"Обвиняемый" - читать интересную книгу автора (Ефимов Игорь)

11. Водные процедуры

Профессор Скиллер после лекций остался – спрятался – в своем кабинете, чтобы заняться не тем, за что ему деньги платили, а тем, что так влекло его с юности: сочинять всякие спасательные устройства от непредсказуемых бедствий.

Страшные сцены пожара в гостинице, показанные накануне в новостях, не давали ему спать всю ночь. Он боялся, что проснется весь покрытый ожогами. Клубы дыма валили из окон девятнадцатого этажа, и несколько человек висели на рамах и подоконниках, спасаясь от огня внутри. Лестница пожарной машины не могла дотянуться до несчастных. Пожарник стоял на верхних ступеньках и только беспомощно протягивал к ним руки в рукавицах. Когда одна женщина сорвалась и полетела вниз, Грегори выключил телевизор.

Где – в чем – каким изворотом ума можно было отыскать путь к спасению? Наружные пожарные лестницы годились для зданий в три, четыре, пять этажей. Для небоскребов необходимо было найти что-то другое. Идея юркнула в голову профессора на рассвете, и теперь он пытался перенести ее на бумагу.

Значит, так. Рядом с каждым окном к наружной стене прикрепляем небольшой железный барабан, упрятанный в пластмассовый чехол. Внутри барабана – смотанная бухта прочного стального тросика, какие используют циркачи, летающие под куполом. На конце тросика – прочный пояс с железной пряжкой. Обитатель комнаты, попавший в ловушку огня, вспрыгивает на подоконник, открывает или разбивает окно и извлекает пояс из пластмассового чехла, надевает его на себя. Механизм, регулирующий движение тросика, можно будет скопировать – выпросить – у циркачей. Или воспроизвести тот принцип, который использован в старинных настенных ходиках. Ведь их гири опускаются медленно и равномерно, а увеличить скорость не составит труда. И не всегда будет необходимость для беглеца спускаться до земли или до лестницы пожарной машины. Достаточно миновать зону огня и вернуться в здание через окно на каком-то из нижних этажей.

Дверь кабинета приоткрылась, в щель просунулась головка Кристины.

– Можно?

Грегори радостно замахал рукой – конечно, входи, всегда.

– Я совсем-совсем на минутку. Дело в том, что хирург недоволен тем, что он увидел, когда снял мамин гипс. По его расчетам, все должно было заживать быстрее.

– Мне тоже казалось, что долговато. Но что тут можно поделать?

– Хирург рассказал, что один его коллега недавно разработал специальные водные процедуры. Что-то вроде джакузи в электромагнитном поле. Говорит, что очень ускоряет процесс срастания.

– Так в чем же дело? Надо воспользоваться. От наружных омовений вреда не будет.

– Кабинет врача в часе езды от нас. Да сама процедура – часа полтора. То есть практически нужно потерять целый день на поездку. А я совсем зашиваюсь с курсовой и зачетами. И подумала…

– Чтобы я отвез маму?

– Ты же знаешь, с ее тактичностью она никогда…

– Да с радостью! Умница, что рассказала. Давай телефон водного эскулапа. Завтра же позвоню и договорюсь о дне и часе.

– Мама подозревает, что здесь просто один врач хочет подбросить заработок другому.

– Да хоть бы и так! Мы больную даже и спрашивать не будем. Засунем в автомобиль, отвезем, окунем в целебно-бурлящие воды, вытрем, увезем обратно.

День для поездки им достался обманно теплый, безветренный, с тающим снегом. Трава на газонах с удивлением выправлялась из-под белых лепешек, щурилась на солнце. Конец зимы? Уже? Не может быть так скоро!

Оля первым делом хотела узнать впечатления Грегори о заморском ухажере Кристины. Об этом самозваном женихе в позолоченной яхте.

– Ты же знаешь, я всегда доверяла твоему чутью. Больше, чем своему. Ты правильно объяснял нашу разницу: я всегда даю новому знакомому сто очков, а потом начинаю постепенно вычитать. Ты же начинаешь с нуля и потом добавляешь. Но вспомни, как часто мы с тобой сходились в окончательной оценке. Только я подходила к правильной цифре сверху, а ты – снизу. Но с этим аравийцем… Похоже, он чаровник высокого класса. Во всяком случае, на женском сердце умеет играть, как факир на дудочке.

Грегори ответил не сразу – борт обгонявшего грузовика надвинулся слишком близко. Под правым колесом началось стрекотание – видимо, он инстинктивно шатнул руль и задел предохранительную гребенку на обочине.

– Скажу тебе так: не будучи женщиной и не имея никаких гомосексуальных пристрастий, я тоже поддался восточным чарам. Если измерять в очках, то порядка восьмидесяти, если не больше. Но при этом проявил свое обычное занудство: пошел к оракулу по имени Интернет и задал вопрос про Хасана Фасири.

