"Пике в бессмертие" - читать интересную книгу автора (Бегельдинов Талгат Якубекович)

Боевые будни

И началась моя новая, совершенно новая неизведанная, ни в каких моих еще ребяческих фантазиях не фигурировавшая жизнь, полная невероятных сложностей и, самое главное, опасностей. Можно совершенно точно сказать, что теперь я, как все тут на аэродроме и около него, ходил по самому краю гибели. Она, эта самая гибель, смерть, витала, особенно, конечно, над летчиками. А они — пока я еще не мог сказать о себе — свыкнувшись, вроде как и не замечали этого, во всяком случае, не говорили о каких-то там опасностях, тем более, о грозящей им, висевшей над ними при каждом вылете, угрозе смерти.

Возвращаясь из полета, те, кто оставался в живых — тогда, в тот период, когда летали на «ИЛах» в одиночку, без стрелка — шутили, обязательно подмечая что-то смешное в штурмовке, в воздушных схватках с фашистами, потом, вконец вымотанные, обессилевшие, кое-как добирались до землянки и валились на койку или деревянный топчан, забываясь тут же в полумертвом сне.

Я ко всему этому еще не привык, страшно переживал каждый вылет, штурмовку, тоже вымотавшись до предела кое-как выбравшись из кабины, почти всегда с помощью обязательно встречавшего у посадочной полосы механика, еле живой брел домой, тоже валился на койку-топчан. Только не сразу приучился засыпать как другие летчики, снова и снова переживал перипетии боя, бесконечные броски к земле — на цели, жуткое лавирование между взрывающимися вокруг снарядами. Снова ощущал толчки от взрывных волн, удары осколков снарядов в корпус.

Постепенно, от вылета к вылету, я ко всему этому привыкал, осваивался. А вылетов назначалось все больше и больше, до четырех-пяти раз в день. Переживать детали полета, отдельные эпизоды штурмовок, воздушных схваток с противником уже некогда, да и сил нету.

Шли бои под Старой Руссой. Особенно ожесточенное сопротивление немцы оказывали нашей армии все под той же деревней Глухая Горушка, где немцы создали мощный узел сопротивления. Наша авиация принимала в боях непосредственное участие, помогая пехоте всеми силами и средствами, штурмовали передовые линии обороны фашистов, громили их технику на подходах к фронту и на позициях.

На этот раз мы вылетели девяткой. Прикрывала нас восьмерка истребителей. Задание строгое: атаковать артиллерийские позиции противника, затем левым разворотом, через болото, пересечь реку Ловать и сесть на свой аэродром. Только так. Другой маршрут могут преградить «Мессеры».

В одиннадцать ноль-ноль командир полка Митрофанов вызвал штурмана полка и летчиков. Сказал:

— Под Старой Руссой наши пехотные войска ведут ожесточенные бои. Противник вводит в бой резервы. Пехотинцам тяжело. Командир пехотной дивизии просит помочь с воздуха, бить по подходящим танковым и пехотным колоннам. Говорит, что на станции, вот этой, — ткнул он карандашом в карту, — прибывают и разгружаются воинские составы, в них живая сила и техника.

Основная цель — деревня Глухая Горушка. В ее окрестностях немцы концентрируют силы. Задача — разгромить артиллерию противника. Горушка — крепость может и неприступная, но брать нужно, — разъяснял Митрофанов. — Только с умом штурмовать, с горячим сердцем и холодной головой, — повторил он любимое наставление.

Летчики сгрудились вокруг карты, думали, ломали головы над, казалось, неразрешимой задачей. Каждый, уже зная расположение зенитной артиллерии, позиции эрликонов, предлагал свое. Я тоже успел слетать в этот район, но молчал, мне высказываться еще рано — новичок, салага, хотя за спиной уже семь сложных боевых. Летал на Ржев, через Западную Двину, на Торопец, Великие Луки, в сторону окруженной немецкой демьянской группировки. Перелетал через реку Ловать, участвовал также в штурме укрепленных немцами деревень Семкина Горушка и других. Эскадрильи били, крушили стянутые в кольцо окружения немецкие части: живую силу, танки и артиллерию.

