"Хаим Зильберман. Восстание в подземелье " - читать интересную книгу автора

наказания шла речь? Конвоир, видимо, считал, что одного слова "наказание"
вполне достаточно, чтобы призвать меня к благоразумию.
Наконец дверь за мной затворилась. Я медленно направился к указанному
мне рабочему месту. Оглядываясь по сторонам, принялся считать. Сколько нас
тут? Один, два, три... Пять человек. Я - шестой. Все молча смотрели на меня.
Так состоялось наше знакомство.
В этой мастерской каждый заключенный изготовлял какую-то деталь
рисунка, назначение которого ему было неизвестно. Мне, например, приходилось
длительное время работать грабштихелем. Это инструмент для гравирования со
стальным, очень острым срезом. Чтобы работать грабштихелем, нужно обладать
большим мастерством, твердой рукой и острым глазом, потому что одним
неточным штрихом можно испортить всю гравюру.
Я наносил на медную доску волнистые линии толщиной в два миллиметра,
длиной в шесть с половиной сантиметров с интервалом между ними в восемь
десятых миллиметра. Под рукой у меня имелись всевозможные инструменты,
позволяющие выполнять рисунок с большой точностью. Это была тонкая,
ювелирная работа.
Другие работали гравировальными иглами, "карандашной манерой",
меццо-тинто. Каждый выполнял свое задание самостоятельно, ни один
производственный процесс нас не связывал.
Работали мы сидя. У каждого было свое постоянное место, свой стол,
табуретка и инструмент - все строго пронумерованное. Переставлять стол или
даже передвигать его строго запрещалось - опять же под страхом какого-то
неведомого наказания.
Казалось, если каждый работал самостоятельно и ничем не был связан с
соседом, зачем нас держать вместе? Причин, по-видимому, было несколько.
Первая и наиболее вероятная состояла в том, что нельзя же для каждого
гравера заводить отдельную мастерскую. Судя по длине коридоров, количеству
поворотов и множеству лестниц, таких, как мы, в этом подвале было немало. К
тому же, надо полагать, среди нас находился ставленник Кранца (в тюрьмах их
обычно зовут "наседками"), специально посаженный, чтобы доносить начальству
о нашем поведении. Потом я узнал причину, по которой сам я оказался в этой
мастерской: накануне в ней освободилось место. Увели испанца Хуана,
заключенного номер 333.
Это может показаться невероятным, то, что я сейчас скажу: шесть
человек, работавших в одном помещении, были схвачены в разных концах мира.
Один из нас, Курт, был немцем (его мы особенно опасались первое время),
другой, Цой, - корейцем, третий, Отто, - эстонцем и четвертый, Али, - арабом
(не знаю толком откуда - из Абиссинии или из Алжира), и, наконец, я - еврей.
О шестом узнике этой камеры-мастерской я ничего не могу сказать, потому что
ни имя, ни национальность его нам не были известны.
Это был молчаливый человек, низенький и очень тощий; выглядел он старше
нас всех, хотя в коротко остриженных волосах его не было ни одного седого
волоса.
Есть такие люди, у которых волосы не седеют. Он всегда сидел к нам
спиной, не отрываясь от работы, не обращая ни малейшего внимания на то, что
происходит рядом. Иной раз мы наблюдали, как он, сидя за столом, вдруг
бросал инструмент и на мгновение поворачивал к нам голову. Обычно в такие
минуты в его маленьких, беспокойных глазках появлялась растерянность, может
быть даже испуг. Уставившись в одну точку, он подолгу сидел не шевелясь.