"В.Зуев "О, душа моя..." [H]" - читать интересную книгу автора

как раскисшая газета со вчерашним числом и несколько напомаженных у
фильтра окурков, какой-то сор тычутся в берег, окунаясь в грязно-серую
полоску пены. Наконец, вырвал - вороная сталь знакомо отяжелила ладонь, -
но, вырывая, высвобождая, уже знал, что не станет падать лицом в эту
прокисшую стынь. Торопясь, размахнулся и зашвырнул, жмурясь на закат и
сбив дыхание, точно с разбега натолкнулся на стену. Встревоженная быстрым
всплеском чайка, сорвавшись с соседнего солярия, тяжело и одиноко
пролетела над головой и, пролетая, вдруг гортанно и отрывисто крикнула
несколько раз, большая, белая, скорбная, как душа человеческая, уходящая в
неведомые пространства. "Ну вот и все, - подумал он, зачем-то вглядываясь
сквозь колышущуюся, бутылочного отлива бездну в том направлении, куда упал
пистолет. - Вот и все..."
Где-то рядом, за многоцветной кромкой моря, садилось солнце, подныривая
и все гуще багровея по мере того, как исчезло. Белоголовый сторож с
медно-красным от заката лицом, напрягаясь; так, что вздулись жилы на
мощной шее состарившегося атлета, что-то крикнул, перегнувшись через
перила солярия, но ветер снес под бетонные перекрытия звук его голоса, так
что получилось нечто невнятное и злобное, наподобие "ба-ба-бу..."
- Пошел ты, дядя!.. - сказал Соловьев, перехваченной у локтя рукой
обозначая, куда именно идти. Затем плюнул в воду и повернулся к морю
спиной.
Через час с небольшим, ближе к ночи, у какого-то кооперативного борделя
он выбрал себе шлюху помоложе, поманив бутылкой купленного в коммерческом
магазине виски.
Ему не внове было покупать любовь на ночь, а то и вовсе брать задаром:
за выпивку, пачку сигарет, возможность прокатиться на авто за город - за
"просто так". "Она самая", - решил он, почти не прицениваясь:
недоучившаяся школьница, при всех своих ухищрениях вся какая-то неброская,
мелкотравчатая - взгляду не за что зацепиться, этим-то она и устраивала
Соловьева. Не заговаривая, он поманил из автомобиля бутылкой и, когда
глаза у шлюхи понятливо блеснули, чуть присвистнул, перегнулся и открыл
дверцу рядом с собой.
Все произошло просто и обыденно - впрочем, как и всегда происходило.
"Ну вот..."
- даже сказал он себе самому с облегчением, точно сделал уже полдела.
Но эти простота и обыденность, эта крашеная девка, скользнувшая на сидение
как ни в чем ни бывало, наряду с облегчением несколько разочаровали
Соловьева, принизили то ожидание новизны и очищения, которым полон был
последние дни, во что уверовал было и к чему так приготовлялся.
"Словно и не случилось ничего..." - вздохнул он, привычно замечая голое
колено, изогнутость в талии и откинутость назад всей ее комариной фигуры -
с тем, чтобы обозначился не бог весть какой бюст, ее юное, но уже порченое
темным ночным знанием лицо, изображавшее одновременно и непорочность, и
готовность к любому его капризу, - и вдруг поймал себя не на смирении,
отнюдь, а на все том же самомнении пресытившегося человека, приобретающего
все и вся за наличные.
- ... твою мать! - в недоумении ляпнул Соловьев, поворачивая ключ в
замке зажигания. Чуткий носик девицы вытянулся - со вниманием и трусливо,
две вертикальные морщинки в уголках губ обозначились резче и придали
щенячье выражение ее пробалтывающемуся личику. Видимо, бывала не единожды