"Конец вечного безмолвия" - читать интересную книгу автора (Рытхэу Юрий Сергеевич)

Глава вторая

Тымнэро снял с перекладины яранги возле хса-мого дымового отверстия последний кусочек оленьего мяса. Он ссохся, почернел, прокоптился дымом от костра, но все еще сохранял едва уловимый запах настоящего мяса. Какой уж год весна оставалась самым тревожным временем года: съедали всю рыбу, моржовое мясо, а главное — во время таяния снегов разрушалась нартовая дорога, кончалась для Тымнзро работа, он убирал на высокую подставку нарты, распрягал и распускал собак.

По древнему чукотскому календарю в это время, время начала лета, надо было принести богам жертвы.

С утра в яранге Тымнэро начались хлопоты, и вот они завершились жертвоприношением и скромным пиршеством в ознаменование наступившего лета.

Тынатваль уже скатала зимний полог и повесила маленький летний, в котором шкуры были сшиты шерстью внутрь. На костре варились остатки давно убитой нерпы — ласты и несколько позвонков, однако главное угощение дня — это кусок оленьего мяса, пролежавший за деревянной перекладиной у дымового отверстия.

Тымнэро положил кусок мяса на деревянную дощечку и вынул нож. Надо нарезать мяса для домашнего бога, который висел в углу спального полога. Ждет жертвенного угощения бог удачи, примостившийся в чоттагине в виде странного четвероногого животного — то ли собаки, то ли волка, то ли медведя, выструганного из твердого неизвестной породы дерева. Наконец, надо было бросить хоть несколько кусочков морским богам, тундровым и самому главному — Тэнантом-гыну.

Дочка, облизываясь, наблюдала за отцом, орудующим хорошо отточенным ножом. Тымнэро поймал себя на том, что старается резать тонко, оставляя людям больше, чем богам.

Искрошенное мясо Тымнэро положил на деревянное жертвенное блюдо, украшенное орнаментом, и вышел из яранги.

Бродячие собаки, среди которых были, и его псы, насторожились" и двинулись следом за ним к морскому берегу.

Пока Тымнэро шептал заклинания, собаки чинно и спокойно стояли поодаль. Но едва только на землю были брошены первые крошки настроганного мяса, как свора собак с лаем и рычанием бросилась подбирать жалкие кусочки.

Тымнэро услышал смех за спиной и обернулся.

Это был Николай Кулиновский.

— Ну что, накормил богов?

Тымнэро ничего не ответил: он не любил, когда чуванцы или другие тангитаны насмехались над чукотскими богами.,

— Да ты не обижайся. Я все понимаю. Кулиновский зашагал рядом с Тымнэро и вошел вместе с ним в ярангу.

— Пришел к тебе с разговором, — сказал чуванец. — Затеяли мы рыбалить совместно.

— Как это — совместно? — не понял Тымнэро.

— Ты про Советы ничего не знаешь? мьшнэро отрицательно мотнул головой.

— Тогда слушай. — Кулиновский примостился на краешке бревна-изголовья. — Власть-то снова переменилась у нас в Ново-Мариинске, и теперь знаешь как называется? Совет рабочих, крестьян и солдат.

— А какая разница? — спросил Тымнэро, Кулиновский некоторое время помолчал, ч

— Разницы-то, конечно, почти что никакой. Но Волтер сказал мне, что если такая власть, то можно артель для рыбалки сделать. Понимаешь? Те, у кого нет сетей, нет места, для рыбалки, объединяются и совместно ловят рыбу.

— Места-то нет для нашей рыбалки, — заметил Тымнэро.

— Вот это и главное, — оживился Кулиновский. — Раз Совет солдатских, рабочих и крестьянских людей, то и место нам должны дать.

Тымнэро в сомнении покачал головой.

— Ты нынче к Сооне не ходи, а к нам, в нашу артель. Артель рабочих, крестьянских и солдатских людей…

— А что это — солдатских? — спросил Тымнэро.

