"Обвиняемый" - читать интересную книгу автора (Ефимов Игорь)

12. Новогодний маскарад

Поначалу планировалось собрать только своих, факультетских. Но потом стало ясно, что по тридцать долларов с головы – это не всякому студенту по карману. И был брошен лозунг:?Тащите всех!? Родственник, друг, знакомый – лишь бы умел веселиться и не портить людям настроение в новогоднюю ночь. Конкурс костюмов – это само собой, первое важное мероприятие в третьем тысячелетии.

У Грегори, со времен воздухоплавательных трудов, хранился в ящике старинный наряд пилота: кожаный шлем, комбинезон, перчатки с раструбами. На приз не потянет, но две-три одобрительные шутки, наверное, заслужит. Да и совиные очки вполне годились вместо маски – уже хорошо. Даже декан Долсен не сразу узнал его и расплылся в улыбке. Но, узнав, пробурчал что-то неразборчивое и спрятался за жену. Жена была затянута в блестящий балахон цвета морской волны, а на голову нахлобучила шапку со змеями. Медуза Горгона? Подходит, вполне.

К одиннадцати часам музыка полыхала во всех углах арендованного зала, выплескивалась на улицу через приоткрытые окна. Вглядываясь в проносящиеся фигуры затуманенным взглядом (счет выпитым стаканчикам уже потерян), Грегори пытался узнавать знакомых, окликал невпопад не тех, радовал их своей недогадливостью. Бедуин в маске, только-только сошедший с верблюда, плюхнулся к его столику, расплескал джин на салфетке. Неужели Хасан? Здесь, в пучине греховных развлечений – музыка, выпивка, полуголые гурии? Нет, опять не угадал. Не Хасан, а всего лишь Станислав Рогойский.

– Заскочил проститься со всеми. Да, должен лететь домой по делам. Первым рейсом нового года. Так жаль, что пропущу ваш следующий семестр, профессор. Ах, семестра не будет, у вас отпуск? Но это же замечательно! А к осени я точно вернусь. Да, наряд одолжил у Хасана. Надо успеть вернуть ему.

Студентка Дебора мягко отняла у профессора стаканчик, увела танцевать. На ней было полупрозрачное платье, украшенное множеством позвякивающих монет. Вместо маски – огромные розовые очки в форме птичьих крыльев.

– Боже, какие же мы тонюсенькие! – изумился Грегори вслух.

Девичья талия чутко поддавалась движениям его ладони, скользила в танце, горячела. Дебора пристроилась щекой на его плече, мурлыкала слова песни, перевирая их, сочиняя свое:

– О, как тонка она была, как эфемерна и легка, и он не знал, не знал, не знал, и все сомненью подвергал, и так дошел до отрицанья, и бал был кончен для нее, шестерка крыс катила тыкву, она исчезла на рассвете…

Рядом рыцарь в картонных доспехах с трудом перекатывал по залу огромный полотняный помидор. Две лисички, взявшись за руки, мели пол пышными хвостами. Пират с ятаганом крутил повизгивавшую монахиню, ее ряса вздувалась колоколом. Зеркальный шар под потолком осыпал танцующих снежно-световым бураном.

Грегори блаженствовал. Этот праздник, эта музыка, эта девушка-тростинка под его ладонью, эти блуждающие лучи прожекторов – все нанизывалось на струну счастья, протянувшуюся в его душе со дня водных процедур.

Она вернется, она вернется, она вернется…

Песня, молитва, заклинание, мольба?

Да, пойти с ним на маскарад она отказалась. Но это потому, что нога еще побаливает. Да и бабушке Лейде давно было обещано встречать Новый год вместе, всей семьей. У русских это святое, самый главный праздник, и пусть они там наговорятся всласть на родном языке. Зато с ним Оля согласилась полететь на три дня на Ямайку, и предвкушение этой поездки сияло впереди, как солнце на банановых листьях, как брызги, вылетающие из волн прибоя. Грегори знал – помнил – чудесный городок Порт-Мария на северном берегу острова, он побывал там с племянником Гвендолин в студенческие годы, они возвращались с пляжа, пропеченные и просоленные, и помогали сестре Гвендолин в ее лавке (плата – обед и ужин), которая была одновременно и почтовым отделением, а по вечерам превращалась в пивную, и Грегори стал знаменит на весь городок тем, что умел умножать в уме.?Грег, три коробки чая по два сорок два?? – кричала сестра от кассы, и Грегори, не переставая раскладывать на полках пачки мыла, кричал в ответ:?Семь двадцать шесть!? – и сестра показывала изумленному покупателю тот же результат на калькуляторе – тютелька в тютельку.

