"Патрик Зюскинд. Литературная амнезия" - читать интересную книгу автора

отточенной прозы и наиотчетливейшего изложения мысли, нашпигованный
интереснейшей, неведомой мне доселе информацией и полный самых
восхитительных неожиданностей -- к сожалению, в тот момент, когда я пишу эти
строки, название книги больше не приходит мне на ум, в равной степени как и
фамилия автора или само содержание, но это, как мы сейчас увидим, ничуть не
меняет дела, или даже более того: только способствует его прояснению. Итак,
я держу в руках превосходную книгу, каждое предложение в ней -- это
достояние, и, читая, я с трудом добираюсь до своего стула, читая, опускаюсь
на него, читая, забываю, зачем я вообще читаю, являю собой одно лишь
средоточие жадной страсти по той изысканной и совершенно новой пище, которую
нахожу здесь для себя страница за страницей. Подчеркнутые кое-где в тексте
места или проставленные карандашом по краям страниц восклицательные знаки --
следы читавшего до меня предшественника, что я в книгах, честно говоря, не
очень-то люблю -- в данном случае мне не мешают, ибо повествование
развивается так увлекательно, так живо искрится проза, что я больше вовсе не
воспринимаю карандашные пометки, а если все же и воспринимаю, то только в
одобрительном смысле, поскольку выясняется, что мой читающий предшественник
-- я совершенно без понятия, кто бы это мог быть -- провел свои линии и
запечатлел свои возгласы как раз в тех местах, которые и меня восторгают
более всего. И так я читаю дальше, вдвойне окрыленный поразительным
качеством текста и духовным сообществом с моим незнакомым предшественником,
окунаюсь все глубже в сказочный мир, со все большим удивлением следую за
автором по дивным тропам...
Пока не дохожу до места, которое, по-видимому, представляет собой
апогей повествования и которое заставляет меня издать громкое "ах!". "Ах,
какая хорошая мысль! Какие хорошие слова!" И на мгновение я закрываю глаза,
чтобы осмыслить прочитанное, которое словно прорубило просеку в сумбуре
моего сознания, открыло передо мной совершенно новые перспективы, дало
зарядиться мне новыми познаниями и ассоциациями и в самом деле вонзило в
меня жало императива "И жизнь свою ты должен изменить!" И почти
автоматически моя рука протягивается к карандашу, и "ты должен это
подчеркнуть", -- думаю я, -- "ты сделаешь с краю пометку "очень хорошо" и
поставишь за ней жирный восклицательный знак, и несколькими ключевыми
словами зафиксируешь тот поток мыслей, который был вызван в тебе этим
великолепным пассажем, запишешь его в подмогу своей памяти, возмешь на
карандаш в виде задокументированной дани вежливости по отношению к автору,
который таким блестящим образом просветил тебя!".
Но вот тебе на! Когда я опускаю карандаш на страницу, чтобы начертать
свое "очень хорошо!", я вижу, что там уже стоит "очень хорошо!" и выясняется
также, что резюме, которое я хочу набросать в ключевых словах, мой читающий
предшественник после себя уже оставил, и сделал он это почерком до
удивительного знакомым мне, а именно, моим собственным, ибо предшественник
был никто иной, как я сам. Я давно прочел эту книгу.
Тут меня охватывает невыразимая печаль. Старая болезнь снова вернулась
ко мне: amnesia in litteris, полная потеря литературной памяти. И волна
пессимизма относительно тщетности всякого стремления к познанию, всякого
стремления вообще, накатывается на меня. Зачем тогда читать, зачем тогда
перечитывать, например, вот эту книгу, если я знаю, что пройдет совсем
немного времени и мне не останется от нее ни крупицы воспоминания? К чему
тогда вообще еще что-то делать, если все распадается, превращаясь в ничто? К