"Ловцы" - читать интересную книгу автора (Ризов Дмитрий Гилелович)

Глава вторая

Выбрал Володя Живодуев Рыжика. Колебался чуть не до вечера, но всяк выходило, что надежнее Опреснокова-младшего нет никого.

Ближе к вечеру пригласил он Рыжика сходить на речку, искупаться. Решил: на берегу, в зависимости от поведения дружка, все ему и расскажет.

Поход начался неудачно, отправились они босиком — оставлять обувку на берегу опасно, могло и так произойти: вылезешь из воды, а ее нет. Рыжик тут же наступил на стекляшку, запрыгал на одной ноге, ойкая от боли, вернулся домой, опять догнал Володю, прихрамывая, но уже в валенках, ноги его в широченных раструбах валенок были по-цыплячьи тонки. Он шел, загребая дорожную пыль ногами, давя гусиный помет, брякая спрятанными в карман спичками.

Пока миновали они огороды с картошкой, солнце начало понемногу опускаться за густые кроны старых тополей вдоль дамбы, по ней из города на железнодорожную станцию ведет дорога. Грачи тянулись к тополям на ночлег, рассаживались возле старых гнезд, гвалдя на всю округу.

Ребята продрались через прибрежные посадки и вышли к речке, когда тени от тополей уже лежали на воде, песок поостыл и взбодренные вечерней прохладой комарики понемногу жалились. Рыжик занялся костром. Что за купанье без огня? Продрогнешь — обогреться надо. Он еще в посадках подхватил засохшую большую ветку — целое дерево, с шумом волок ее и теперь принялся обламывать. Достал из кармана вместе со спичками кусок сношенного резинового каблука, поджег. Резина занялась коптящим огнем, он сунул ее поглубже под ветки, принялся раздувать, стукнул несколько раз закопченной ладошкой по комарикам, норовившим сесть то на лоб, то на щеки, и вскоре стал похож на рыжего чертенка, которому пока не доверяют следить за огнем в преисподней, но послали сюда, не берег, на практику…

Володя разделся. Он стоял у кромки воды, не решаясь в нее вступить. Река была гладкая, как зеркало, в ней отражался вверх ногами берег с деревьями. Камышинки двоились. Стрекозы с синими в два яруса крылышками. И два голубоватых дымка: здесь — и там, в воде. От реки пахло тиной, цветущими кубышками, от берега — зарослями лебеды, дымом костра.

Живодуев шагнул в воду, ноги заскользили по глинистому дну, песок кончился. Чтобы не упасть, ему приходилось втыкать в податливую глину пальцы ног. Еще шаг — глина тоже кончилась, здесь уже быстредь — так у них быструю воду, перекаты называют, на дне галька с песком, пустые раковины перловиц. По грудь вода, по подбородок…

— Цыган цыганке говорит!.. — вдруг во все горло пропел Володя.

— А-хо-хо-хо… — откликнулся на берегу Рыжик; он упал на спину, дрыгая ногами в валенках.

— Ха-ха-ха… — подхватил Володя.

Под эту песенку Рыжик однажды в историю попал.

…На рыбалке дело было. Там еще высокий берег в вязах, внизу широченная быстредь, и голый такой мысик в речку вдается, к нему с берега крутая тропа. Они тут прямо против мысика переметы поставили. В конце его вязок рос. Костер сначала возле вязка жгли, тот и сгорел. Остался упругий кусок ствола с несколькими суками.