— Военных, вооруженных людей, — пояснил Кулиновский.

— Охотников?

— Охотников, — усмехнулся Кулиновский, — на людей охотников… Да ты что? Не знаешь, кто такой солдат?

— Казак?

— И не казак, хотя и похож, — ответил Кулиновский. — Солдат — это вооруженный человек, который на войне стреляет во врага.

— И враги тоже стреляют? — спросил Тымнэро.

— Они-то и начинают, — уверенно сказал Кулиновский, — а потом на них солдаты идут.

— А кто эти враги? — заинтересовался Тымнэро. — Тоже тангитаны?

— Германцы, — сказал Кулиновский, — Тоже тангитаны, но не русские.

— Путаюсь я в них, — смущенно признался Тымнэро. — Что Волтер, что Тренев — для меня они одинаковые тангитаны.

— Нет уж, — мотнул головой Кулиновский, — большая разница среди них есть, может быть, даже больше, чем у нас с тобой. Ну так как — будешь в артели нашей рыбу ловить? — еще раз спросил Кулиновский.

— Не солдат я, — с сомнением сказал Тымнэро, — оружие мое неважное, да и стрелять никуда не хочу. Нету у меня врагов.

— Тьфу ты, — махнул рукой Кулиновский, — не стрелять тебя зовут, а рыбачить вместе.

— Если у вас есть невод и сети, лодка, то почему не пойти?

— Значит, договорились?

— Коо, — опять засомневался Тымнэро.

Куликовский ушел, а Тымнэро остался в яранге в растерянности: что он там наговорил? Как же они собираются ловить? Где сети и невод возьмут? Да и место рыбалки где? Все занято неводами Сооне да Грушецкого.

Михаилу Куркутскому, собственно, не пришлось учительствовать, и занимался он тем же, что и его старший брат, — собачьим извозом и рыбалкой. Зимой ставил капканы у подножия горы Святого Дионисия на песца и лисицу.

Учительское звание чуванец получил от настоятеля марковской церкви, где научился грамоте и счету до такой степени, что церковное начальство посчитало возможным присвоить ему звание народного учителя с правом обучать чтению и письму представителей местного населения. Однако в Ново-Мариинске школы для местного населения не было.

Летом, когда нартовая дорога превращалась в талую воду и все анадырские каюры распускали собак на вольный промысел, Михаил Куркутский превращался в рыбака. Обычно он нанимался к Грушецкому.

Грушецкий страшно удивился, когда Михаил заявил, что в нынешнюю путину он не собирается рыбачить у него.

Куркутский говорил тихо и застенчиво, мял в руках обтрепанную кепку.

— Чем же ты будешь ловить рыбу, лодырь? — сердито спросил Грушецкий, презиравший заодно с чукчами и эскимосами и чуванцев. — Дырявыми штанами? Или обзавелись снастью?

Грушецкий поднял глаза и подозрительно посмотрел на чуванца.

— Ежели есть снасть, то еще надо разрешение получить на рыбалку. Не дури, Миша, начинай работу. В нонешнюю путину, если рыба хорошо пойдет, так и быть — заплачу тебе больше.

Куркутский все еще топтался.

— Ну, что раздумываешь? — заорал на него Грушецкий. — А ежели не хочешь, так катись отсюда в тундру!..

На берегу лимана Арене Волтер смолил свой баркас, прилаживал керосиновый мотор, который всю зиму ремонтировал, изредка заводил, пугая анадырцев непривычным ревом.

— Гляди, Михаил, какой у нас баркас, — похвалился Волтер. — Будет невод, можем ловить рыбу аж на Русской Кошке.

Единственное незанятое место для рыбалки находилось на далеко выдававшейся в море косе — Русской Кошке. Место было неудобное, далекое, да и не всякий год рыба подходила к берегу.

Михаил Куркутский и Николай Кулиновский отправились к Сооне торговать у него невод.

