"Исаак Башевис Зингер. Страсти и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

одинокий кактус.
- Здесь живут старые испанцы, - сообщила Ханка. - Такие дома не
отапливаются, печи здесь только для готовки, не для обогрева. Когда
начинаются дожди, местным жителям не позавидуешь. У них есть такой напиток -
матэ. Они носят рванье, раскладывают пасьянсы и пьют матэ. Все они католики,
но церкви всегда полупустые, даже по воскресеньям. Мужчины в церковь не
ходят, только женщины. Большинство из них - колдуньи, и молятся не Богу, а
дьяволу. Они существуют в другом времени, для них еще не окончилась эпоха
королевы Изабеллы и Торквемады. Хосе оставил мне уйму книг, и, поскольку
танцевать я перестала, а друзей не завела, я много читаю. Я знаю Аргентину.
Иногда мне кажется, что уже была здесь в предыдущих воплощениях. Мужчины
по-прежнему грезят инквизицией и аутодафе. Женщины бормочут заклинания и
наводят порчу на своих врагов. В сорок лет они уже сморщенные старухи. Мужья
заводят любовниц, которые вскоре начинают рожать и через несколько лет мало
чем отличаются от жен, становятся такими же ревнивыми, сварливыми и
потрепанными. Между прочим, многие испанцы происходят от марранов, чего сами
часто не знают. В некоторых провинциях действуют секты, которые зажигают
свечи в пятницу вечером и соблюдают еще некоторые еврейские обычаи. Ну вот,
мы и пришли.
Мы свернули в переулок, где шло строительство. Не было ни мостовой, ни
тротуаров. Нам пришлось пробираться между штабелями досок, кучами кирпича и
цемента. Я увидел несколько домов, у которых еще не было крыш и стекол в
окнах. Жилище Хулио было узким и приземистым. Ханка постучала, но никто не
отозвался. Тогда она распахнула дверь и, миновав тecнyю прихожую, мы
оказались в тускло освещенной комнате, обстановка которой состояла из комода
и двух стульев. На одном стуле сидел Ехиель. Если бы я не зналего, то,
конечно, никогда бы в жизни не узнал. Передо мной был глубокий старик с
пучками не седых, не темных, а как будто бесцветных волос по бокам голого
черепа, с ввалившимися щеками, острым подбородком, шеей ощипанного петуха и
прыщавым носом алкоголика. Одна щека
и полголовы были покрыты сыпью. И все-таки на его новом, морщинистом
лице проглядывало лицо былого Ехиеля. Он даже не поднял век, когда мы вошли.
Его глаз я так и не увидел в тот вечер. На другом стуле сидела низенькая
широкобедрая женщина в поношенном халате. У нее были растрепанные пепельные
волосы, круглое одутловатое лицо и бессмысленные водянистые глаза пациентки
психлечебницы. Ей могло быть сорок лет, а может, и шестьдесят. Она даже не
шелохнулась. Больше всего она напоминала куклу, набитую опилками.
Из рассказов Ханки я заключил, что она хорошо их знает и предупредила о
моем визите. Но теперь стало казаться, что и она здесь впервые.
- Ехиель, - сказал я, - я твой двоюродный брат Исаак, сын Батшебы. Мы
когда-то виделись в Тишевице, а потом в Варшаве.
- Si.
- Ты меня узнаешь?
- Si.
- Ты забыл идиш?
- No.
Идиш, по-видимому, он и вправду не забыл - он забыл, как разговаривают.
Он клевал носом и зевал. Из него приходилось вытягивать буквально каждое
слово. На все мои вопросы он отвечал либо "Si", либо "No", либо "Bueno". Ни
он, ни его жена даже не попытались что-нибудь сделать, чтобы мы могли сесть.