"Зоя Евгеньевна Журавлева. В двенадцать, где всегда" - читать интересную книгу автора

любопытство, какой-то пристрастный интерес чувствовала она, не то
неприязненную ревность, не то ревнивую неприязнь, сама не понимала. Подолгу
перебирала Женька свои детские воспоминания, пытаясь докопаться до истины -
неужели отец мог любить эту Приходько?
В такие минуты Женька мысленно называла ее не иначе как "эта
Приходько".
Дома у них, насколько помнила Женька, всегда было ровно, тепло и мирно.
Даже самый большой крик, какой в исключительных случаях позволяли себе
родители, в переводе на другие известные Женьке семьи, выглядел корректной
беседой. Но не было ли у них слишком мирно и слишком ровно? И почему отец
так легко, охотно отправлялся в командировки? Никто на фабрике не ездил
чаще, чем он. И мать никогда его не удерживала, хотя каждый раз плакала на
перроне.
А ведь мать не была плаксой - ни тремя двойками подряд, ни очередью на
квартиру, которая снова отодвинулась, из нее, бывало, слезы не выжмешь. А
проводив отца хоть на два дня, она обязательно плакала.
Неужели когда-нибудь Валентин будет так же весело и охотно собирать
чемодан в командировку?...
Все это она выдумала, выдумала, выдумала!
Отец был сильный, смешливый и не совсем взрослый. Так Женька
воспринимала его в детстве. Она просила страшную сказку на ночь, что-то про
Бармалея и Синюю Бороду. И отец никогда не говорил: "Некогда, потом" или
"Вот мама придет и тебе расскажет". Он вдруг говорил: "Что ты! Я ее сам
боюсь, эту сказку!" И Женька видела в его глазах равноправный лукавый ужас.
И засыпала, смеясь, чувствуя над ним даже некоторое превосходство. Даже
успокаивала: "Чего ты боишься? Я же с тобой".
Он возвращался с работы, и мама спрашивала: "Ну как?"
"Плохо", - говорил отец. Мама пугалась, и тогда он объяснял серьезно:
"Понимаешь, какой-то клоп перед самым парадным дом выстроил, с гаражом, из
настоящего песка. А я наступил!"
Мама сердилась, смеялась и говорила: "Ну тебя! Я же серьезно!"
"И я тоже, честное слово, серьезно", - говорил отец.
И все-таки, думалось теперь Женьке, отец слишком мало бывал с ними, с
ней и с матерью. И видимо, не стремился бывать больше.
Страшно сомневаться в том, кого уже невозможно ни о чем спросить.
Страшно и стыдно. Тут не помогает сознание, что ты сама уже взрослая. Что
есть Валентин. И давно уже понимаешь разные сложности - всякое бывает, жизнь
по-всякому складывается, в чувствах своих никто не волен, и, случается,
проходят даже самые вечные. Но на родителей это не распространяется,
родители - особая статья. Отец должен любить только маму. Одну маму. Всегда
маму. Только тогда в мире - порядок и можно спокойно травить толстую
вожатую, вырастать из маек и получать двойки. Иначе мир трескается раньше
времени. "Эта Приходько" могла думать об отце что угодно, как угодно к нему
относиться. Но чтобы отец...
И после таких мыслей Женька невозможно грубила, прямо-таки хамила
своему мастеру в цехе - Ольге Дмитриевне Приходько, к которой, кстати, сама
попросилась на участок. И была особенно с матерью, угнетенно-чутка, словно
знала какую-то стыдную тайну и несла ее одна за двоих.
А ведь ничего она не знала, ничего ровным счетом!
Семь лет назад отца сбил мотоцикл. Прямо против дома, в обеденный