Завидя Михаила и Николая, он еще издали начал кланяться и широко улыбаться, так что глаза его превратились в узкие щелочки, а широко оскаленный рот с большими желтыми зубами занял все лицо.

— Здравствуй, хоросий дорогой гости! — кланялся Сооне. — Хороси погода, хороси будет путина.

— Это, мольч, еще как бог пошлет, — ответил Коля Кулиновский.

Сооне отодвинулся в сторонку, высвобождая место на ступеньках чисто вымытого крыльца.

— Сооне-сан, — начал, откашлявшись, Михаил, — пришли мы к тебе просить невода… Можем его купить по сходной цене, а можем и в кредит взять и после путины рассчитаться… А еще лучше, если ты нам дашь его в аренду…

— Кому? — вежливо спросил японец. — Вам лично?

— Не совсем лично, — ответил Куркутский, — а нашей артели.

— Но моя сама лови рыба, — сухо ответил Сооне, — моя имей три невод, больше нет.

— Врет, гад, — нисколько не стесняясь Сооне, словно тот ничего не понимал, сказал Николай Кулиновский.

— Тогда продай, — настаивал Михаил.

— Моя не продавай, моя не давай аренда, моя говори — пошел вон! — Японец показал коротким холеным пальчиком с полированным ногтем в сторону тундры.

— Пошли. — Николай решительно поднялся с крыльца и нехорошо выругался.

— Я все понимай, — многозначительно проговорил Сооне-сан.

— Понимай, понимай, допонимаешься, — погрозил в его сторону кулаком чуванец.

К вечеру собрались у Аренса Волтера,

Набились так, что в тесной комнате не повернуться. Двоим даже пришлось усесться на столик.

Норвежец радостно сообщил, что баркас готов, мотор работает и можно хоть завтра отправляться на Русскую Кошку.

Ермачков обещал дать свою палатку и запас соли, оставшейся от прошлого года.

— А бочки, бочки где мы возьмем? — с беспокойством спросил Мефодий Галицкий, служивший у Грушецкого на неводе.

— Будем солить пластом, — предложил ингуш Мальсагов.

Мальсагов недавно поселился в Ново-Мариинске, придя в уездный центр с севера. Хотел пристроиться к своему земляку торговцу Магомету Гулиеву, но поссорился с ним и снова ушел в тундру искать золото. Однако ему, как и большинству золотоискателей, не везло, и он окончательно переселился в Ново-Мариинск, увеличив число бедных тангитанов.

Невод достать не удалось, решили ловить малыми ставными сетями.

Во второй половине июля 1918 года от берега Анадырского лимана во время отлива отплыл баркас Аренса Волтера с артельными рыбаками, таща на буксире небольшую байдарку Тым-, нэро.

На баркасе сидели Николам Куликовский, Михаил Куркутский, Ермачков, Галицкий, Мальсагов, раздобывший где-то чукотекий плащ из моржовых кишок, и Арене Волтер.

Тымнэро устроился в своей байдарке.

Волтер возился с мотором, который никак не хотел заводиться.

Мальсагов нетерпеливо наблюдал за норвежцем и тихо ругался:

— Что это за керосинка дурацкая! И плащ воняет, и твой мотор, знал бы, не поехал!

Однако мощным течением баркас с байдаркой несло именно туда, куда надо: мимо острова Алюмка, мимо зеленых берегов левого берега в синеющую ширь Анадырского залива.

Тымнэро смотрел назад, на низкий берег ново-мариинской стороны, на свбю ярангу, на высокие мачты радиостанции. А впереди открывалась пугающая ширь океана. Для оленевода Тымнэро море всегда казалось таинственным, полным коварства и опасностей. Зимой, когда ему приходилось выслеживать нерпу или лахтака, он чувствовал, как под толстым слоем льда мощно дышит океан.

Волнение стало чувствоваться уже за Алюмкой. Аренсу Волтеру удалось завести мотор, и баркас, как пес, поднятый пинком каюра, вдруг судорожно рванул.

