"Степан Павлович Злобин. Остров Буян" - читать интересную книгу автора

лаской, обогреть, приютить и устроить, как брата, и то, что суровый царский
указ бросил его в тюрьму, что пока он сидел в тюрьме, сгинул сын, пропало
его добро, что пока бродяжили, жена потеряла здоровье, - омрачало и
озадачивало Истому.
"За что? За что?.." - твердил он себе.
Никакая удача и радость неспособны были развеять сумрачную угрюмость
его взгляда, заставить его улыбнуться.
Успокоение сходило ему в душу только тогда, когда он взбирался на
звонницу, словно бы отрешаясь от всех забот. Со звонницы виднелась гладкая
ширь Великой, и величавое множество городских куполов, и глубокая чаша неба,
и синяя кромка лесов, и водная гладь просторов Чудского озера.
Истоме казалось, что колокольный звон несет его, будто на крыльях, и он
парит, точно птица, над этим чудесным простором. Он звал свои колокола по
именам: Мать Буря звал он самый большой и тяжелый, Отцом Перегудом - второй,
Лебедушкой - третий, братьями-сватьями звались у него три средних колокола,
а мелкие - ребятишками: Ванька, Санька и Ленька.
В праздничный день Истома выделывал на них замысловатые коленца, словно
на гуслях, и сам, заслушавшись звона, не мог оторваться от чудной игры. А
когда умолкали колокола, он долго еще стоял на звоннице - слушал их медленно
затихающий гул и был убежден, что когда уже никто их не слышит, они "про
себя" допевают последние звуки.
Искусство Истомы было скоро замечено. Он стал уважаем в первую очередь
завелицкими ребятишками, охотниками лазать на звонницу, а за ними - и
посадской беднотой Завеличья, которая в кабаке охотно стукалась чаркой со
звонарем. А то бывало и так, что в праздник его угощали вином за утеху,
которую он доставлял своим звоном.
Однако ни уважение соседей, ни угощения, ни ласка жены - ничто не могло
рассеять надолго его мрачность. Часто он стал прорываться в семье
несправедливым и резким словом. А Авдотья, робея, терпела и молча вздыхала.
Она стала бояться мужа, чего не бывало раньше. Робко заглядывала она ему в
глаза, когда спускался он с колокольни, словно спрашивая, чем может его
порадовать или утешить, как ему угодить.
Единственным светлым лучом в трудной жизни Авдотьи стал Иванка. Он
подрастал, наперекор всему, крепким, румяным, здоровым. Он никогда не
плакал, не требовал за собой ухода и целый день мог просидеть, занимаясь
тем, что барабанил в донце горшка деревянной ложкой... Когда случалась
размолвка между Авдотьей и мужем, Иванка тотчас начинал шуметь, греметь,
петь, наконец, хватал за ногу Истому и тащил к матери, обхватывал за ногу
мать и так изо всех силенок прижимал, обняв их обоих, и оба смеялись ему и
мирились...
- Такой же точь-в-точь был Федюнька, - сквозь светлые слезы, лаская
Иванку, говорила Авдотья...
Что бы ни было с ней, чем бы ни занималась она - ни на миг не могла
забыть пропавшего сына. Ей все казалось, что вот он найдется среди нищих,
безногих, слепых и пораженных язвами... В сторожку, где жил звонарь, с
паперти часто забредали погреться нищие, и Авдотья не уставала расспрашивать
их, не видели ли они такого калеку-мальчонку, не уставала рассказывать
страшную повесть о том, как у нее был украден Федюнька...
Среди нищих, стоявших у церкви, Иванка привязался к одной старушке,
которая собирала милостыню на паперти их церкви и часто просилась погреться