Музыка смолкла, толпа шатнулась к бару, потом – со стаканами и рюмками в руках – сгустилась вокруг телевизора в углу. Светящийся шар на Таймс-сквер медленно скользил вниз по огромному экрану.

– …Шесть! Пять! Четыре! Три! Два! Один! Ура-а-а-а!

Выпить и закусить поцелуем – какое прекрасное начало Нового года!

Язычок Деборы был вкусным и быстрым, но сама она как-то неожиданно выскользнула, исчезла, растворилась в толпе, оставив в его руках лишь звон монет.

Вместо нее появился трубочист в черном цилиндре и с медным шаром на цепочке, крепко взял под руку, отвел к столику, усадил. Грегори узнал профессора Страйса с кафедры лингвистики.

– Грег, только тебе, по секрету. Потрясающая книга на русском языке! Все доказано так, что сомнений не остается: Шекспир – никакой не Шекспир, а граф Ратфильд. Тот купец из Стретфорда-на-Эйвоне был просто совладельцем?Глобуса?, вкладывал деньги в спектакли как продюсер. Он и за границей никогда не бывал, и книг в доме не держал. А граф Ратфильд путешествовал по всей Европе, включая Италию, Данию, Венецию. Он просто не мог публиковать пьесы под своим именем, потому что знатному вельможе это не пристало. И с кем бы, ты думал, он учился в Вероне? В списках студентов того же года дотошный русский отыскал два имени: Розенкранц и Гильденстерн. Ну?! Это же сенсация! Я чего хочу: чтобы ты уговорил свою бывшую жену помочь мне перевести книгу на английский. Моего русского на это не хватит. Но издателя я найду, это точно. И гонорар – пополам. Что?.. Что ты бормочешь?..?Больше не бывшая? – что это значит? Да ты, видать, уже набрался… Ладно, позвоню завтра. Обсудим на свежую голову.

Трубочист исчез.

К столику приблизилась тирольская пастушка в маске, ведя за собой японского самурая.

– Профессор Скиллер…

Голос Марго на минуту смыл алкогольный туман, теплая волна узнавания плеснула близко у сердца. Но нет – нельзя, нельзя. Они договорились на людях ничем больше не выдавать себя: сослуживцы, ничего личного, едва знакомы. Однако накануне она звонила и подробно доложила все последние новости. Кажется, малоутешительные.

– Профессор Скиллер, сей самурай сознался мне, что был удивлен и огорчен отметкой, поставленной вами ему за экзаменационное эссе. Вы не хотели бы обсудить с ним этот вопрос в такой вот неофициальной обстановке?

Омар Бассам печально рассматривал потолок, будто хотел отыскать там причину незаслуженной обиды. Этот странный белый шрам, пересекавший его правую бровь, – неужели действительно от ружейного прицела? Прощальные предостережения Хасана вдруг всплыли в памяти Грегори.

– Я готов обсуждать что угодно, – сказал он. – Но пусть этот самурай сначала отдаст тебе свою саблю. Последнее, что нам нужно в этом году, – это зарезанный профессор или публичное харакири.

– Меч сделан из картона, покрытого фольгой, – сказал самурай, поглаживая рукоятку и не сводя глаз с потолка.

– Омар, ты полгода слушал мои восхваления инструменту интеллектуального сомнения, так? Инструменту, которым – будь я проклят! – люди построили фундамент цивилизованного мира, каким мы его знаем сегодня. А ты подаешь мне эссе, где доказываешь, что сомнение – это яд, который прогнивший Запад изобрел с единственной целью – отравить души истинно верующих. Какой же отметки – будь все проклято! – ты ожидал от меня?

– Вы учили нас уважать мнения других людей. Я ждал от вас уважения к моему мнению.

– Я не могу уважать мнения куклуксклановца, чекиста, эсэсовца, хунвейбина, красного кхмера. Учил я вас – будь я неладен! – только одному: уважать право других людей на высказывание своих мнений. Ты высказался – и я со всем подобающим уважением оценил твое проклятое мнение баллом?си?. Хотя перо так и рвалось поставить?ди?.

Пастушка и самурай исчезли в световой пурге. Вместо них выплыла голова Медузы Горгоны. Миссис Долсен опустилась на стул, сцепила пальцы, близко-близко придвинула покрытое потом лицо.

