"Василий Звягинцев. Бульдоги под ковром. Одиссей покидает Итаку, Книга 3" - читать интересную книгу автора

штришка, чистое Пошехонье. При твоей власти здесь бы как минимум Западный
Берлин был...
- Ну, спасибо на добром слове... - словно невзначай я положил ладонь
на ее руку, и это прикосновение вдруг подействовало так...
Я понял, что мне совершенно безразлично, почему мир вокруг именно
такой, откуда он взялся и куда идет. Напротив меня сидит прекрасная
женщина, желанная, влекущая и так долго недоступная, а я озабочен
совершеннейшей ерундой. Согласившись на условия, поставленные ею, позволяя
ей сохранять благородство по отношению к человеку, которому она имела
неосторожность что-то там пообещать, да и не пообещать, намекнуть только,
я лишаю себя и ее последней в нашей жизни естественной, никому не
подвластной и ни от кого не зависящей радости. Живу в придуманном мире,
выполняю неизвестно кем навязанную мне роль, а того, что только и остается
полностью в моей власти - не делаю! Абсурд еще больший, чем все
происходящее и уже происшедшее.
Словно подслушав мои мысли, капитан наконец сменил репертуар и запел
песню Дениса Давыдова из фильма про эскадрон гусар.
К его чести следует отметить, что исполнитель он был хороший и
ухитрялся держаться так, что его наряд не воспринимался как маскарад или
профанация, а просто казалось - вот умеющий петь офицер музицирует на
досуге в кругу друзей...
Наверное, потому, что впервые за год я очутился пусть и в странном,
но все же человеческом мире, за пределами тесного изолята, где есть или
близкие друзья, или чужаки, инопланетяне, фантомы, а тут меня окружают,
как и полагается, самые разные, не всегда симпатичные, но зато другие, и
по здешним меркам, наверное, нормальные люди, я вдруг очень отчетливо
вспомнил совсем иной вечер.
Мы с Ириной сидели в "Софии", за столиком у окна, на улице начиналась
ночь позднего бабьего лета, теплый ветерок шевелил длинные занавеси, на
эстраде шесть девушек в белых костюмчиках играли на саксофоне, трубе,
ударных, еще на аккордеоне, кажется, без всякой электроники, очень
миленькие, под настроение, мелодии. "Скоро осень, за окнами август..." и в
этом же роде. Я тогда вернулся из очередной командировки, разжился
деньгами, рублей чуть ли не шестьдесят за очерк получил, вот мы и пошли в
наш любимый ресторан. И была это, как теперь понимаю, самая счастливая в
жизни осень. Не омраченная никакими сомнениями, суетными мыслями,
проклятыми вопросами. Нам просто очень хорошо было вместе каждый час и
каждый день. Да и ночь, смею заметить.
На память я вообще не жалуюсь, но сейчас воспоминание было слишком уж
четким. Словно под влиянием галлюциногена. Я прямо наяву видел этот стол,
чугунную жаровню, сквозь прорези которой светились гаснущие угли, а под
тяжелой крышкой томился "агнешка на шкара", бутылки "Бисера" и
"Монастырской избы", а за ними - ее тогдашнее лицо, совсем еще юное
(двадцать один год ей тогда был) и настолько прекрасное, что она
прикрывала его прядями длинных распущенных волос; но всего не спрячешь, да
и фигура... Я, помнится, прямо зверел от постоянно ощупывавших и
раздевавших ее взглядов.
Мы сидели, разговаривали, я терроризировал Ирину всевозможными
стихами и часто приглашал танцевать, свирепо пресекая аналогичные попытки
со стороны. И все время думал о том, что вечер скоро кончится, но хоть его