Вылетели тут же. Впереди, со звеном старшины Горбачева, майор Русаков, за ним звено старшины Петько, в котором ведомым шел я. Как это получилось? Может, командир полка подобрал специально, но в группе в основном новички из разных эскадрилий. Видно, потому ведущим — опытный ас.

Вскоре к нам пристроились «ЯКи». Прикрывают нас сверху и снизу.

Окруженная лесом деревня Глухая Горушка и соседние с ней села — ориентиры — были знакомы, эскадрилья уже летала сюда, штурмовали позиции противника, но недостаточно эффективно. Штурмовики натыкались на мощный заградительный огонь зенитных батарей, срывавший атаки.

Уже в полету в наушниках голос с земли: — Сокол, Сокол! — наши позывные, — Я Резеда, я Резеда. Мы на КП, на переднем крае пехотной дивизии. Будем держать с вами связь.

Над «ИЛами» проносится восьмерка краснозвездных истребителей — прикрытие.

Показалась линия фронта. И сразу предупреждение с КП:

— Горбатые, Горбатые будьте бдительны — впереди немецкие истребители, их до шестидесяти.

«Почти столько же, сколько было в том эпизоде уничтожения наших двадцати пяти «ИЛов», о котором рассказывали, — мелькнула мысль в голове.»

— Летят в трех ярусах, — продолжал докладывать наблюдатель. — Первый — три тысячи метров, второй — тысяча пятьсот, третий — на бреющем. — Это все нам. И истребителям: — «Маленькие, Маленькие, прикройте Горбатых, прикройте!»

Стремительные остроносые «ЯКи» занимают боевые позиции. Два барражируют над нашим звеном.

А перед «ИЛами» стена разрывов, огненные вспышки. Ведущий уходит вправо. Я повторяю маневр, обходя полосу заградительного огня. Срывается вниз, падает один, пораженный снарядом или пулеметной очередью, «ИЛ». Тут же за ним второй. «Кто это, кто напоролся?» — мелькает мысль. Но сейчас не до этого, сейчас главное — боевое задание, ставка в котором жизни всех остальных летчиков группы, в том числе и моей.

Русаков сбит. Оставшиеся штурмовики в самой гуще разрывов. Плотность огня нарастает. Валится на бок, падает еще один «ИЛ». «Восьмой, — успеваю ухватить глазами его номер. — Это же Петько», — соображаю я. Срываются, падают, оставляя дымный след, еще два «ИЛа».

Я осматриваюсь. Вокруг никого, оставшееся целым звено Горбачева, выйдя из атаки, ушло в сторону аэродрома. Я опять один. Нет, не один, ко мне вплотную пристраивается самолет Шишкина. Он, Шишкин, такой же новичок, как и я. Парень ничего, напролом не лезет, но когда надо, себя не пожалеет, в бою не подведет. И теперь он успевает махнуть рукой, мол, действуй, я прикрою. Значит, теперь ведущим я, старший сержант Бегельдинов, мне принимать решение.

Боезапас не израсходован, цель под нами. Я атакую, Шишкин за мной. Стреляем из пушек, на выходе из атаки, сбрасываем оставшиеся бомбы.

Взгляд вниз. Там сплошной огненно-дымовой хаос. Рвутся снаряды и вокруг моего самолета. Стреляют уцелевшие после штурмовки зенитки. Их меньше, но огонь ведут прицельно. Кренится валится на бок самолет Шишкина. Над ним, в смертельной схватке, кружат наши и фашистские истребители. Наших почему-то совсем немного, но они не давали фашистам сбить Шишкина.

В ушах голос с КП:

— Маленькие! Маленькие! Прикройте оставшихся Горбатых. Прикройте от «Мессера»! Прикройте!

Никакого «Мессера» я не вижу, может был за облаками. На всякий случай, лечу над землей, метрах в двадцати над лесом.

И тут, откуда-то сбоку, светящиеся пулеметные, а может быть, и пушечные очереди. На меня в крутом вираже заходит «Мессер». Намного превосходя в скорости, немец, не рассчитав, проскакивает мимо. Он разворачивается, пристраивается в хвост. Я, работая рулями, ушел в бок и вниз. «Мессер», послав по штурмовику пулеметную очередь, снова проскочил мимо. Опять помешала скорость.

Теперь, в непосредственной близости от «ИЛа», скоростное преимущество истребителя превращается в свою противоположность.

