"Валентина Журавлева. Над пустыней Хила " - читать интересную книгу автора

среди других приборов, но сейчас Гейли мгновенно увидел и запомнил даже
самые мельчайшие детали - извилистую царапину на полированном корпусе,
пылинки на толстом стекле, желтоватый бугорок на кончике вздрагивающей
стрелки.
- Хватит на полчаса, - ответил Гейли. Он заставил себя улыбнуться.
Фон Гертер смотрел куда-то в пространство. На чертеже, стоящем перед
его глазами, возникли красные линии. Да, конструкцию пускового устройства
"Скорпиона" следовало изменить, и Гертер ясно видел, какие именно изменения
придется внести.
- Вы слышите, шеф? - крикнул Гейли, машинально пригибаясь к экрану. -
Горючего осталось на полчаса.
Гертер молчал.
- Горючего осталось на полчаса!
Шрам над правой бровью дрогнул, Гертер недовольно прищурился. Он всегда
прищуривался, если ему мешали думать. И Гейли вдруг понял: Гертер не думает
о нем, мысли Гертера уже заняты чем-то другим. Это было так страшно, что
Гейли забыл о взрыве. Ему хотелось крикнуть: "Нет! Нет!" - но прямо перед
ним был экран, и он видел - Гертер думает о другом. Уже - о другом!
Фон Гертер действительно уже не думал о летчике. Эта задача не
решалась, и он отбросил ее так, как отбросил бы любую математическую
нелепицу - квадратуру круга или нераскрывающийся интеграл.
Всю жизнь Вернер фон Гертер строил ракеты. Его первенцы (он вспоминал о
них снисходительно - молодость!) летали через Ла-Манш на Лондон. Он сам
рассчитывал их траектории. Потом он оказался за океаном. Теперь ракеты
должны были летать через океан. И он рассчитывал новые траектории. Гертер
любил свои ракеты. О политике он почти не думал. О людях - тоже. Впрочем, к
тем людям, которые помогали ему строить ракеты, он относился хорошо. Джон
Гейли принадлежал к этим людям, и Гертер старался его спасти. Но задача
оказалась неразрешимой. Поэтому он перестал думать о Гейли. Теперь он думал
только о "Скорпионе".
- Шеф, вы слышите?! - Гейли тряс микрофон. - Вы слышите?!
Взгляд Гертера на мгновение встретился со взглядом летчика. Спокойные
голубые глаза Гертера прищурились. Потом экран погас.
Зеленоватое стекло, за которым еще секунду назад был фон Гертер,
поблескивало ровным, матовым зеркалом. И Гейли, пригнувшийся к экрану, видел
в этом зеркале только себя и кабину.

В зеленоватом стекле погасшего экрана он увидел кабину и себя. Кабина
казалась сплюснутой, а сам он, Гейли, был крохотным пятнышком, тоже каким-то
сжатым, стиснутым. Простой оптический эффект ошеломил летчика - настолько
разителен был контраст между этим мелким, нелепым изображением и крупным,
спокойным лицом Гертера, только что глядевшего с экрана. Гейли рывком
выпрямился. Схватил держатель микрофона. Он кричал в микрофон какие-то
слова, бессмысленные слова - лишь бы услышали там, на земле, лишь бы
отозвались! Он не хотел, не мог согласиться с мыслью, что Гертер уже занят
другим.
Летчику вдруг показалось, что его просто не слышат, что сирена
заглушает его голос. Он поспешно достал нож и поддел острием провод, идущий
к эбонитовой коробке сирены. Сирена, взвизгнув, замерла. Сразу же наступила
звенящая тишина; привычный гул моторов не воспринимался как шум.