– Какой ты молодец! И что сказал оракул?

– Почти все подтвердилось. Да, корпорация Фасири – один из крупнейших торговых домов в Саудовской Аравии. Да, отец умер, Хасан – один из восьми братьев-совладельцев. Да, окончил Оксфорд, да, имеет конный завод, да, возглавляет американское отделение корпорации.

– Ты сказал?почти?. Что-нибудь приоткрылось еще?

– У меня есть студент из Ливана, Омар Бассам. Я призвал его на помощь и попросил провести меня по арабскому Интернету.

– И что?

– Кристине я не стал рассказывать, но от тебя скрыть не могу. Выяснилось, что шесть лет назад Хасана женили на его дальней родственнице, девочке пятнадцати лет.

– Ой! – Оля прикрыла рот ладонью, замотала головой. – Бедная, бедная Кристина.

– Омар вчитался в биографическую справку и выяснил, что через два года супруги развелись. Однако развелись по-саудовски. Надоевшую жену там просто отсылают в дальний город или селение и выделяют ей скромную стипендию на проживание. А рожденного ею мальчика семья оставила при себе, в Джидде.

– Какой кошмар! Такого Кристина не простит, не сможет. Но спасибо тебе, что ты хоть вовремя разведал, предупредил.

– Все же не спеши осуждать Хасана. В их семьях власть отца безгранична, патриарх женит своих детей по собственным расчетам, часто – ради установления выгодных родственных связей. Представь себе выпускника Оксфорда, получившего в брачную постель девочку-подростка, которую он никогда в глаза не видел.

– Наверное, наш высокообразованный выпускник как-то преодолел свой шок, если через девять месяцев на свет появился ребенок. А Кристина?! Ей достанется роль мачехи? При пасынке, который не знает ни слова по-английски? Под сверлящей мыслью, что где-то живет мать, оторванная от своего ребенка. И ты еще хочешь, чтобы я не паниковала?..

Дежурная сестра в приемном покое заполнила нужные бумаги и, таинственно улыбаясь, увела Олю к журчанию целебных струй.?Сколько это продлится?.. Примерно час-полтора. Да, вы вполне успеете съездить перекусить. На главной улице, после второго светофора, есть вполне приличный ресторан. Ах, вы знаете наш городок, бывали здесь?.. Тем лучше, тем лучше…?

Да, он бывал. Без малого тридцать лет назад. Беззаботно и доверчиво его отчим, Роберт Кордоран, привез свою семью поужинать в?Красный омар?. Могло ли ему, могло ли маме Долли прийти в голову, что пятнадцатилетний Грегори будет с одного взгляда – слова, улыбки – сражен – покорен – заворожен чернокожей официанткой старше его на десять лет? И что после этого все дни, недели, месяцы будут заполнены для него попытками вырваться – увернуться от занятий – добраться сюда (автобус, велосипед, машина приятеля) и усесться за столик в углу. Откуда так удобно было ловить взглядом проносящуюся красную юбчонку на крутых бедрах. И белый венчик наколки в черных кудрях. И полураскрытые в беге лиловые губы. Которые так сладко пахли ванильным мороженым, когда ему доставалось впиться в них в полумраке кинозала. Или в отпаркованном автомобиле. Или в спальне дядюшки Кипера, когда он, в дни своего недалекого побега из дома, скрывался там чуть ли не полгода.

?Красный омар? разросся за прошедшие десятилетия, украсился неоновыми рыбами и креветками на крыше, расширил парковку. Когда у Гвендолин спрашивали о секретах ее делового преуспевания, она только отмахивалась и бросала короткое:?Люблю угощать?. Но конкуренты в округе распускали слухи, будто на кухне у нее спрятан шаман, привезенный с Ямайки, который колдует над каждым блюдом по заветам, оставленным духами вуду.

Запыхавшаяся Аша выбежала навстречу Грегори по проходу между столиками, всплеснула руками:

– Ой, как мама будет жалеть, что вы ее не застали! Уехала на рыбный рынок в Нью-Йорк, договариваться с новыми поставщиками. В суде перерыв на три дня, потому что у подсудимой воспалился желчный пузырь – срочно увезли на операцию. Так что вот, я смогла маму подменить хоть ненадолго. Что будете есть? Возьмите меч-рыбу – она сегодня удалась. Нет, в меню заглядывать вам нет нужды, ресторан угощает. Дженни, золотко, сооруди меч-рыбу для профессора Скиллера, а для меня – двойной кофе.

– Как же судья Ронстон позволил вам разгуливать на свободе в эти дни? Вы же сможете услышать по телевиденью что-нибудь недозволенное про несчастную миссис Кравец.