Меня охватил страх. Боялся не за себя, за то, что опять отстал, оторвался от группы, а может, из-за своей совершенной беспомощности, незащищенности от немецкого стервятника. Он виражил, маневрировал, но я сделать ничего не мог, истребитель летел в мертвой зоне и был недосягаем для пушек, пулеметов, эресов штурмовика, способного только к лобовой атаке.

Фашист крутится около, залетает с боков. «Собьет над своими окопами, чтобы показать себя сидящим там и, конечно, наблюдающим за воздушным боем немцам», — соображаю я. И вдруг меня охватывает злость.

«Что я бегу-то? А если самому напасть?» План атаки созревает моментально. Я посылаю самолет вверх. Немец за мной. Краем глаза замечаю, что мы уже за линией фронта, на нашей стороне. И тут же надо мной, в небе появляются «ЯКи». Это придает силы, уверенности. Вести бой над своей территорией всегда легче. Я бросаю самолет в пике. «Мессер» за мной. Рывком ухожу в сторону. Немец не улавливает этого маневра, на миг оказывается впереди «ИЛа», точно в прицеле. Давлю на гашетку, обрушивая на фашиста всю мощь лобового огня штурмовика. Цепочка отделившихся от «ИЛа» красных шаров — реактивных снарядов, протягивается к «Мессеру», впивается в него. Взрыв. Истребитель окутывается дымом, валится на крыло и летит к земле.

К падавшему куда-то на артиллерийские позиции самолету бежали наши солдаты.

Победа моя явная: отогнал или сбил немца. Но все это я сделал опять же без разрешения комэска, своего ведущего. Снова оторвался от строя и остался один. Это после строжайшего предупреждения Митрофанова. Тем более, что он предупреждал нашего ведущего — «Бой фашистских истребителей не принимать — это дело «ЯКов». Заставят меня снег с летной полосы убирать, разбитый танк в лесу чурками бомбить.

Развернув самолет в сторону аэродрома, я только тут почувствовал, что мотор барахлит. Самолет почти не слушается, приборы показывали утечку масла и воды. Был явно подбит или пробит водомаслорадиатор.

Управлял машиной с огромным трудом, кое-как дотянул до аэродрома, плюхнулся «закозлив».

Летчики вытащили меня из кабины, окружили, спрашивали, как чего. Сообщили о потерях. Из девяти самолетов на аэродром вернулось шесть. Помолчали, отдавая дань памяти невернувшимся. Потом опять заговорили. Удивлялись, каким образом остался жив. Осмотрев машину, удивился и механик — как я на ней дотянул? Сказал восхищенно:

— Ну и мастер! Вот тебе и тринадцатый!

Отдышавшись, я стал докладывать командиру полка о произведенной штурмовке, о гибели товарищей.

Прибежал посыльный, прочитал радиограмму из штаба наземной армии: «Пехота и артиллеристы горячо благодарят за оказанную помощь».

— Ты-то как? — Почему отстал, задержался? — спросил он меня. Я мялся, не знал, что ответить. Сказать правду, что ввязался в воздушный бой, не решался: что-то бормотал насчет «Мессеров», от которых уходил в сторону. Умолк.

Молчали и летчики, горевали о сбитых друзьях, клялись отомстить. Снова осматривали мой самолет, удивлялись, как я мог дотянуть, посадить машину при таких повреждениях.

— Молодец! — похвалил Пошевальников, — настоящим летчиком становишься!

Похвала не тронула, не дошла до моего сознания. На уме одно — гибель на моих глазах товарищей. Это было страшно, не укладывалось в голове.

Летчики, видя мою растерянность, сами переживая, успокаивали:

— Что делать, Толя? — так они теперь называли меня. — Мы на войне, а тут главное дело — убивать. Мы убиваем, нас убивают. Ничего, привыкнешь. После первых штурмовок каждый из нас, как ты, переживал. Притерпишься.

Я кивал головой, соглашался. Еле передвигая ноги, добрел до дома, упал на печурку, лицом вниз.

Утром появился посыльный. Вызывали меня к командиру полка.

Я понял — разнос. Придумывал какие-то оправдания насчет второй задержки при полете и этом самом бое.

Митрофанов встал из-за стола, пытливо глянул на меня и прибавил опасений.