Переметы ночью лазали проверять, по очереди. Дело нехитрое: подойдешь к колу, за который переметный шнур привязан, приподнимешь переметную тетиву над водой и слушаешь рукой. Если в ответ застукает, значит, на одном из поводков судак, щука или соменок сидят, реже голавль или крупный окунь. Тогда с подсачником вдоль по шнуру — туда… Снимешь рыбу, свежего живца насадишь за губу, чтобы долго «не засыпал», — и вся забота. А на берегу тебя ждут. Костер раскочегарили, отогревайся. Рыжик дежурным был в ту ночь. Сходил он, проверил переметы, оделся быстренько, валенки напялил, шапку, фуфайку. Что ему ночь холодная? Развеселился… И решил на обгоревшем вязе покачаться. Налег на него грудью, а вяз и сыграл в сторону. Рыжик как раз в это время во всю глотку орал: «Цыган цыганке говорит…» — только его и видели. Улетел в воду головой вниз, как был, в шапке, в фуфайке, не успев сообщить, что же цыган цыганке-то сказал. Только ноги в валенках на суше торчат — штаниной Рыжик зацепился за сучок, вся остальная часть тела — в воде. Ногами дрыгает, вот-вот валенки слетят. Руками ото дна оттолкнется, голову в шапке покажет из-под воды, не успеет крикнуть: «Тону!..» — как опять под воду.

А сучок крепкий оказался, не ломается.

Они тогда большой командой рыбачили, в общий котел. Все как один на берегу валялись, похватавшись за животы. Если бы Рыжику так хорошо не подходило его прозвище, быть бы отныне Толику Опреснокову Цыганом. Однако Рыжик — он и есть Рыжик и никак уж не Цыган.

…Вот по грудь вода Володе, по подбородок. Еще чуть-чуть. Теперь он стоит уже на цыпочках.

Если смотреть с уровня воды взглядом маленького-маленького человека, мир кажется безмерно большим. Можно вообразить, что ты рыбка, густерка. Вот вынырнул ты из воды мошкой и видишь: справа и слева на темнеющих уже берегах из густых зарослей трав возносятся вверх клубы древесных крон, а вся поверхность реки, отсверкивающая небом, насколько видно далеко вниз по течению, живет, колеблется, расходится мелкими кругами, дышит. Видно: где мошка пляшет, там густерки выскакивают из воды, пытаясь ее схватить прямо в воздухе.

Внезапно внизу, у острова, сильно ударило воду, пошли по глади крупные волны. Сердце у Володи оборвалось. Может, кто купается, с острова в воду прыгнул? Володя уже и руку протянул в ту сторону, как рядом с ним раздался сильный удар жереха. Только он так суматошно колотится хвостом, глуша рыбью мелочь… Брызгами обдало лицо. Ну и нахал!

Запоздало прянули, спасаясь, десятки густерок вокруг. Заволновалась река.

Затопал валенками Рыжик на берегу.

Володя выдохнул испуг, бросился вперед головой в реку. Вынырнул, ухнул водяным. Поплыл саженками к другому берегу.

Вдруг все разом стихло. Только комарики звенят; журчит, обтекая корягу, речная струя; потрескивают ветки клена в костре.

Запоздалый одинокий плеск, и снова тихо.

На берегу Володю Живодуева пробила дрожь. От прохлады вечера, а еще больше от волнения он покрылся жесткими пупырышками. Поплясал немного вокруг костра, соображая: говорить Рыжику о соме или все же нет? Тот сомовьего плеска не видел, с берега его скрывали деревья.

Дрожь не проходила. Была у Володи в таких случаях про запас одна хитрость: расслабиться, чтобы дрожь забрала его окончательно — и вдруг разом взять себя в руки, напрягшись всеми мышцами. И все! Ну, может, не с первого раза получится, так со второго, с третьего…

Между тем Рыжик времени даром не терял, отыскал тут же, на берегу, четыре картофелины, принесенные купальщиками для печенок, но почему-то не использованные. Он, конечно, такой бесхозяйственности стерпеть не мог, теперь, разбросав угли, выкатил их палочкой из костра уже испекшимися. Они проглотили горячие картофелины, запив водой из реки.

Тут Володя и решился наконец.

Новость была столь ошеломляющей, что Рыжик не сразу даже смог сообразить, о каком острове идет речь, а сообразив, засуетился, предложил, чего Володя и боялся больше всего, сейчас же бежать за бреднем к Милюкам.

