"Хаим Зильберман. Восстание в подземелье " - читать интересную книгу автора

ветхими хибарами с дырявыми крышами и покосившимися заборами, кроме всего
этого у господа бога был еще целый мир, великий, неповторимый, загадочный,
зовущий куда-то мир.
Впереди, насколько видел глаз, лежала широкая, убегавшая вдаль дорога.
Над моей головой раскинуло бескрайний полог небо, неподалеку катила свои
волны Висла, властная и капризная, вся как на ладони и все же таинственная,
наполняющая сердце теплом, верой в себя и беспредельной тоской.
С тех пор я каждый день с утренней зарей уходил к Висле, садился
где-нибудь на берегу и в мыслях рисовал себе заветный образ. В нем должны
были слиться радость наступающего дня, свежесть утреннего ветра, теплота
восходящего солнца, песня пробуждающегося человека. Но каждый раз, когда я,
сидя на берегу, размышлял об этом, сердце мое наполнялось тревогой: сумею
ли? Хватит ли сил, смогу ли я отыскать тот верный ключ, который сделает мое
произведение понятным людям, поможет рассказать им о величии и простоте
задуманного образа?
По-видимому, я и впрямь опоздал родиться. В наш век безудержного
движения нельзя так мучительно долго думать. События вокруг нас развивались
с такой быстротой, что я и оглянуться не успел, как до Чермина дошли слухи о
начале войны. И вот на переправе появились штурмовики со свастикой на
рукавах. В Синджешуве, куда я повез заказанный памятник, меня схватили на
улице...
"Ад кан!" - говорят у нас. В переводе это значит: "До этого места!"
Дальше следует остановка, потому что мы подошли к рубежу, разделившему мою
жизнь, как и жизнь многих миллионов людей, на "до" и "после". Что было "до",
я вкратце рассказал вам. Что случилось "после"?..

Итак, когда я отвозил заказанный памятник, меня схватили на улице.
Думается, не стоит рассказывать о том, куда меня потащили, что со мной
делали и как обращались. Было все! Сарай, переполненный мужчинами,
женщинами, стариками и детьми, вагон-теплушка, в который втиснули больше ста
человек. Лагерь. Газовые камеры, печи... и - чудо! Представьте себе, что в
Освенциме я встретился со старым знакомым: смотрителем одиннадцатого барака
оказался монах из монастыря "Воля Юстовска". Надо же, чтобы у этого монаха
была такая память! Он сразу узнал во мне того юнца, который некогда работал
у них в мастерской и изображал на медной пластине божью матерь с ее великим
младенцем! Это он мне сам рассказал и добавил, что мою гравюру монахи даже
не показали настоятелю, а просто продали. При этом он посмеивался, хлопал
меня по плечу и просил о небольшом одолжении:
- Ты уж не осрами меня перед престолом божьим. А я как-нибудь помолюсь
за твою душу.
Не знаю, молился ли он за мою душу, но однажды ночью меня стащили с нар
и повели в канцелярию. Офицер-эсэсовец уставился на меня колючим взглядом,
почему-то нетерпеливо фыркнул и отвернулся. Через час у меня были сняты
отпечатки всех десяти пальцев, что само по себе, в условиях Освенцима,
являлось привилегией - ведь этим актом меня вводили в список живых. Еще
через час мне на руки надели наручники, набросили на голову какой-то мешок и
повели... А спустя несколько часов я сидел в пассажирском вагоне и поезд
мчал меня в неизвестность.
Куда? Зачем? Этого я не знал. Была ли ночь за окном или ярко светило
солнце - и это было от меня скрыто. Ехали мы долго, несколько суток.