Брызги хлестали по лицу, заливали байдарку. Улучив минуту, Тымнэро схватил деревянный ковш и принялся вычерпывать воду.

Арене Волтер, стоя на корме баркаса, что-то кричал Тымнэро ободряющее, даже веселое.

Промок не один Тымнэро, и поэтому первым делом на берегу разожгли большой костер.

— Однако рыбка есть! — весело кричал Галицкий. — Раз белуха да нерпа ныряют, значит, кета пошла.

Поставили короткую сеть и не успели закрепить конец на берегу, как сеть задергалась и на гальку легли первые рыбины — жирные, отливающие серебром.

Одежда у костра быстро просохла, свежая жирная уха прибавила сил, и даже Тымнэро повеселел.

Глядя на ныряющих у берега белух; Тымнэро жалел, что не взял ружье, — запросто было подстрелить жирную белуху. Хватило бы мяса на целый месяц для упряжки и жира для светильника надолго.

Сети вытаскивали часто, и улов был так велик, что к разделке приступили сразу. Нашли выброшенные волнами доски, приспособили их вместо столов, и пошла работа.

К концу первого дня распластанные, щедро посыпанные солью рыбины образовали заметную горку.

— Если и дальше так пойдет, — возбужденно сказал Галицкий, — то Грушецкому и Сооне придется худо. Все рыбаки увидят, что можно обойтись без хозяев, уйдут от них, и останутся они с сухими неводами и пустыми бочками.

Мальсагов вызвался угостить рыбаков невиданным блюдом, которое называлось шашлык. Он нарезал большими кусками кетину, надел их на выструганные палки и положил эти палки на два камня так, что куски оказались над жаркими углями. Жирная рыба зашкворчала, закапала на угли топленым жиром, распространяя вокруг аппетитный запах.

— У нас на Кавказе, — рассказывал Мальсагов, — такой шашлык жар-ят из молодого барашка… А барашек — это такой животное, ростом с собаку…

— Собаку едят, что ль, у вас? — недоверчиво спросил Кулиновский.

Он был оживлен, похлопывал каждого по спине, громко покрикивал, когда тащили на берег сети с рыбой.

— Да не собака, а барашек, — ответил Мальсагов. — Если б знал, как это вкусно! Я пробовал делать шашлык. из оленины, моржатины, нерпы и даже китового мяса — это совсем не то!

Арене Волтер и Михаил Куркутский сидели чуть поодаль.:

— Почему всем не организоваться вот в такие трудовые объединения? — с недоумением спрашивал Волтер. — Это ведь так просто.

Михаил с сомнением покачал головой:

— Это просто на первый взгляд. Так объединены морские охотники-чукчи. Они сообща бьют китов и моржей, потому что одному такого большого зверя не одолеть. И все же в каждом таком объединении людей есть хозяин. Ему принадлежит байдара или вельбот, гарпунная пушка. Он и получает большую часть добычи, хотя может и вовсе не ходить, на охоту.

— Можно же вельботы, и байдару, и гарпунную пушку приобрести сообща в общественное владение.

— На, какие средства?!

В крохотной палатке Ермачкова места всем не хватало. Однако и на воле было неплохо — ночи стояли удивительно теплые и тихие. Слышался плеск проходящей одинокой рыбы, но большого косяка все не было. Исчезли белухи и нерпы, и все это начало тревожить и старого рыбака Ермачкова. С каждым днем он становился все молчаливее. Приуныл и Кулиновский.

Еще накануне не было никаких признаков непогоды — лишь на самом горизонте к полуночи проявилась темная полоса, похожая на черную жирную черту. Тымнэро проснулся среди ночи, почувствовав на лице холодные капли дождя.

Костер угасал, заливаемый водой. Ветер трепал палатку. Волны выкинули сети на берег и подбирались уже к баркасу и маленькой кожаной байдарке.