— На-ка, понюхай, — охлаждая его пыл, приставил Володя кулак к носу Рыжика. — Чем пахнет? Только скажи кому хоть слово, тогда узнаешь, чем…

Рыжик сник.

— Если кто узнает — все! Думаешь, они с нами поделятся? Сом, пока не пойман, ничей. Так? Поймают — будет их.

Посерьезневший Рыжик согласно кивнул.

— Думать надо, как нам самим его сцапать. И чтобы, кроме нас, никто. Понял? Ни отец, ни мать…

Некоторое время они молча сидели у затухающего костра. Стало темнеть.

— Может, все-таки сходим туда? Хоть посмотрим, — предложил Рыжик.

Отчего не сходить? Решили: Володя переплывет на ту сторону, а Рыжик пойдет к острову по этой стороне. Сом может всплыть и там и тут. Они его в любом случае наверняка увидят: либо тот, либо другой.

Володя снова разделся, свернул одежду в узелок и, держа ее повыше, вошел в воду. Плыл, гребя одной рукой. Уже порядочно стемнело. Рыжик подождал свиста с той стороны, пошел напролом по берегу. В валенках что ему?

«И куда он, дурной, так прется?» — с досадой думал Володя, приплясывая на песчаной косе у воды, стараясь надеть штаны и не испачкать их мокрым песком.

В дальнем конце острова, ближе к Береговой улице, горел костер. Глядя на трепетное оранжевое его пламя среди сгустившейся темноты, Володя Живодуев так отчетливо понял, сколь зыбка его надежда поймать сома, что сердце засосало. Он сел на травянистую кочку, не спуская глаз с огня. От такого пустяка все зависит. Поставили шалаш там…

И вдруг… Он весь напрягся вниманием. Так же неожиданно, как и в тот раз, только значительно дальше от Володи, в начале глухой протоки, образовался тяжелый всплеск. Его невозможно было не почувствовать. Вспыхнул и потух бледный огонек. Потом еще раз. Это Рыжик сигналил, жег спички. Наконец докатились и пологие волны, чмокнули в берег, ушли обратно.

— Во-ло-дя… Вов-чим… Ви-дааал?.. — донесся из-за реки сдавленный, старающийся как-нибудь незаметнее прокрасться, голос.

«Начинается», — обреченно подумал Володя. Голос услыхали у костра. Оранжевый его язык загородила тень. Но человек не решился идти в темноту, пуганул издалека:

— Я вас… Жулье! Ух, я вас!

Валенки Рыжика так и захрустели по кленовой посадке за рекой. Володя тоже юркнул в кусты, сердце его встревоженно колотилось.

Утром следующего дня Живодуев открыл глаза с убежденностью, что их с Рыжиком тайна уже не тайна. О ней знают в городе. Умываться не стал, сразу помчался к острову. Потом рванул к магазину «Охотник» послушать разговоры. Даже не остановился полюбоваться с моста на стаю голавлей, вышедших на мелководье встречать солнце. И напрасно. До открытия магазина было долго, на двустворчатых клепанных дверях дореволюционной еще выделки висели замки. Магазин открывался в десять.

Никогда у Володи Живодуева не шло время столь медленно, как в это утро.

Чтобы рыболовный «клуб» начал действовать, нужно было ждать еще почти час, когда в тесное помещение магазина набьется побольше народу — пенсионеров, парней, мужиков, забежавших «на минутку» с работы, и пойдут тары-бары о последних речных новостях.

Володя открыл внутреннюю легкую дверь, протиснулся к прилавку, словно бы сильно интересуясь товаром, с трудом различаемым сквозь мутное стекло: мелкими перекаленными, ломкими, как солома, рыболовными крючками, латунными ружейными гильзами, капсулями в картонных коробочках, поплавками из гусиных перьев, которые в магазине «сто лет» никто не покупал, грузилами, «ложками» блесен (действительно ложками: рыба, она совсем дурная, что ли, чтобы клевать на такие черпаки?). Под высоким потолком горят засиженные мухами пыльные лампочки, их свет тускло поблескивает на черных густо смазанных ружейных стволах, на лакированной поверхности только вчера впервые завезенных к ним бамбуковых удилищ, теперь их расхватывают пенсионеры и мужики-«минуточники»…

