"Нарисуем" - читать интересную книгу автора (Попов Валерий)

Глава 2. Лебедь на болоте

Мы вышли с Московского вокзала на Лиговку – длинную унылую улицу, ведущую от центра к окраинам. Милости просим! Сели в раздолбанный дребезжащий трамвай. Сначала тянулись старые обшарпанные дома – петербургские трущобы. Потом пошли пустыри, бетонные стены заводов, кладбища. Красота. Вот куда у нас ссылают талантливых писателей! Свое переселение из центра в пустынное Купчино (капремонт старого дома – тогда это называлось так) я воспринимал именно как ссылку. Что можно было создать на этом пустыре, среди одинаковых безликих домов, неказистых людей, которых согнали сюда? Рабочий класс? Пусть Пека любуется – раз он того хотел! Терзающий душу скрип трамвая на повороте… С таким зловещим настроением я принимал гостя. Мутная река Волковка, берег кладбища, кирпичная Детская больница, Старообрядческий мост. Вряд ли даже Пека здесь разгуляется! Бетонные стены по обе стороны рельсов, перемежаемые иногда пейзажами автобаз с радужными бензиновыми разливами по земле или километрами пыльных стеклянных заводских корпусов, которые лишь отравляли воздух, производя непонятно что (в магазинах-то пусто). Однако Пеку все это почему-то вдохновляло, за всей этой неприглядностью он видел какой-то глубокий смысл.

– В Питере третий раз и впервые что-то толковое вижу!

Что же, интересно, он тут раньше видал? Специально, видимо, загнали меня сюда, чтоб я его мог порадовать.

Трубу с особо вонючим оранжевым дымом он встретил радостным возгласом:

– Так вот это где!

Думал его наказать за наглость, а выходит – на праздник его везу!

Места эти я горделиво считал своей ссылкой, выданной мне, очевидно, авансом за будущие гражданские подвиги… Но гордость на тех пустынных просторах быстро выветрилась из меня: некому было меня ни наказывать, ни одобрять. Увольнение с прежней работы совпало с переездом сюда. Я оказался в пустоте! Аборигены не в счет. Однако в скором времени я почти не отличался от них – в грязных ботинках ходил, не завязывая шнурки (зачем?), брился раз в неделю, и то спустя рукава. Во время одной из таких расхлябанных прогулок порыв ветра прилепил мне на грудь газету. Я отлепил ее, но все же глянул – чего это она вдруг кинулась на меня? В углу листа было объявление о наборе во ВГИК, на сценарное отделение, и я понял, что мне дается последний шанс.

И вот я снова отброшен сюда! Правда, уже с Пекой. Но есть ли толк? Что-то изменилось? Да. В лучшую ли сторону? Большой вопрос.

Мы вошли в мою унылую конуру окнами на пустырь.

– Ну, у тебя клевая хата! – Пека произнес.

Конечно, по сравнению с нашей клетушкой под лестницей во ВГИКе… может быть. Но слышать это было все же приятно. Я глядел в пустынные дали. Может, при Пеке это все оживет?

Ожило! Но как! Сначала он бодро решил продовольственную проблему (о которой, кстати, неустанно говорили с трибун, но решить не могли). А Пека решил. Но, повторяю, как?

– Да у тебя тут рай! – бодро произнес он, вернувшись с разведки.

Для меня там был конец света. Что туда ходить? Море рельсов. Невнятные гулкие голоса с башни: «Тридцать шестой, тридцать шестой бис на запасной путь!» Что мне ходить туда? Я же не тридцать шестой и на запасной путь идти не намерен. Что мне там светит, кроме, может быть, синяков? Пека в железное это море как рыба нырнул! И все! С плавниками. Несколько суток не было его. Думал уже, что утратил партнера. И вдруг явился на третий день, благоухая различными запахами. Я жадно внюхивался в них. Сложная гамма. Перегар далеко не первое место занимал. Что-то другое шло, что я вдыхал то ли в детстве, то ли в другой жизни, но нынче забыл. Понырял Пека неплохо. Только где? Душила зависть… хотя сам бы я навряд ли хотел оказаться там.

– Есть хочешь, наверно? Но извини, угостить нечем, – горестно произнес я.

– Да ты на золотом месте живешь! Железнодорожные склады кругом.