— Что-то ты, Бегельдинов, наделал... Из дивизии звонили, вызывают тебя, лично. Сам комдив, Герой Советского Союза товарищ Каманин. Приказано явиться немедленно! — поднял он палец.

— Зачем? Что им? — Чтобы хоть что-то сказать, буркнул я, хотя отлично знал, был уверен — вызывают для ответа за самовольство.

— Зачем понадобился, не знаю, — развел руками Митрофанов.

— Про вылет девятки, штурмовку доложил, о потерях тяжелых — тоже. Ты за них не в ответе. Тут уж мне выволочка. Потерял людей, значит, плохо готовил. Да чего гадать, пойдешь, узнаешь, может, отличился чем? — И проводил.

В штабе меня ждали. Адъютант провел без доклада. За столом сам комдив, прославленный Герой, полковник Каманин. О нем мы все наслышаны, читали о его с товарищами летчиками подвиге по спасению челюскинцев, и в полку о нем говорили хорошо, хвалили как летчика, командира и человека. Правда, тогда, в тот момент, я об этом не думал, ждал разноса.

Но полковник не закричал, не заругался. Он вышел из-за стола и, к моему удивлению, протянул руку. Я заспешил, пожал ее.

— Та-а-к, значит, ты и есть тот самый старший сержант Бегельдинов Талгат, из Казахстана, — то ли спросил, то ли констатировал он. Повернулся. Я только тут заметил сидевших у стены капитана и человека в штатском. — Это он и есть, герой тот самый, о котором спрашивали. И ко мне. — Это военкоры из нашей дивизионки и из местной газеты. — Он назвал ее, но я не расслышал. — Пришли написать о тебе, о подвиге твоем. Рассказывай, как это ты его, «Мессера»-то, сбил? Это же надо! За всю войну не было такого, чтобы штурмовик «ИЛ» в воздушном бою, один на один с «Мессером», сбил его! Это же надо! — воскликнул он. — Ну молодец, ну летчик!

У меня будто гора с плеч свалилась. Я расслабился и только тут разглядел комдива. Он был невысокий, довольно плотный, но подтянутый и просто красивый. Благородное лицо, гладкая прическа и глаза чуть смеющиеся, а вообще, добрые и умные.

Он повернулся к журналистам.

— Вы представляете, что сделал этот старший сержант? Он одним разом напрочь опрокинул представление о возможностях наших «ИЛов». Мы же, да что мы, сами конструкторы, ограничивали их исключительно штурмовочно-разведывательными задачами. Во всем остальном, в отношении с вражескими истребителями, приравнивали к тяжелым бомбардировщикам. А для тех закон: появились истребители противника, беги, спасайся, на бреющем или как. Тем более, если не в строю, если в одиночку. О том, чтобы силой с ними меряться, бой принимать, не могло быть и речи. А он, видишь, принял бой. И ведь победил, сбил гада. Да какого?! Вот донесение артиллеристов, — поднял он исписанный листок. «В одиночном бою, — Вы слышите, «в бою!»- летчик на «ИЛе» № 13 сбил немецкого аса, капитана фон Дитриха, награжденного крестами за подвиги в Испании, Франции, на Балканах. На его счету около двухсот боевых вылетов, много сбитых самолетов», — прочитал он, и ко мне:

— Ну что же, герой, рассказывай, как ты его.

Тут я опомнился, зачем-то выпалил то, что должен был сказать при входе:

— Товарищ полковник, летчик Бегельдинов по Вашему приказу...

— Да ладно, — махнул рукой командир. — Ты давай о бое с истребителем. Да ты садись.

Я сел. С растаявших унтов потекла вода. Опять смутился.

— Давай рассказывай, — подбодрил комдив. — Кстати, почему из полка про это не донесли? Такое дело, можно сказать, ЧП, на всю армию, а они молчат. Может, из-за понесенных потерь?

Я замялся.

— Твой бой с «Мессером», как ты его гонял, как сбил, зафиксировали истребители, с земли — артиллеристы. Они и летчика-немца, взяли. Тут же нам в штаб донесли.

Я стал рассказывать. Говорил путано, сбивчиво, — волновался. Оба газетчика записывали, задавали вопросы.

Рассказывал и о себе, о семье, о своих восьми боевых.