Разговоры обычные. Садок рыбака хоть и прозрачен, хоть и плетен реденько из нити, а много в нем сокрыто чего от посторонних глаз. В магазине, когда все в кучу сошлись и надо щегольнуть друг перед другом, показывая, какой ты есть рыбак, другое дело… Тут кое-что приоткрывается, только слушай. Вот вскользь, скромненько сказанное, будто само с языка сорвалось: в Саврухе, в мельничном «шуму» начал брать судак, живец обязательно должен быть бойкий — елец или густерка, на вялого и дохлого не идет. «Вот таких пять штук взял три дня назад, — показывается правой ладонью на левой руке, какой именно величины были судаки. — Одно плохо: мельничиха свирепствует. Хмырь там один рыбачил, ни черта не поймал, а удочки, наживленные червячками, разбросал по всему берегу. Куры и подловились, понеслись в курятник с перепугу, удочки за ними, хмырь за удочками, схватил, курицы рвутся, криком давятся, крыльями хлопают. Разъяренная мельничиха примчалась с ухватом прямо от печи. И началось… Хмыря в воду затолкала. Куриц — ловить. Мужика кричит, чтобы бежал резать, пока не передохли. Теперь с ухватом так и бросается на рыбаков. Приходится в обороне быть…»

Подуст пошел на Мочагае, а на Саловском пруду — сазан. Этот идет только на подсолнуховый жмых, но слишком уж крупен сазан, снасти на мах рвет — никакого спасу нет.

О сомах ни слова. Володя облегченно вздохнул.

Теперь нужно увидеть Рыжика.

Дома его не оказалось, ждал, оказывается, на лавочке, возле Живодуевых. И не с пустыми руками… В кулаке у Рыжика было «полдела». Так Володя определил про себя сразу. Крючок был зажат в кулаке. Такой, какого теперь уже не купишь: закаленный до синевы, хоть корову на нем поднимай — выдержит, не лопнет, жало острое, входчивое и крупная «нисходистая» бородка. Размером как раз под воробья. Если его ощипать, слегка обжарить на коровьем масле да подбросить с крючком этим сому — куда тот денется? Рыжик нашел крючок в оставшемся от деда шурум-буруме, сваленном на дне старого ларя в сарае.

— Ну, Толян! — ласково потрепал Володя по голове Опреснокова, толкнул в лоб. — Мо-лод-чик…

Других, более высоких похвал Володя Живодуев просто не знал. Рыжик так и расплылся.

Теперь был нужен воробей.

Вроде бы вот они: куда ни глянешь — шумят в кустах, на заборе щебечут, задорно растопырив крылышки, копаются в лошадиных катышках на дороге, выклевывая овсинки, пурхаются в пыли, закидывают ее теплую, почти горячую, под крылышки. Бери обыкновенную рогатку — и готово… Но кто знает, как дальше будут складываться дела? Воробей все время должен быть под руками. Живой нужен.

Для начала попробовали отловить одного за наличниками второго этажа Володиного дома. Притащили деревянную лестницу, Володя вскарабкался наверх, запустил руку — все гнездами битком набито, но в гнездах ничего, кроме пуха, пыльных стеблей сухой травы, клочков пакли.

Обычную ловушку делать — тоже не годится: с неделю провозишься, а воробей нужен — крайний срок — завтра.