За ржавым болотом с кочками действительно дыбились из земли какие-то выпуклости. Я думал – блиндажи. Где-то тут рубеж проходил… Оказалось – ушедшую историю лучше знал, чем настоящую. Хотя и ушедшую не очень. Никакие это не блиндажи. Продовольственные склады – два года всего построенные!

И он пошел.

– Ну, чего хочешь? – барственно спрашивал.

– Муки, может? – размечталась молодая моя жена.

– Сделаем!

В шесть часов утра – резкий звонок в дверь. Стоял белый человек. В смысле – в муке. Сзади, как горб, мешок. Сбросил в прихожей, подняв белое облако, и когда осело оно – гостя уже не было.

– Денег теперь не берут? – Этот язвительный вопрос (завидуя!) задал я Пеке.

– Есть вещи поважней денег! – Пека сказал. В принципе, я согласен был с ним… Но я имел в виду духовные ценности, а он что?

– Человеческие отношения – вот что!

Да, с этим у меня всегда были перебои.

– Спасибо, замечательная мука! – Жена так буквально в него влюбилась. Как сюда переехали – не ели блинцов.

– Клещи, надеюсь, не пугают тебя? – вскользь поинтересовался Пека после блинцов.

– Какие клещи?

– Мучные. Еще полторы тонны надо реализовать.

Реализм. Наконец-то! Но с клещами я сродниться не мог. Отказался.

Тут где-то и проходил водораздел. Поэтому я и слиться с народом не мог.

– О, лебедь на болоте, – проговорил кто-то от пивного ларька, когда я брезгливо проходил мимо… Надеюсь, не Пека? Уточнять – значит, драться… а драться с этой шоблой я не хотел.

В магазинах полная пустота. И умные головы придумали свои варианты снабжения. И Пека у них – свой. А где он не свой? А где я свой? Мучительные эти проблемы не давали спать. Пек сколько угодно может быть! Товар массовый. И они всегда друг друга поймут. А я? Был когда-то красивый центр города, друзья-гении. Где они? Что-то они не очень горюют, что я исчез, – никаких оттуда приветов. А здесь? В болоте я утопал! Или что-то, наоборот, выигрывал?

– Может, мне с тобой пойти? – мужественно предложил я Пеке наутро. Куда мой герой – туда и я!

– Ну поговорю там с людьми, – не очень многообещающе произнес Пека.

Явился с сеткой капусты.

– Состав ликвидировали, – кратко пояснил.

– В каком смысле? – пробормотал я.

– В комиссии работал! – строго произнес Пека. Растет человек!

Я по-другому тут жил. По моей прежней жизни – не было тут не только красоты, но и еды. В неказистых жэках нужно было в очередь получать какие-то невзрачные бумажки с твоей фотографией, удостоверяющие, что ты имеешь право есть, поскольку живешь именно в этом неказистом районе. Эти бумажки не только надо было с унижением получать, но потом еще с напрягом их отоваривать, выстаивая унизительные очереди, или, что еще унизительней, заискивая перед наглыми продавщицами и пьяными грузчиками… И вдруг благодаря Пеке они окопались в моей квартире, оказавшись ближайшими Пекиными корешами – и вполне нормальными, по его словам, людьми! Я «подписался» на него, быть может, несколько опрометчиво, но не «подписывался» жить в его мире, который вдруг рухнул на меня. Был голод, но была гордость, теперь вместо гордого голода – невкусная отрыжка. Вместо отрешенно высоких мыслей – постоянный гвалт. Вокруг Пеки вечно что-то решалось, более того – решалось им: когда только успел? Всего неделю как тут – и уже знаменитость, а я тут два года как невидимка живу. А потому что он и здесь умеет командовать, как у себя на работе, и народ, похоже, один. А я что же – и тут «не местный»? Но где же я тогда «местный»? Даже моя личная гордая ссылка, так красиво созданная мной, исчезла: какая ж это, на хер, ссылка, если я каждый божий день, исключительно благодаря Пеке, сыт и пьян? Рухнули принципы!

