"Анатолий Знаменский. Хлебный год " - читать интересную книгу автора

хуторская печать, - торочит свое Паранька. - Разговор промеж себя вели.
Бросай, Митрий, на машинке строчить, пострадай за общество. В округ поезжай,
а нет - в самый Ростов, проси для хутора прирезки земельной. А мы за это
тебя в секлетари Совета поставим и жалованье пересылать будем. Пока суд да
дело...
- А откуда будут прирезать?
- А старый конный отвод! Станичный! На сто верст мимо тянется, и грань
у самого хутора.
- Так то неделимая земля. Госфонд.
- О том и речь. Там одни стрепета с дудаками по ковылям бегают, а нам
жить нечем.
- Вряд ли дадут, - покачал головой отец.
- Да власть-то наша? Ай нет? - горячится Паранька.
Отец на Захара Ивановича поглядел вопросительно. А тот усы разгладил,
крякнул от непомерной заботы:
- Больше выхода нету, Митрий... Такое наше бедняцкое решение. Наливай!
Самогон сильно отдавал пригорелым суслом, и легко было понять, что
готовила его Паранька. Сроду ничего у нее не получалось дома, а на всякие
прожекты среди хуторян была зато первая мастерица. Однако тут и
хозяйственные казаки в деле присутствовали, и сам Захар Иванович, так что
дело получалось вполне серьезное.
На другой день отец продал материну ручную машинку и телка-летошника и
с придачей лошадь купил. Правда, не пегую, а рыжую и молодую, резвую на
ноги. Постелил мерзлого сенца в обшивни и тронулся в округ. Надежды на
легкий успех не было, но в кармане полушубка лежало все-таки прошение
хуторян, заверенное многими подписями бывших красных партизан и конармейцев,
а также круглой сельсоветской печатью.
Мысль же насчет отвода была сама по себе дельной. В трех верстах от
хутора с давних царских времен лежал отвод - непаханая аржанцовая и
ковыльная степь, где когда-то выгуливались станичные косяки чистопородных
кобылиц, поставлявшие всем окрестным казакам строевых коней на военную
службу. Пасли их по обычаю головорезы-атарщики либо отчаянные неслужилые
казаки-штрафники, жили зиму и лето в холодных, насквозь продуваемых
балаганах, промышляя чем бог пошлет. Кроме них, на отвод никому доступа не
было: каждый почитал за благо обойти подальше не только озорника-атарщика,
но и полудикого табунного жеребца с кремневыми копытами и острыми зубами...
Тут был свой, особый мир отдаленной, целинной дикости. Волки и те опасались
кружить в этих местах. Сторожко и неусыпно охраняли покой кобылиц матерые
жеребцы, взвиваясь на дыбы, распуская длинные гривы по ветру... Даже и
табунщикам иной раз приходилось плохо, но у них с жеребцами были все же свои
отношения. Еще когда молодой трехлеток, какой-нибудь Цветок или Буян
содержался в загоне и только начинал показывать норов, заезжал к нему
атарщик один на один с длинным арапником в руках. Вместо волосяного хлыстца
в конец арапника на этот случай зашивалась тяжелая свинчатка. И с утра до
полудня человек приучал зверя не только к свисту кнута, но и к голосу
своему. А после, в степи, когда озверевший от воли и покорности кобыл, с
налитыми кровью глазами жеребец только собирался еще налететь издали на
показавшегося всадника, табунщик разматывал над головой арапник и подавал
голос:
- Бу-я-ан!..