Уже под вечер Володя вспомнил вдруг глухую кирпичную стену электростанции, примыкающую к двору Милюков, темные квадраты отверстий в ней. При кладке, что ли, кое-где не вложили по какому-то неизвестному теперь замыслу кирпичи? Живо представил он, как впархивают в эти темные отверстия воробьи, устраиваясь на ночлег. Брать воробья нужно ночью или как стемнеет. Пусть он, голубчик, у себя в стене успокоится, покрепче уснет…

На исходные позиции к забору милюковского огорода требовалось выйти так, чтобы оказаться против кирпичной стены, — разрабатывал план предстоящей охоты Володя Живодуев. Через забор перелезешь, огород перемахнешь — и на месте. Тут, правда, сложность одна. Две даже. Отверстия в стене высоковаты. Придется идти двоим. А главное, милюковский огород в глубине квартала, со всех сторон окружен дворами соседей. Пробираться к нему нужно сбоку, через двор Пинаева. Пинаевский двор пуст, никаких в нем посадок, кроме двух яблонь, кленов возле туалетного домика да акации на задах. Тем легче.

Не очень-то уважает возиться в земле Василий Прохорович Пинаев, некогда ему: он то репетирует, то играет в спектаклях, то с гастролями где-то ездит, то сидит целыми вечерами со своими друзьями-актерами, дуется в преферанс — совершенно немыслимая для нормальных людей игра. Люди, ну то есть мужики городские, которых знал Володя, о преферансе тоже мало что знали, сами играли в очко. А это посерьезнее, чем преферанс. Страшная игра в очко, уркаганская. В нее, говорят, блатные даже людей проигрывают.

Уже с час как село солнце за высоченные клены во дворе Пинаевых. Городок накрыла легкая тень теплого вечера, и только вершина горы, по ту сторону которой две речные поймы сходились в одну, только эта сглаженная временем, столь широкая, что ее можно было бы распахать на поле, полынная вершина была еще багрова от солнца. Вскоре и она потухла. Быстро начали густеть сумерки. Наконец парадная дверь пинаевского дома открылась. Сначала вышла женщина с короткими крупно завитыми волосами, в беретке и в цветастой косынке, небрежно наброшенной на плечи. Следом сам Пинаев появился. Он вздернул подбородок, картинным жестом откинул назад длинные седеющие волосы и, взяв под руку жену, отправился в театр.

Теперь путь был открыт.

Едва Пинаевы исчезли за углом квартала, Володя и Рыжик сорвались с лавочки на противоположной стороне улицы, где томились, ожидая своего часа, толкнули калитку и очутились во дворе, заросшем лебедой да молочаем. Мимо веранды они прошмыгнули, на всякий случай пригнувшись пониже. Вот милюковский забор. Сквозь его щель в неухоженный двор Пинаевых пробилась молодая пушистая ветка малины с уже начавшими обмякать ягодами. Володя отодвинул ее в сторону, припал к щели: весь двор в помидорах. Как всегда. Вон они… Даже в сумерках видно: почти уже красные. Кусты обморочно повисли на шестах перегруженными стеблями, только тем и держались.

— Ну что, полезли? — неуверенно предложил Рыжик.

— Пусть уснут покрепче, — имея в виду воробьев, сказал Володя.

Они присели на землю спиной к забору. Темнело.

— Глянь… — показал Рыжик вверх. Над двором спешно, но в то же время неуверенно, как пьяный, летел припоздавший голубь. — Вишь, как шатает. Ни черта не видит.

— Пошли.

В чисто вымытых окнах милюковского дома отражалось уже почти ночное небо. Спать они, что ли, залегли в такую рань? Володя ухватился за край забора, ногу — вверх, одновременно рывок руками и всем телом — прием известный, — и вот он уже сидит верхом на заборе. Все спокойно.

— Давай, давай… — поторапливал он приятеля. Спрыгнул вниз.

И вдруг от сознания возможной засады ему сделалось нехорошо. Метнуться через забор обратно… Поздно, Рыжик тоже здесь, шарит в помидорных кустах, ломает там на ощупь, сует поспешно за пазуху.

— Ну ты даешь… — прошипел Володя. — Пошли.

Он перебежал через огород. Прикидывал: здесь, кажется, выпавший кирпич… Точно, здесь. Да вот она, дыра. Поднялся на цыпочки, дотянуться не смог, чуток не хватало росту.

— Лезь, — скомандовал он Рыжику, подставляя спину.

Тот вскарабкался, сунул руку в пещерку.