И что особенно меня удивляло – поведение жены! Поженившись, мы почти сразу переехали из моей коммуналки сюда. Пофартило? Поначалу мне казалось, что она благородно делила со мной грусть – и гордость – от пребывания в этой ссылке, как я это воспринимал, и вдруг выяснилось – грустила, на самом деле, она от меня, а при появлении Пеки с компанией вдруг сразу оживилась и всей душой вошла в эту жизнь! «И она – местная?» – пронзила мысль. Знала буквально всех, с кем Пека тут бурно общался, и даже как-то различала их, и даже переживала за них (заметьте, не за меня!). Ее голосок то и дело звенел в их гвалте – то возмущенно, то радостно – среди грубых и сиплых голосов у меня на кухне. Слилась! Выходит, у нее есть душа, а у меня нет? – переживал я, одиноко сидя в своем якобы кабинете, с ручкой, в которой паста застыла уже давно.

«Сколько там, на кухне, народу?» – Я ревниво вслушивался, но выйти не мог: для них я никто!

«Ну чистый Пьяногорск!» – думал я. Что сделали с моей благородной ссылкой? И все это – мой друг! Да, таких друзей… надо бы в музей. Но в музей скорее он меня сдаст.

– Серж заходил! – радостно встречала жена Пеку. Меня она никогда так не встречала. Кстати, не помнил я посетителей, которые могли бы именоваться так элегантно.

– Какой Серж? Большой? – морщил Пека свой натруженный лоб.

Их еще, оказывается, целых два!

– Большой! – радостно подтверждала жена.

– Что же он меня не дождался?! – восклицал Пека. – Как он?

– Не расстраивайся. Обычная пьянь, – должен же был и я подать свой голос.

Пека и жена изумленно глядели на меня.

– Серж – пьянь? Да ты соображаешь, что говоришь? – наконец произнес Пека. – Да он уже год в рот не берет!

Ну извините. На год ошибся. Нюансы пока не изучил.

– Да он вообще тут не знает никого, – жена махнула на меня своей маленькой ручкой.

Полное предательство, на моей собственной территории!

– Живет тут, как лебедь на болоте: испачкаться боится, – добавил и он.

Спелись на моей почве!

Решив, правда на самом примитивном уровне, продовольственный вопрос (лишь с большой голодухи можно такое есть!), Пека расширил свою деятельность: выгодно доставал стройматериалы, потом еще более блистательно обменивал их… Квартира моя стала походить на брошенную стройку. Впрочем, все тут жили в подобном пейзаже и интерьере. Другого вроде бы и не существовало. Какой Эрмитаж? Какой Невский? Сюда смотри! Пека, кстати, тоже ни разу не выразил желания съездить в центр – эта вселенная вполне его устраивала. Состояние вечно незаконченного строительства, видимо, устраивало тут всех.

– Нашел бак-фанеру дешевую! – Пека с грохотом заносил стройматериал. – У нас она втрое стоит, – пояснял понимающему человеку – моей жене.

– И что? На ней, что ли, полетим? – поинтересовался я.

– Куда?

Так. Уже «куда»? Навечно мы здесь, что ли, поселились? Слово «полетим» он принял как-то неодобрительно. Видимо, жизнь тут, где баснословно дешево стоит бак-фанера, вполне устраивала его. Кроме того, у него были и другие неоспоримые признаки, доказывающие, что здесь – рай. В резерве у меня была главная фраза: «Ведь мы с тобой сценарий о рабочем классе обещали писать». Но я берег ее на последнее. Боялся, что он аннулирует ее уже привычно: «А тут что – не рабочий класс?»

На большом экране эти герои представлялись с трудом. Да, они строили тут дома. Но какие? Однажды один из таких строителей, друг, естественно, Пеки (может быть, даже Серега Большой), задремал в уборной. Я долго дергал дверь – никакого ответа. Сама дверь-то как раз слишком отзывалась на мои рывки, мягко прогибалась пузырем вслед за ручкой. Из чего же она сделана была? Из той самой знаменитой бак-фанеры, что так прочно удерживает здесь моего друга? Отчаянный рывок – и в моей дрожащей руке вместе с ручкой лист этой самой фанеры, фасад, так сказать, туалетной двери. Коробка двери оказалась наполненной мягким картоном, сложенным гармошкой, далее – еще один столь же зыбкий фанерный лист. И это все? Это дверь, защищающая место уединения, единственное место, где человек может побыть сам с собой? Я оглянулся. Похоже, что и входная дверь, призванная защищать мое жилье, сделана так же. Я призвал Пеку, оторвав его от раннего застолья. Сколько народу он, однако, вместил на столь крохотной кухне – и с каждым его связывали какие-то бурные дела.

