"Валентина Журавлева. Небесный камень " - читать интересную книгу автора

глыбу длиной около трех метров и весом свыше четырех тонн.
Об этом я прочитал поздно ночью и подумал, что утром надо снова
позвонить Никонову. Но - случаются же такие совпадения! - именно в этот
момент раздался телефонный звонок. Я снял трубку - это был Никонов.
Следует сказать, что Евгений Федорович со школьных времен отличался
хладнокровием и выдержкой. Никогда еще (а мы знали друг друга почти полвека)
я не видел его взволнованным или потерявшим самообладание. Но на этот раз
уже по первым фразам - отрывистым, путанным, по голосу - сдавленному и
прерывающемуся, я понял: произошло нечто совершенно необыкновенное.
Нужно срочно, немедленно, как можно скорее приехать в Институт
астрофизики - таков был смысл слов Никонова.
Я вызвал машину. Часы у подъезда показывали пять минут первого. Мне
почему-то очень ясно запомнился освещенный циферблат часов. Потом я уже не
следил за временем - слишком быстро развивались события. Но тогда, у
подъезда, открывая дверцу машины, я взглянул на часы и надолго запомнил две
стрелки, почти слившиеся у цифры 1.
Машина неслась по опустевшим улицам. Моросил дождь. Цветные огни реклам
и вывесок отражались в мокром зеркале асфальта. Я думал о тех, кто не спит в
этот поздний час. О тех, кто под окуляром микроскопа, за хрупким стеклом
колб, на бумаге, исписанной длинными рядами формул, ищет Новое. Я думал об
удивительной судьбе открытий: сегодня еще никому не известные, они завтра
властно врываются в жизнь, меняя и перекраивая ее...
Шелест шин, тихий рокот мотора убаюкивали. Огни, мелькавшие за ветровым
стеклом, стали расплывчатыми, потом слились, потускнели... и я задремал.
Проснулся я от холода. Дверца машины была открыта. Шофер тряс меня за
плечо.
В окнах многоэтажного здания Института астрофизики горел свет. Еще не
зная в чем дело, я подумал, что это связано с Памирским метеоритом. Впрочем,
что же могло быть особенно необычного в метеорите?
Была ночь, но в институте жизнь не затихла. По коридорам сновали
сотрудники, взволнованные, сосредоточенные; из приоткрытых дверей доносились
оживленные голоса.
Я прошел к Никонову. Евгений Федорович встретил меня на пороге своего
кабинета. Должен признаться, что до этого момента я не придавал особого
значения случившемуся. В конце концов, мы, ученые, склонны иногда
преувеличивать свои удачи и неудачи. Когда после долгих попыток удавалось
осуществить какую-нибудь реакцию, у меня тоже появлялось желание поднять на
ноги всю Москву...
Но Никонов... Нет, мне очень трудно это передать. Только тот, кто знал
выдержку и невозмутимость Евгения Федоровича, мог понять, насколько он -
всегда такой уравновешенный! - взволнован. Расстегнутый воротник, сбившийся
галстук, бледное лицо, сжатые губы, прядь волос, упавшая на лоб... Все это я
заметил в какую-то долю секунды.
Евгений Федорович не ответил на мое приветствие, только крепко пожал
руку. И от этого пожатия, быстрого, нервного, его волнение передалось мне.
- Памирский метеорит? - спросил я, уже догадываясь, какой будет ответ.
- Да, - ответил Никонов.
Мы уселись в кресла. Евгений Федорович достал пачку фотографий и веером
разложил их передо мной. Это были снимки метеорита. Я принялся их
рассматривать, ожидая увидеть... Нет, нет, разумеется, я не знал, что именно