– Давно хотела побеседовать с вами по душам, профессор. Габриэль отговаривал меня, уверял, что это бесполезно. Но я не теряла надежды.?Должно, должно быть объяснение его поведению?, – говорила я.

– Хорошенькое начало Нового года! Все мною недовольны, у всех кипит душа против профессора Скиллера, будь он неладен. Что накипело у вас?

– Десять лет! Десять лет упорного труда, сбора материалов, рассылки анкет-вопросников, анализа информации, отработки поисковых компьютерных программ. И вот на свет появляется капитальное исследование в шестьсот страниц:?Семиотика велосипедного колеса в американской культуре двадцатого века?. Лучшие научные журналы отметили хвалебными статьями труд профессора Долсена, его начинают включать в списки рекомендованной литературы все социологические кафедры университетов. И лишь профессор Скиллер предпочел отмолчаться. Не только не написал рецензию – даже не поблагодарил письмом за присланный ему том. Это тот самый Скиллер, которого Габриэль Долсен все эти десять лет опекал, подталкивал вверх по лестнице успеха, отстаивал от явных и скрытых врагов…

– Миссис Долсен… Матильда… Боже мой!.. Что я могу сказать?.. Оправдания мне нет, нет, нет, будь я проклят… Единственное – нет, не оправдание, может быть, смягчающее обстоятельство… Велосипед… Что я знаю о нем?.. Если в детстве пытался разобрать для починки, почему-то никогда не мог собрать обратно… Всегда оставались лишние гайки…

Змеи на голове миссис Долсен шевелились, протягивали к нему свои красные пасти.

– Да, я помогала мужу все это время. Делила труды, теперь делю горечь и обиду… Сколько романов, стихов и пьес мне пришлось прочесть с карандашом в руках, отмечая в строчках слово?велосипед?. А потом сравнивать писателей по частоте упоминаний этого слова. А потом выстраивать хронологические таблицы подъемов и спадов влияния велосипеда на самосознание американцев… С разбивкой по расовым, этническим, социальным критериям.

– Прощенья нет, будь я проклят, – бормотал Грегори. – Но искуплю… Прочту от корки до корки… Сам сяду на велосипед и совершу турне по городам… От Восточного берега до Западного… Расширю семиотику…

Мутнеющим взглядом он пытался поймать лицо миссис Долсен, но оно уплывало, двоилось. Или это уже были два лица? Профессор Долсен выплыл рядом с супругой?.. О чем она ему толкует?.. Что коллегу Скиллера нельзя пускать за руль в таком состоянии? Каком?таком??.. Он еще вполне молодцом… Доедет до дому, не задев ни одного почтового ящика…

А это кто?.. Да это же Дебора, прелестная тростинка!.. Что?.. Она готова отвезти его домой?.. Ну и ладно!.. С такой девушкой он готов!.. Согласен… Может быть, она его даже поцелует в автомобиле… Отвезет, а потом уедет домой на такси… Он за все заплатит… Студенты так бедны, все деньги уходят на плату за учебу…

Последнее, что он запомнил: чья-то рука шарила в его карманах, извлекала автомобильные ключи.

Потом был провал.

Потом он медленно приходил в себя в комнате, освещенной утренним светом. Да, в своем доме, но нет – не в спальне. Видно, свалился, не раздеваясь, на диван в кабинете. Горло саднило, и ниточка боли протянулась от одного виска до другого. Но на душе было тихо, мечтательно, спокойно. Какая-то радость ждала его впереди, какая-то надежда махала светлыми крылышками под закрытыми веками. Нужно было только уговорить ноги спуститься с дивана на пол и медленно, осторожно донести его до ванной. А там уже струя душа сделает свое дело, вернет к жизни. И тогда он вспомнит, вспомнит…

Ему послышался стук входной двери.

Потом шаги в коридоре.

И порхающая надежда вдруг вспыхнула ярким светом, обрела лицо, голос, имя.

Оля!!

Оля может вернуться к нему!

А вдруг это уже она?.. Вдруг примчалась с семейного праздника – поздравить, обнять, утешить?.. А он – все еще в дурацком наряде пилота – мятый, похмельный, небритый!..

Дверь кабинета скрипнула, впустила полоску света из коридора. Потом пришедший передумал и постучал снаружи в приоткрытую дверь.

– Входи-входи… Я здесь… Я сейчас…

Грегори приглаживал волосы ладонями, протирал глаза, безуспешно пытался привстать. Колени его только хлюпали и колыхались, беспомощно, как студень.