– Погляди! – сурово сказал я Пеке, поставив его перед распотрошенной дверью. Строго говоря – не он ее устанавливал. Так что зря я вешаю на него. Усопшая совесть что-то вякнула. Но он и это взял на себя!

– Да, это не бак-фанера, – сурово произнес он. – Я ж говорил, что в сто шестом проекте ставят труху! Михалыч, гляди!

Победа над лысым Михалычем казалась ему важнее моей беды.

– Ну ставим. В виде исключения, – горделиво сказал Михалыч. Всю жизнь мне везло на такие исключения. И они опять направились на кухню.

– Мне-то что делать? – вырвалось у меня.

Михалыч с досадой обернулся. Видимо, они были близки к решению какой-то глобальной проблемы, и тут возник я со своей ерундой.

– Вот, – Михалыч нетерпеливо ткнул в окно, – здесь нулевка идет – тридцать седьмой проект будет. Поговори там с ребятами – что за двери у них.

И снова нырнул в пучины какого-то спора с Пекой, темы которого я понять не смог. Я побрел на кухню – рассчитывать можно было только на них. Наконец и меня заметили.

– О, пришел! – насмешливо произнес Михалыч. Все с усмешкой разглядывали меня. – У него склад через дорогу, а он грустит!

Все заржали. И Пека, друг. Я повернулся и вышел. Склад через дорогу – для них это рай! «Ку-клу-склад», – мрачно пошутил сам с собой.

С реализацией добычи тут не спешили – конечный результат их, похоже, не интересовал, а лишь сам процесс наслаждения. В склад как раз превращался мой дом. Вдруг, как по взмаху волшебника, весь заполнился мягкой игрушкой – розовых, голубых тонов. Когда я смотрел на всех этих слоников и чебурашек, у меня текли слезы: впал, видимо, в обычную воровскую сентиментальность. Полная деградация! И главное, кто конечный потребитель продукта? Я! Все, видимо, мне и достанется! В слове «достанется» все ясней проступал мрачный смысл.

Ночью вдруг Пека меня тряс.

– Вставай! – произнес жарким шепотом.

– Зачем? – так же шепотом спросил я.

– Тебя, – показал в темное окно, – за сараем коровья нога ждет!

Фильм ужасов!

Надеюсь, это был сон? Утром поплелся на кухню.

– Вагон золота откатили! – с набитым ртом бодро сообщал Пека жене, и эта дура радостно всплескивала руками.

– Ну, как-то это… неблагородно, – пробормотал я. С бляшками было благороднее.

– А не платить людям зарплату по десять месяцев – благородно?! – Пека надо мной как коршун воспарил! Буквально – народный защитник Стенька Разин. Но тот, мне помнится, плохо кончил. Так же, как и сподвижники его. Пека, впрочем, и в тюрьме не пропадет. А вот я… Быть арестованным со странной формулировкой «за связь с народом»?

– Я пошел… по делу, – сообщил я.

– Ну наконец-то! – Пека сыронизировал.

В чем раскается!

«Ленфильм» в те годы был одним из самых привлекательных в городе мест. Пока шел коридорами, видел на стенах кадры лучших наших фильмов, созданных здесь: «Юность Максима», «Чапаев», «Петр Первый». А вот и буфет. Какие лица, разговоры! Что за мысли витают в седых локонах трубочного дыма, пронзенного солнцем! В безликой мути застоя, когда зачем-то закрыли все наши лучшие заведения, буфет «Ленфильма» блистал. Жизнь осталась лишь здесь. И я вовремя это понял, притулился тут. Отнюдь не все эти красавцы и красавицы, разглагольствующие за бутылкой «сухаго», были режиссеры и сценаристы, хотя были и они. Главное, тут сохранялся культурный слой, что-то отсеивалось ветром, что-то откладывалось навеки. Где тут мои верные кунаки, соратники дум и планов дерзновенных? Вот же они! Из-за столика в дальнем углу, тонущего в дыму и уставленного бутылками, вдохновенно махали… но достаточно я посидел среди болтунов. Теперь я вгиковец, профессионал!

