вопросы
Марселины. Письмо было полно медицинских советов. Т. далее присоединил к
своему письму несколько популярных медицинских брошюрок и одну более
специальную книгу, которая показалась мне поэтому более серьезной. Я
небрежно прочел письмо и совсем не читал книжек; прежде всего, они были
похожи на маленькие моральные трактаты, которыми меня изводили в детстве, и
потому не располагали меня к чтению, затем потому, что все советы мне
надоели, наконец, я не думал, чтобы все эти "советы туберкулезным",
"практическое лечение туберкулеза" можно было применить ко мне. Я не считал
себя туберкулезным. Я охотно приписывал свое первое кровохарканье другой
причине, или, вернее, я ничему не приписывал его, избегал думать, вовсе об
этом не думал и считал себя если не выздоровевшим, то очень близким к
выздоровлению... Я прочел письмо; проглотил книгу, брошюры. Вдруг с
ужасающей ясностью я увидел, что до сих пор я жил изо дня в день, отдаваясь
смутной надежде; внезапно мне показалось, что моя жизнь в опасности, в
ужасной опасности самая ее сердцевина. Многочисленный деятельный враг жил во
мне. Я прислушался к нему, подстерег его, почувствовал его. Я не могу
победить без борьбы... и я прибавил вполголоса, как бы для того, чтобы
убедить самого себя: это дело воли.
Я перевел себя на военное положение.
Наступил вечер; я стал обдумывать свою стратегию. На некоторое время
единственным предметом моего внимания должно стать мое выздоровление, моим
долгом - мое здоровье; надо признавать хорошим, называть б_л_а_г_о_м все то,
что для меня целебно, забывать и отталкивать все, что не способствует
лечению. До ужина я выработал правила для дыхания, движения, еды.
Мы ели посреди террасы в беседке. Интимность наших обедов и ужинов была
очаровательна, благодаря нашему одиночеству, покою и полной оторванности от
всего. Из соседней гостиницы старый негр приносил нам довольно сносную еду.
Марселина обдумывала меню, заказывала одни блюда, отвергала другие... Так
как обыкновенно я не был очень голоден, я не особенно огорчался, если
какое-нибудь блюдо не удавалось или пища была недостаточно обильна.
Марселина, не привыкшая много есть, не понимала, не отдавала себе отчета,
что я недостаточно питаюсь. Из всех моих решений первым было - много есть. Я
собирался приводить его в исполнение, начиная с сегодняшнего вечера. Но это
мне не удалось. Ужин состоял из какого-то несъедобного рагу и до безобразия
пережаренного жаркого.
Я так сильно рассердился, что перенес свой гнев на Марселину и стал
неумеренно обвинять ее. Слушая меня, можно было подумать, что она должна
нести ответственность за дурное качество стола. Эта маленькая задержка в
выполнении намеченного мною режима приобретала самое существенное значение;
я забывал о предыдущих днях; этот неудавшийся ужин все портил. Я
заупрямился. Марселине пришлось отправиться в город за консервами или
каким-нибудь паштетом.
Она вскоре вернулась с маленьким паштетом, который я почти весь
поглотил, как бы для того, чтобы доказать и ей, и себе, до какой степени мне
необходимо много есть.
В тот же вечер мы договорились о следующем: питание будет значительно