— Есть! Да не шевелись ты. Тут их, кажись, два.

Володя подал Рыжику кисет. Тот сунул в него воробья, затянул кисет петлей, передал Володе, опять полез в нишу — за вторым, забившимся в дальний угол, но дотянуться не успел.

— Держи! — заорал пронзительно откуда-то со стороны Гришка Милюк. — Батя, воры у нас!! А-а-а!..

Ребят как сдуло со стены. Они неслись двором, перепрыгивая через помидорные ряды. А от дома бежал им наперехват Гришка. В доме у Милюков вспыхнули светом все окна.

Володя Живодуев лётом перемахнул через забор. Жжах!!! — хлестнул выстрел. Где-то сзади вскрикнул Рыжик. «Как заяц…» — почему-то подумал Володя, хотя ни разу и не слыхал заячьего крика. А вот и сам он… Жив! Перевалился через забор. Они помчались по двору Пинаевых, выбежали на улицу и там, прикусив губу, прижав обе руки к заду, где сильнее и сильнее припекало нестерпимым огнем, Рыжик свалился на газон, в лебеду. Он закатывал мокрые глаза, рвал траву зубами и выл на всю улицу. Запаниковали собаки. Нервный пес во дворе напротив, не выдержав тревоги, сорвался с рыдающего лая на вой, от которого мурашки побежали по спине.

Редкие фонари, навешенные на электрические столбы на перекрестках, едва цедили сквозь густую листву кленов жиденький свет, вокруг них хлопьями вились ночные бабочки. Свет не столько разгонял темноту, сколько подчеркивал всевластье ночи. Вершина на востоке, куда городишко рванулся слободой, но обессилел уже в начале подъема, обозначив неровную линию своей границы на черном теле горы редкими точками фонарей, — эта черная вершина не ко времени проступила в небе, будто слегка подсвеченная с той стороны, снизу.

«Луна скоро будет», — решил Володя. Встав возле Рыжика на колени, он тряс его:

— Толян, Толян! Слышь, Рыжик… Пойдем же! Ну? Вставай, держись за меня…

Рыжик попытался встать, опять лег. Вот уже свет зажгли в ближайших домах. Ситуация выходила из-под контроля.

Первым появился мужик в просторных сатиновых трусах до колен, в столь же просторной майке на мосластой груди. Шум на улице вырвал его, видимо, с постели. Он только и успел повесить патронташ на пояс да прихватить трехствольное, мудреной конструкции, ружье — трофейное, наверное. Теперь опытным взглядом нащупал он Рыжика на газоне, склонился над ним.

— Терпи, солдат, — сипел он. — Жертва гражданской войны, значит? Это тебя, браток, солью приправили. Целили в помидоры, а попали в зад? Ха-ха-ха… Не трухай, браток! Ранки промоют, сможешь завтра этим местом сваи заколачивать. Да не ной ты, боже мой…

Уже собралось вокруг несколько человек.

— Там что? Там что? — вопрошала растрепанная, в ночной рубашке женщина, высунувшись на улицу из открытого настежь окна.

— А это дело не задело? — пошутил кто-то.

Женщина в окне хохотнула.

— Сейчас проверим, — просипел, подхватив шутку, мужик в трусах и патронташе. Он полез рукой под Рыжика, того так и подкинуло.

— Ну вот… А говорил, что встать не можешь.

Мужик подхватил Рыжика под руку.

— Миряне! — обратился он к собравшимся. — За углом доктор Фиалков. Кто парнишку отведет? Мне самому неудобно. Я весь перед вами…

— Да уж видим, — опять хохотнула женщина в окне. — Срамник! Без штанов, а с ружьем…

— Ой, смотри, сейчас в окно к тебе залезу прямо как есть… Ух ты мне, курносая!

Вокруг засмеялись. Похоже, никто ни о чем не догадывался. Если только этот мужик в трусах… Иначе зачем бы он стал о помидорах толковать? К тому же Володя несколько раз поймал на себе его испытующий взгляд.