«Фас!» – скомандовал я сам себе. В кафе заглянул Александр Самойлович Журавский – седая грива, замшевый пиджак. Либеральный заместитель страшного главного редактора – такие расклады практиковались тогда во многих учреждениях культуры. Главный редактор, обкомовский крепыш, бушевал, рубил с плеча. «Что возьмешь с бывшего кавалериста?» – с усталой мудрой улыбкой говорил Самойлыч. Он был наш! И делал, что мог. В основном, ясное дело, соболезновал. Благоволил и ко мне, хотя я ничего еще толком не создал, но он, видимо, чувствовал потенциал… и если в кафе не было никого из мэтров, подсаживался ко мне, и мы проникновенно беседовали с ним о Кафке или Прусте. Пруст – вот настоящая его была страсть! «Жали руки до хруста и дарили им Пруста», – как написал я в одном из сочинений тех лет. Беседа со столь понимающим человеком была, однако, как правило, недолга.

– Ну что ж, мне пора к моим баранам, – с грустью говорил он, глянув на часы. Баранами (все понимали эту тонкую аллегорию) величал он главного редактора да и директора заодно (прежде тот цирком командовал). В те годы считалось, что интеллигенция – прослойка, и Журавский этот тезис наглядно осуществлял.

И сейчас он, пытливо щурясь под большими роговыми очками, озирал зал. Мэтров в этот ранний час в кафе не было – и, широко улыбаясь, он направился ко мне. Опрометчиво. Теперь он так просто от меня не уйдет. Теперь я сам баран.

Выслушав мое бурное объяснение, Журавский тяжко вздохнул: пришел в кафе расслабиться, отдохнуть от тех ужасов, что ждали его в кабинете, – и напоролся. И на кого! «И ты, Брут!» – говорил его усталый интеллигентный взгляд.

– Но вы, наверное, знаете, – с горькой иронией произнес он, – что в настоящий момент по рабочей теме меня интересует (в слове «интересует» горечь насмешки сгустилась особенно) лишь одно: семь в пять – семилетка в пять лет.

– Нарисуем! – бодро произнес я.

– Тогда идем, – обреченно вздохнул Самойлыч.

В прихожей меня встретила грустная жена.

– Я сегодня в Петергофе была. Может, возьмем Настю от бабки? Плачет, грустит…

– Чуть позже, – бодро сообщил я. Вошел. О, гость на диване развалился.

– Летим к тебе!

– На какие шиши?

– Утвердили заявку.

Теперь мы на его территории будем воевать.

– Ну хорошо, – вздохнул Пека. Видно, с таким сказочным местом не хотелось расставаться. – Может, правда пора.

Не может, а точно!

– А то я тут уже Раду видал, – Пека вздохнул.

– Раду? Как? Откуда?

– Да под окнами тут ходила. В саване, с косой.

Белая горячка? Или реальность? Тогда действительно – пора!

– Ну, с Пекой я тебя отпускаю! – радостно воскликнула моя молодая жена.

В Пьяногорск мы летели через Москву, но Пека сначала отказывался «душу рвать» – в смысле посещать свою бывшую невесту. Я настоял.

– Ну и куда вы претесь? – сурово встретила нас Инна. – Я поговорю с папой, и вы отлично сможете работать над сценарием здесь. Материалом он вас завалит. Да и я по его просьбе писала историю рудников Пьяногорска – вышла брошюра. Вот она.

– Если так любишь свою специальность, – повернулась наконец и к Пеке, – Гуня в министерство возьмет тебя.

А меня?

– Ежов теперь ходит к нам. Пристроит ваш сценарий. Уверена, ты напишешь и тут! – полыхнула взглядом в меня.

Да-а, сильный тормоз.

– Ну что? – вышел из кабинета радостный Кузьмин, влюбленно глядя на Пеку. – Собрался в полет? Разговор есть.

Они уединились за дверью.

Вышел Пека, неожиданно мрачный. Видно, вместо насосов и шнеков что-то другое получил.

– Опять тут плясать заставляют!

– Ну что, не летим? – кинулся я к нему.

– Не-ме-дленно! – процедил он и двинул к калитке.

Предотлетная московская пьянка как-то мрачно прошла. Может, Пека молчал о том, о чем и я? После подключились «местные» (Пека везде их находит), и я, смело с ними общаясь, получил в глаз.

Самолет, весь дребезжа, оторвался – и стало тихо. Лебедь взлетел!