Вслед за Тымнэро проснулись и остальные рыбаки и молча принялись убирать сети. Работали молча. Волтеру удалось оживить угасающий костер и сварить рыбную похлебку.

Кулиновский, обжигаясь варевом, рассуждал:

— Пошто так? Зимой скучаешь о юшке рыбной, а три дня поел, уже надоела… Чисто баба эта рыба.

— Ты бабу с рыбой не равняй, — возразил дрожащий от холода и сырости Ермачков. — Баба — она всегда горячая, теплая, а рыба-то — она холодная…

Вместе е костром угасал и разговор.

К полудню немного утихло, и решено было снова завести сети.

Вставив весла в ременные уключины, Тымнэро погреб против низких волн, бьющих о кожаное дно байдарки. С трудом, но сети поставили.

Выйдя на берег, Тымнэро сказал Кулиновскому:

— Зря мы сети ставим.

— Однако, паря, не зря. Белуха пошла.

И вправду, между светлых барашков, почти неотличимые от них в воде, белели спины морских животных, идущих вслед за косяками.

До ночи несколько раз вытащили сети — рыба была.

Окрыленные удачей, завалились спать, набившись в крохотную палатку.

Не успели, однако, уснуть, как оказались на вольном воздухе, в дожде и грохоте бури: словно великан одним взмахом руки сорвал с колышек палатку и унес в море.

Вслед за палаткой, перекувырнувшись несколько раз в воздухе, улетела байдарка Тымнэро.

Он было побежал за ней, но она лишь мелькнула желтой моржовой кожей и исчезла в кипящей тьме бушующего моря.

— Сети! Наши сети! — кричал Галицкий, бегая вдоль берега.

Сетей не было. Оставалась лишь половина дальней, поставленной под защитой низкого галечного мыса.

Что-то такое произошло у тангитанов. В доме Тренева будто поселился покойник. Сам хозяин сказался сильно больным, слег в кровать.

В дом наведывались не меньше хозяев растерянные тангитаны — Грушецкий, Желтухин, Бессекерский, — но всех их гнала Агриппина Зиновьевна, приговаривая:

— Ванечка болен, Ивану Архипычу нездоровится…

Из обрывков разговоров, из намеков Милюнэ догадалась, что в Петропавловске опять что-то произошло неожиданное. И ее хозяин очень напуган.

Улегшись на свою лежанку за печкой, крепко зажмурив глаза, Милюнэ не могла заснуть, тоска сжимала сердце: сколько времени уже прошло, а привыкнуть к новой жизни она так и не сумела. Внешне вроде бы все хорошо: она уже свободно объяснялась по-русски, научилась готовить танги-танскую еду с таким искусством, что Агриппина Зиновьевна откровенно хвалилась перед гостями ее умением. И все же вечерами, оставаясь наедине, Милюнэ чуть не плакала от серой тоски, от неясных желаний, от горько-сладких воспоминаний о тундре, о родных ярангах.

Артельные рыбаки появились на исходе второй ночи после бури. Они шли на веслах по приливу, используя течение. Черный баркас, словно бы стесняясь, таясь, бесшумно плыл под берегом, а в нем сидели оборванные и исхудавшие рыбаки.

Они молча высадились между тангитанским кладбищем и ярангой Тымиэро.

Чукча поднялся к себе в ярангу, и остальные побрели в дома, пряча глаза, нехотя отвечая на расспросы встречных.

Грушецкий вышел на крыльцо конторы и громко крикнул:

— Ну что, рыбаки? Много ли наловили?.. А ты, Ермачков, и не ходи ко мне больше…

Арене Волтер свернул с дороги и подошел к Грушецкому.

— Иди домой, — коротко, но строго сказал норвежец. — Иди домой и сиди тихо.

— Да ты что! Как смеешь? Ах ты норвежская морда! Убери руки! Потрепыхались и хватит! Слыхал, что случилось в Петропавловске?

— Иди домой, — повторил Волтер. — Иди домой и сиди тихо.