Его не стали задерживать, когда он отправился с добровольцами проводить дружка. Рыжик шел согнувшись, он незаметно освобождался от помидоров, выкатывая их через прореху расстегнутой на пузе рубахи. Володя окончательно успокоился насчет Рыжика, не стал дожидаться, когда достучатся до Фиалковых, ободряюще хлопнул приятеля по плечу и вернулся обратно. И вовремя. Там события принимали новый оборот.

— Какая сука посмела стрелять в человека, в парнишку? Нет, в самом деле? — ораторствовал мужик в трусах, дожевывая помидор, потерянный на газоне Рыжиком. — В общем-то я, конечно, догадываюсь…

После этих загадочных слов он вытер ладонью рот, еще пошарил по газону, но больше ничего не обнаружил. Нашел глазами Володю Живодуева, подманил его пальцем.

— А ну-ка поделись, где помидоры? — полуобняв, спросил он его на ухо.

— Да ты что? Я-то при чем? — вырвался Володя.

— Товарищи! А дом-то этот? Смотрите… Будто там и не слышат, — подбросил кто-то идею, указав на темные окна Пинаевых.

— Будто это их и не касается…

— Шум под окнами, а они…

— Это, я вам скажу, не просто так, — ввернула из окна женщина в ночной рубашке.

Наметился очередной неожиданный поворот событий этой ночи. Все разглядывали дом Пинаевых, будто впервые его видели.

— Умора… — просипел человек в трусах, поднимая с газона ружье.

Над горой показался наконец краешек луны. Он быстро выступал из-за хребта, вырос сначала в горб, потом в круг, и луна отчалила от хребта в чистое без единой помарки небо, пролила свое сияние на городок, на неровные его дороги, на тротуары, кое-как выложенные добытыми в местной каменоломне известняковыми пластинами, весь он сразу стал призрачным, заполнился обманчивыми тенями. Кто-то кого-то ущипнул, послышался сдавленный смех, звонкий шлепок шутливой отмашки. Вот что значит летняя луна…

— Чшш… — зашипели. — Тихо! Идут.

Все насторожились.

Слышны стали отдаленные голоса, мужской и женский… Спорили. Вот двое вывернули из-за угла и нерешительно остановились.

«Неспроста! — мгновенно осенило стоящих у дома. — Чего это они вдруг остановились? Не бежать ли собрались?»

«Что там стряслось? — подумали, выйдя из-за угла, Пинаевы: улица не спит, кое-где окна раскрыты, свет в домах, народ какой-то возле их дома. — Может, обокрали? Обокрали… Конечно, обокрали!» — И они прибавили шаг.

Их ждали молча.

— Ага, голубчики, — произнес самый догадливый, — вернулись! Думали, все шито-крыто?

— Хватайте их, мужики! — взвизгнула женщина в ночной рубашке.

Василий Прохорович Пинаев протестовал:

— Кто вернулся? Это мы вернулись? Ну и что? А в чем дело, товарищи? В чем дело?

Но его уже прихватили за руки. И, надо отметить, с особым рвением. А как же! Человек в городе известный. А тут такое…

— Умора… — таинственно улыбался мужик в трусах. Но на него уже не обращали внимания.

— Брр… Холодно, — раскланялся он даме в ночной рубашке. — Счастливенько оставаться. — Он поправил еще раз ружье, отыскал снова Володю глазами и, тому показалось, заговорщически подмигнул.

— Да что же это происходит? — плакала женщина в беретке и в косынке, прижимая руки к груди. — Да отпустите вы его на самом деле!!!

— Риммочка, не волнуйся! — успокаивал ее Пинаев. — Это вам даром не пройдет, — дергал он плечом, вырывая руки. — Хулиганство какое! Не беспокойся, Римма, я скоро приду. Там разберутся. Там быстро разберутся!

Добровольцы уже потащили его в милицию.

И Володя Живодуев, чтобы не испытывать дальше судьбу, тоже наконец исчез с места происшествия.