— А немец-то, ас, — перебил меня комдив, — когда ему сказали, что сбит новичком, — в полку Митрофанова, считай, все новички, мальчишки, — заметил он, — даже просил показать того аса. Так и не дождался, в штаб армии его отправили. Так что ты, Бегельдинов, не обижайся за то, что не дали повидаться с ним. Мы его тут же отправили. Надеюсь еще собьешь, не одного, тогда и побеседуешь. Если выживут, — пошутил он. Все рассмеялись.

Каманин поднялся из-за стола. Я вытянулся по стойке смирно.

— За отличное ведение боя с вражеским истребителем, за то, что своими смелыми действиями в воздухе, умелое использование огневой мощи самолета, за то, что открыл новый этап в истории штурмовой авиации, представляю старшего сержанта авиации Талгата Бегельдинова к награждению орденом Отечественной войны второй степени, — торжественно проговорил он.

— Служу Советскому Союзу!! — выкрикнул я.

В заключение Каманин наполнил стаканы водкой, предложил тост за мой успешный бой, за победу над врагом.

На следующий день дивизионная, армейская и даже местная гражданская газеты вышли с крупными заголовками: «Советский штурмовик «ИЛ-2» побеждает!» «Бой штурмовика-бомбардировщика с вражеским истребителем».

Один экземпляр газеты со статьей обо мне я послал отцу, другой — своей Айнагуль.

В полку о моей победе над немцем уже знали все. Митрофанов, Пошевальников сердились, встретили недовольные.

— Чего же ты так-то, сынок? — укорял командир полка. — «Мессера» гробанул и ни слова?! — Недоуменно смотрел на меня.

Что сказать, чем оправдаться, я не знал, врать не умел. Молчал, жался.

— Ну и ладно, — махнул рукой комэск. — Сбил и хорошо. И так держать!

— Следующего собью, немедленно доложу, — выпалил я.

Все засмеялись, поздравляли, чествовали первую победу. И, как обычно, желали — не последнюю.

За этот подвиг, совершенный мною, молодым летчиком, на счету которого не было и десятка боевых вылетов, мне была вручена первая правительственная награда — орден Отечественной войны II степени.

Теперь никто в полку не считал больше Толю новичком. Я получил признание как вполне оформившийся воздушный боец. И Сергей Чепелюк, с которым вместе пришел на фронт и который тоже успел выйти из разряда новичков, как-то сказал полушутя:

— Ты никак вырос, Толя? Совсем большой стал.

— А ты как думал, — принял шутку я. — Какая бы мне была цена, если бы не вырос здесь. Фронтовым духом дышим, Серега, оттого и растем.

Не наделила природа меня богатырским сложением. Но как летчик штурмовой авиации я рос на удивление быстро. Потому что старался, как обещал после первого боевого дня командиру полка. И каждый вылет прибавлял мне опыта. Воюя, я продолжал учиться. Хорошей школой стали для меня бои под Демьянском, южнее древнего озера Ильмень, где советские войска завершили разгром стотысячной вражеской группировки врага. «Пистолетом, нацеленным в сердце России» называли свою демьянскую группировку немцы, не оставлявшие надежды на новое наступление на Москву. Напрасная надежда!

... Начались затяжные осенние дожди. Намокшие сосновые леса радовали глаз густой зеленью, что выделялась на фоне пасмурного неба. Вода быстро впитывалась в песчаную почву, и летные поля, к счастью, не раскисали, позволяя самолетам взлетать.

В дни передислокации на Калининский фронт погода также была хмурой, с невысокой облачностью. Правда, метеорологи успокаивали: ожидалось улучшение.

Эскадрильи одна за другой взлетали с небольшим интервалом и брали курс на северо-запад. Шли под невысокой сплошной облачностью. В районе Калинина действительно распогодилось. Мы сели без спешки и неприятностей.

Первые дни пребывания штурмовиков на новых, еще не обжитых аэродромах прошли непримечательно. Но с подготовкой следовало спешить; ухудшалась погода, похолодало, изредка шел снег. Полки включились в боевые действия. Предстояло нанести удары по прифронтовым объектам в районе Ржева и Великих Лук. На Великолукском и Ржевско-Вяземском направлениях наземные войска осуществляли наступательные операции, чтобы сковать противника.