И легонько, но настойчиво подтолкнул Грушецкого в сени.

Арене вошел в свой домик и крепко запер дверь.

Весть о том, что в Петропавловск вернулась старая власть, напугала всех в Ново-Мариинске.

Бессекерский, получивший подробное письмо ё Камчатки, сказал, что суть переворота в том, что власть взяли имущие люди. Никаких представителей солдатских, крестьянских и прочих депутатов. Вынашивается план отделения полуострова от России и провозглашение Камчатской республики. Это означало, что новые камчатские правители включат в состав нового государства и Чукотку.

Иван Архипович с тоской смотрел в окно. Единственным утешением было то, что не довелось глубоко ввязнуть в дела анадырских властей. Тренев мысленно хвалил себя за предусмотрительность и осторожность.

За окнами сиял летний день. Коротко анадырское лето, но прекрасно вот такими ясными и тихими днями.

— Пойдем, Грушенька, в тундру, — предложил жене Иван Архипович.

Агриппина Зиновьевна с удивлением поглядела на мужа — не рехнулся ли, часом, Архипыч? В последние дни он был совсем плох, и на него нельзя было смотреть без жалости и сочувствия.

— Сейчас в тундре благодать, — продолжал Тренев. — Комар уже кончился, морошка появилась, цветы… Ей-богу, пойдем, что нам- киснуть здесь взаперти? Полюбуемся природой…

— Пойдем, Ванюша, — обрадованно согласилась Агриппина Зиновьевна. — Возьмем поесть с собой.

Служанка едва могла догадаться, о чем идет речь. Ново-мариинские жители не имели обычая вот так запросто ходить в тундру.

Она собрала в корзинку еду, нацедила в бутылки питьевой воды.

Обыватели с недоумением и любопытством наблюдали странную процессию: впереди шла важная, не видящая ничего вокруг себя Агриппина Зиновьевна, за ней Иван Архипович в сюртуке, но в болотных сапогах, а позади красавица служанка Маша.

Только рыбак Ермачков, выглянув из своей избы, задумчиво сказал им вслед:

— Доспели… Обчукотились совсем. Не иначе как мышиные корешки пошли собирать в тундру.

А это было именно время сбора мышиных корешков, и Милюнэ на всякий случай прихватила с собой палку, чтобы разрывать норки.

Перешли по ветхому мостику Казачку, поднялись на первый холм и двинулись в глубь тундры.

Уже за железными мачтами радиостанции открылась цветущая тундра. Красные ягоды морошки выглядывали из ярко-зеленой травы, сине-черная шикша сплошь устилала кочки. Вернувшаяся в родную стихию Милюнэ не разгибалась, собирала ягоды, ссыпала их в большую жестяную кружку. Тангитаны тоже ели ягоды, и вскоре у обоих губы и руки почернели от ягодного сока.

На склоне холма Милюнэ разыскала мышиные кладовые и принялась палкой разрыхлять их, доставая оттуда сладкие корни — пэл-кумрэт.

Тренев облюбовал место на сухом, пригретом солнцем пригорке и велел разложить скатерть.

— Не медведь ли это? — спросила Агриппина, Зиновьевна, близоруко сощурив глаза.

С соседнего холма в ложбинку спускался кто-то с ношей сухого стланика за спиной,

— Это люди, — сказала Милюнэ.

— Ну и глаза, как бинокли, — то ли осудила, то ли похвалила Агриппина Зиновьевна.

Меж тем тундровые путники приблизились настолько, что Милюнэ узнала в них Тынатваль и Аяну — дочку Тымнэро.

— Да это жена Тымнэро, — сказал с легким удивлением Иван Архипович.

— Пусть подойдут ближе, — милостиво разрешила Агриппина Зиновьевна, обращаясь к служанке.

В руках Тынатваль держала туго набитый морошкой, кожаный туесок. Аяна уставилась на остатки господского пиршества. Агриппина Зиновьевна поймала голодный взгляд ребенка, собрала остатки еды и протянула девочке;

— Ешь, милая, не бойся"

Однако девочка прижалась к матери.