Дверь открылась, впустила раннего визитера.

Конечно, это была не Оля.

Совсем другая женщина. Женщина, под взглядом которой любая надежда должна была съежиться, увясть, прервать полет, рухнуть на землю.

Лейтенант полиции Барбара Петрускевич вошла так уверенно и спокойно, точно это был не чужой кабинет в чужом доме, а ее собственный. И вслед за ней – детектив Брейдбард внес свои широко распахнутые уши и полные тревоги, рыскающие по сторонам глаза.

– Извините за столь раннее вторжение, профессор, – сказал он, шаря взглядом по потолку, по мебели, по фотографиям на стене. – Но мы разыскиваем пропавшую студентку, Дебору Кассини. Ее бабушка позвонила в отделение в четыре часа ночи, со слезами в голосе сообщила, что внучка до сих пор не вернулась с новогоднего праздника. Дежурный высказал предположение, что девушка просто загуляла с приятелями. Но миссис Кассини заверила его, что в таких случаях Дебора всегда звонит домой и предупреждает. Пришлось начать поиски.

– К утру, – вступила Петрускевич, – нам удалось выяснить, что последний раз девушку видели садящейся в ваш автомобиль, профессор. Можете ли вы рассказать нам, что произошло потом?

Грегори ошеломленно вглядывался в лица полицейских, мотал головой, пытался проглотить слюну.

– В автомобиль – да, это я помню… Она обещала отвезти меня домой… Но дальше – полный мрак. Перебрал в баре, не рассчитал, простите… Однако раз я дома – значит, она выполнила свое обещание, довезла…

– Ваш автомобиль стоит у дома. – Голос Барбары Петрускевич вдруг стал вкрадчивым, почти игривым. – Мы заглянули внутрь. И увидели, что пассажирское сиденье вспорото в нескольких местах будто ударами ножа. Видели вы эти повреждения вчера? Или они были нанесены в минувшую ночь?

– Припомните, – вмешался Брейдбард, – может быть, кто-нибудь напал на вас по дороге сюда? Или уже у самого дома?

Грегори ошеломленно глядел на стражей закона, холодел, стремительно трезвел, но сказать мог только одно:

– Не помню… Не видел ничего… Не слышал… Полный провал…

– Наверное, вы также не сможете объяснить происхождение этих бурых пятен на рукаве вашего кобминезона? Ни две параллельные царапины на тыльной стороне левой кисти?

Петрускевич вдруг шагнула вперед, вытянула правую руку и стала надевать на нее резиновую перчатку. Грегори показалось, что она собирается дать ему пощечину, и он машинально заслонился локтем. Но нет: рука в перчатке прошла над его плечом и выдернула какую-то тряпицу из-под диванной подушки.

Подняла ее на свет.

Все трое уставились на трофей – улику – вещественное доказательство.

Сомнений быть не могло: женские трусики с кружевной голубой оторочкой и со свежим красным пятном посредине.

– Профессор Скиллер, я очень советую вам перестать запираться и начать…

Детектив Брейдбард оттеснил свою напарницу и встал перед диваном:

– Нет-нет, дальше мы должны все делать строго по правилам. Мистер Грегори Скиллер, у нас нет иного выхода, как предъявить вам обвинение в похищении Деборы Кассини. Вы имеете право хранить молчание, потому что все, что вы скажете, с этого момента может быть – и будет – использовано против вас в суде. Вы имеете право потребовать, чтобы во время допросов в полицейском участке с вами рядом находился ваш адвокат. Если у вас нет средств на адвоката, суд предоставит вам такового бесплатно.

Брейдбард декламировал обязательную "миранду" с молитвенной торжественностью. Потом помог арестованному подняться и завел его руки за спину. Пластмассовая петля больно стянула запястья.

Выведенного на крыльцо человека можно было принять за диверсанта-парашютиста, скрывавшегося с времен последней войны. Лица соседей белели за оконными стеклами. Двое патрульных уже обтягивали – оплетали – окружали дом, автомобиль, подмерзшие форзиции желтой предупреждающей лентой с многократно повторенной черной надписью: "место преступления".

А внутри дома телефонный ответчик говорил голосом подполковника Ригеля:

– Грег? Неужели еще дрыхнешь? До какого часа гуляли? Ну, позвони мне сразу, как проснешься. Будем обсуждать дело всерьез.

Конец первой части