"Св.Иоанн Златоуст. О священстве" - читать интересную книгу автора

этих страстей, но и худшей из всех - зависти, и не умеет спокойно переносить
ни оскорблений, ни почестей, но последния чрезвычайно надмевают ее, а первыя
приводят в уныние. Лютые звери, когда они здоровы и крепки, одолевают
борющихся с ними, в особенности слабых и неопытных; а если кто изнурит их
голодом, то и усмирит их ярость, и отнимет у них большую часть силы, так что
и не весьма храбрый человек может вступить в бой и сражение с ними; так
бывает и со страстями душевными: кто ослабляет их, тот делает их покорными
здравому разсудку, а кто усердно питает их, тот готовит себе борьбу с ними
труднейшую и делает их столь страшными для себя, что всю жизнь свою проводит
в рабстве и страхе. А какая пища для этих зверей? Для тщеславия - почести и
похвалы, для гордости - власть и величие господства, для зависти -
прославление ближних, для сребролюбия - щедрость дающих, для невоздержания -
роскошь и частыя встречи с женщинами, и для других - другое. Все эти звери
сильно нападут на меня, когда я выступлю на средину, и будут терзать душу
мою и приводить меня в страх, и отражать их будет для меня весьма трудно. А
когда я останусь здесь, то хотя тогда потребуются большия усилия, чтобы
побороть их, однако они подчинятся по благодати Божией, и до меня будет
достигать только рев их. Поэтому я и остаюсь в этой келлии недоступным,
необщительным, нелюдимым, и терпеливо слушаю множество других подобных
порицаний, которыя охотно желал бы отклонить, но не имея возможности сделать
это, сокрушаюсь и скорблю. Невозможно мне быть общительным и вместе
оставаться в настоящей безопасности. Поэтому я и тебя прошу - лучше пожалеть
чем обвинять того, кто поставлен в такое затруднительное положение. Но я еще
не убедил тебя. Посему уже время сказать тебе и то, что одно оставалось не
открытым. Может быть, многим это покажется невероятным, но при всем том я не
устыжусь открыть это. Хотя слова мои обнаружат худую совесть и множество
грехов моих, но так как всеведущий Бог будет судить меня строго, то что еще
может быть мне от незнания людей? Что же осталось неоткрытым? С того дня, в
который ты сообщил мне об этом намерении (избрания в епископа), часто я был
в опасности совершенно разслабеть телом, такой страх, такое уныние
овладевали моею душею! Представляя себе славу Невесты Христовой, ея
святость, духовную красоту, мудрость, благолепие, и размышляя о своих
слабостях, я не переставал, оплакивать ее и называть себя несчастным, часто
вздыхать и с недоумением говорить самому себе: кто это присоветовал? Чем
столько согрешила Церковь Божия? Чем так прогневала Владыку своего, чтобы ей
быть предоставленною мне, презреннейшему из всех, и подвергнуться такому
посрамлению? Часто размышляя таким образом с самим собою, и не могши
перенести мысли о такой несообразности, я падал в изнеможении подобно
разслабленным и ничего не мог ни видеть, ни слышать. Когда проходило такое
оцепенение (иногда оно и прекращалось), то сменяли его слезы и уныние, а
после продолжительных слез опять наступал страх, который смущал, разстраивал
и потрясал мой ум. В такой буре я проводил прошедшее время; а ты не знал
думал, что я живу в тишине. Но теперь я открою тебе бурю души моей: может
быть ты за это простишь меня, прекратив обвинения. Как же, как открою тебе
это? Если бы ты захотел видеть ясно, то нужно бы обнажить тебе мое сердце;
но так как это не возможно, то постараюсь, как могу, по крайней мере в
некотором тусклом изображении представить тебе мрак моего уныния; а ты по
этому изображению суди о самом унынии. Представим, что дочь царя,
обладающаго всею вселенною, сделалась невестою, и что она отличается
необыкновенною красотою, превышающаго природу человеческую и много