"Славой Жижек. Когда простота означает странность, а психоз становится нормой" - читать интересную книгу автора

грязным способом. Вот лучшая иллюстрация того, что теряется в фильме по
сравнению с романом: в фильме у Рипли есть проявления совести, в то время
как в романе об угрызениях совести не может быть и речи. Вот почему,
приписав Рипли открыто гомосексуальными желаниями, фильм упускает главное.
Мингелла полагает, что в пятидесятые Хайсмит должна была быть более
осмотрительна, чтобы ее героя приняла широкая публика, тогда как сегодня мы
можем говорить более откровенно. Однако холодность Рипли не является
поверхностным эффектом его гомосексуальной позиции, скорее все несколько
иначе. Из одного более позднего романа о Рипли мы узнаем, что он со своей
женой Элоизой один раз в неделю занимается любовью, как будто выполняя
регулярный ритуал. Никакой страсти в этом нет, Том подобен Адаму в раю до
грехопадения, когда, согласно Августину Блаженному, он и Ева занимались
сексом, но занимались им, как простой инструментальной задачей, подобной
сеянию семян на поле. Единственный способ правильного прочтения Рипли
состоит, таким образом, в том, чтобы понять его как ангела, живущего во
вселенной, которая предшествует Закону и его трансгрессии (грех).
В одной из более поздних новелл о Рипли герой видит двух мух на
кухонном столе и, присмотревшись получше и увидев, что они совокупляются, с
отвращением давит их. Эта небольшая деталь очень важна - у Мингеллы Рипли
никогда не сделал бы ничего подобного: у Хайсмит Рипли стоит на пути
отделения от реальности тела, отвращения к Реальному жизни, его циклу
рождения и распада. Мэрджи, подруга Дики, дает адекватную характеристику
Рипли: "Все в порядке, он не может быть нормальным. Он просто ничто, а это
еще хуже. Он ненормален настолько, что у него не может быть сексуальной
жизни". Постольку поскольку холодностью характеризуется радикальная позиция
лесбиянки, есть соблазн утверждать, что парадокс Рипли состоит в том, что
является скорее лесбийским мужчиной (a male lesbian), чем скрытым
гомосексуалистом. Эта отстраненная холодность, которая сохраняется несмотря
на смену идентичностей, так или иначе утеряна в фильме. Настоящая загадка
Рипли в том, почему он сохраняет эту трепетную холодность, оставаясь
психотически свободным ото всех человеческих страстей и привязанностей, даже
после того, как он достиг своей цели и воскресил себя в облике арт-дилера,
живущего в богатом пригороде Парижа.
Возможно, оппозиция "простого" героя Линча и "нормального" Рипли у
Хайсмит определяет крайние координаты сегодняшнего позднекапиталистического
этического опыта - странное искажение, в котором Рипли сверхъестественно
"нормален", а "простой" человек сверхъестественно странен и даже извращен.
Как, в таком случае, нам выйти из этого тупика? Оба героя имеют общую
безжалостную верность в преследовании своей цели, так что, кажется, выход из
положения состоит в отказе от этой общей черты и мольбы о более "теплой",
сострадательной гуманности, готовой пойти на компромиссы. Разве, однако,
такая "мягкая" (короче: беспринципная) "гуманность" не является сегодня
господствующей формой субъективности, так что эти два фильма просто показали
две ее крайности?
В конце двадцатых Сталин определил фигуру большевика как единство
российского страстного упорства и американской изобретательности [1].
Возможно, по аналогии следует утверждать, что выход обнаружится в
невозможном синтезе этих двух героев, в фигуре линчевского "простого"
человека, который преследует свои цели с искусной изобретательностью Тома
Рипли.