Аяна впервые вблизи видела эту тангитаискую женщину, о которой много слышала от тети Милюнэ.

Иван Архипыч встал с пригорка, подошел к Тынатваль и взял у нее из рук (туесок е ягодами.

— Гляди, Груша, какая прелесть! Давай купим у нее эти ягоды. Спроси, Маша, сколько она хочет за них?

Милюнэ перевела вопрос хозяина, и Иван Архипович услышал:

— Берите так, если это вам нравится.

— Нет, так не пойдет, — сказал Иван Архипович. — Я не могу принимать подарки от туземцев. Пусть возьмут этот хлеб, рыбу, — сказал он, кивнув на остатки.

Милюнэ перевела предложение хозяина, и Тынатваль устало согласилась.

Одежда на ней была повседневная, лоснящаяся от сала и вся в лоскутках. Девчушка тоже в жалких лохмотьях, худая и какая-то забитая. Смотреть на них было тяжко, и оба тангитана облегченно вздохнули, когда Тынатваль взвалила на себя вязанку сухого стланика.

— Какая нищета! — осуждающе сказала вслед им Агриппина Зиновьевна.

Солнце ушло на другой берег лимана, я Треневы засобирались домой. Агриппина Зиновьевна набрала большой букет цветов и шла, как всегда, впереди.

За мостом встретили возбужденного Бессекер-ского.

— Ну, где же вы были? — накинулся он на Тренева. — Упустили такой шанс!

— Что случилось? — с тревогой спросил Тренев.

— А то, что с аукциона продали катера, кунгас и продовольственный склад!

Катера, кунгас и пустой склад ранее принадлежали уездному правлению и считались государственной собственностью.

— Кто же купил? — с нетерпением спросил Тренев.

— Я купил! — возбужденно сказал Бессекерский.

— Все? — изумился Тренев.

— Катер и кунгас. Второй катер и склад отхватил Грушецкий.

Дошли до дома вместе.

Агриппина Зиновьевна велела поставить самовар и, сославшись на неожиданно вспыхнувшую мигрень, улеглась в постель.

Мужчины устроились на кухне.

— У меня давняя задумка насчет транспорта, — продолжал Бессекерский. — В здешних условиях это самое прибыльное дело. Понимаешь, ежели нам взять все катера и кунгасы и собачьи упряжки — какими делами можно ворочать?! Глядишь, потом и шхуну можно приобрести у американцев.

— Так что же делать? — растерянно произнес Тренев. — Грушецкий нам обратно катер не продаст.

— Я об этом подумал, — улыбнулся Бессекерский. — С одним катером он не больно развернется. Кунгас все равно нужен, а он-то у меня. Со временем второй катер можно у него перекупить. Ну так как? Входишь в долю? Акционерное транспортное общество "Бессекерский и Тренев" — перевозка грузов по рекам Чукотки, каботаж и собачий извоз? А?

Прогулка в тундру несколько успокоила Тренева, и он стал трезвее смотреть на происшедшее. Кто знает, как дальше дело повернется. Может статься, что возвращение старых порядков дойдет до того, что будет восстановлена монархия и Бес-секерскому с Грушецким придется обратно отдавать катера и кунгас как имущество государственное…

— Надо подумать, — уклончиво ответил Тренев.

— Смотри, Иван Архипович, — с ноткой угрозы произнес Бессекерский. — Упустишь свою выгоду. Я предлагал тебе сотрудничество из дружеских чувств. А охотников найдется много, стоит мне только кликнуть…

Бессекерский вышел, и тотчас из комнаты появилась Агриппина Зиновьевна с полотенцем на голове.

— Почему не согласился? Чего ты ждешь?

Агриппина Зиновьевна, как всегда, начала тихо, почти шепотом, но когда ее голос достиг крика, Милюнэ бочком выбралась из кухни…: