"Григорий Злотин. Хлебоед" - читать интересную книгу автора

выращивать рожь и пшеницу, молоть муку и месить тесто, печь любые хлеба и
сдобу, перевозить их и продавать без ограничений. Но называть хлеб по имени
и употреблять его в пищу было по-прежнему строжайше запрещено, и
ослушавшимся, как и раньше, грозила смерть.
Поэтому страна живет двойной жизнью. Наши мельники и пекари выгодно
торгуют с заграницей. Для богатых иностранцев даже открыли несколько
показательных булочных с золотыми кренделями над входом. В газетах публикуют
проверенные гуннской цензурой восторженные отчеты о росте вывоза хлеба. По
всему герцогству циркулируют отпечатанные на глянцевой бумаге толстенные
каталоги, полные цветных фотографий пышной сдобы. В кинотеатрах то и дело
крутят хронику с репортажами из либавского порта, где на баржи,
отправляющиеся за рубеж, грузят целые возы огромных свежих булок с орешками,
изюмом и сахарной пудрой.
Какое ханжество! Лаубе кипел от гнева. Каждое третье сообщение местного
радио - о знатном урожае зерновых-колосовых и о выручке в иностранной
валюте, которую отечественная промышленность получит за продажу печеных
изделий (так иносказательно называют хлеб). Туристов зазывают на постоялые
дворы, где непременно подаются французские булки, ватрушки, маковики, пироги
с черникой, грибами, рыбой, яйцами, мясом, капустой, караваи, крендели,
калачи, коврижки, кулебяки, лоснящиеся яичные плетенки, ванильные сухари,
квас.
Однако само слово "хлеб" считается не только незаконным, но и
непристойным, грубо нарушающим общественную нравственность. За публичное
произнесение этого слова виновников, по слухам, бьют палками на конюшнях или
сажают под арест. Даже иносказательно говорить о хлебе простым подданным
небезопасно. Хлебные палочки для благонадежности именуют "новыми палочками".
Тьфу! Еще тридцать лет назад у нас кое-где тайно собирались дряхлые
старички, чтобы тайком посудачить о смутно памятном им вкусе хлеба. Но
гуннские провокаторы разоблачили несколько таких кружков, а оставшиеся со
временем распались от страха и от постепенного вымирания участников. И все
что нам остается - это похотливо глазеть на предназначенные для других
витрины и рекламные щиты.
***
Эдуард Николаевич Лаубе происходил из старинной семьи знатных
хлебоведов. Его дед, ныне покойный, рассказывал о своем знаменитом отце,
которого в ландтаге в шутку называли "Der Brotesser," т.е. Хлебоед. Предки
Эдуарда Николаевича, жившие в догуннские времена, слыли тонкими ценителями
всех и всяческих мучных изделий. Каждый митавский булочник почитал за честь
поднести ранним утром свой первый, только что вышедший из печи каравай на
пробу одному из Лаубе. Члены рода по традиции занимали место в
попечительских советах всех крупных мельниц и пекарен.
С начала гуннского нашествия сменилось уже три поколения, и о хлебе
Эдуарду Николаевичу было известно главным образом понаслышке. Разумеется, он
лично знал всех торговцев, внимательнейшим образом читал каталоги, следил за
новостями. Но будучи потомком Лаубе, он не мог и думать о том, чтобы
попытаться тайно попробовать кусочек.
Конечно, за эти годы местный люд приноровился к новому порядку вещей.
Крестьяне ели кукурузные и гречишные лепешки, образованные классы вслед за
гуннами перешли на саго и рис. Время от времени ловили подпольных
хлебоделов, торговавших из-под полы втридорога плохонькой выпечкой из серой