– А-а, я уже больше не боюсь его, как в первые дни. Ведь это же чистый идиотизм! Журналисты сидят в зале, наутро публикуют свои отчеты в газетах, и весь штат обсуждает и судачит – одним присяжным нельзя перемолвиться друг с другом словечком.

– Я слышал, что обвинение выкопало довольно веские улики.

– Главный спор сейчас: знала или не знала эта дамочка о приезде своего возлюбленного и о его огнестрельных намерениях. Адвокат говорит, что его подзащитная ничего не подозревала, а просто сочиняла свой детективный киносценарий. Но прокурор выкопал список телефонных звонков рокового дня. И там есть три звонка из дома Кравецов на мобильник убийцы и один – в автомастерскую. Это был последний телефонный звонок, который мистер Кравец услышал в своей жизни. Совпадение? Или она хотела звонком отвлечь внимание мужа, чтобы он не заметил входящего? Адвокат не сдается и говорит, что его подзащитная, звоня, как всегда, на мобильник, не могла знать, где в данный момент находится ее хахаль. А в мастерскую мужу позвонила, чтобы спросить, куда он засунул батарейки к магнитофону. И ходит перед нами со своими масляными глазами, как у кота, и сует под нос этот магнитофончик – как будто это невесть какое доказательство невиновности.

– Да, присяжным в этом деле не позавидуешь.

– Если прокурор потребует пожизненного заключения, я изведусь бессонницей. А что скажете про меч-рыбу?

– Изумительно! Такой майонезный соус без шаманских заклинаний приготовить невозможно.

– Мама выискала рецепт в какой-то гавайской поваренной книге.

– Как она вообще? Здоровье, настроение?

– На здоровье не жалуется. А настроение ей портит один джентльмен из Доминиканской Республики. Повадился заходить по субботам и заводить разговор о покупке ресторана.

– Ну и что? Ваша мама так умеет говорить?нет? – у нее учиться и учиться.

– Этот доминиканец все ее?нет? будто не слышит. Начинает намекать на всякие несчастья, которые случаются с упрямцами и их недвижимостью. Внезапный пожар, взрыв газовых баллонов…

– Пора сообщать в полицию?

– Бесполезно. Он же не требует помесячных выплат – значит, это не рэкет. А на остальное у них один ответ:?Вот взорветесь – тогда и приходите?.

Золотко Джейн осторожно приблизилась к молодой хозяйке, что-то прошептала на ухо.

– Ой, извините, профессор, – дела зовут. Маленький конфликт повара с поставщиком.

– Конечно, Аша, конечно. Маме – сердечный привет. Обязательно позвоню ей в ближайшие дни.

Когда Грегори вернулся в медицинский улей, из окон уже струилось медовое свечение. Но в приемном покое отделения?Водные процедуры? было тихо и пусто. Он подождал немного, потом отправился на поиски медсестры.

Двери с табличками тянулись по стенам коридора. Он толкнул ту, на которой было написано?Электромагнитные ванны?. И сразу увидел Олю. Она сидела с книгой в руках. Больная нога была спрятана в тихо гудящем бачке, время от времени мигавшем разноцветными лампочками. Зеленая больничная распашонка едва прикрывала ее колени. Она улыбнулась ему, захлопнула книгу, поманила войти.

– Представляешь, они все меня бросили! Вдруг прибежала медсестра, страшно напуганная, извинялась, объясняла, что врача и ее срочно вызвали в больницу, там его больному стали давать прописанное им лекарство, а у того внезапно случился эпилептический припадок, ужасная ответственность, а ванночка добурлит и сама отключится, и ваш шофер – то есть ты – вернется и поможет вам одеться…

Он слушал ее и вдруг ясно-ясно вспомнил их первое это – да, он уже тогда отбросил все человечьи слова про это, слова-недоноски, какими люди обозначали слияние – бегство вдвоем от всех остальных – и как они до этого долго – день за днем – только мучили друг друга поцелуями в машине, а Оля на все говорила?нет?,?ну, пожалуйста, только не в мотеле… нет, не у меня, я все время буду думать, как бы не проснулась Кристина за стеной… нет, у тебя мне будет так стыдно, там все еще мне чужое и так много теней из прошлого, твоего прошлого?, а потом вдруг однажды, поздно вечером, бибикнула под его окнами, как заговорщица, и повезла неведомо куда, привела к задней двери, калитке, – склада? крепости? замка? – отперла тихо звякнувшим ключом:?Да, хорошо иметь верную подругу в нужном месте?, – и они оказались в большом полутемном – дворцовом? – зале, сплошь уставленном кроватями и диванами, складными и двуспальными, с медными набалдашниками и шелковыми балдахинами – и он ничуть не удивился диковинному выбору, ибо в нем таился понятный ему привкус – отзвук – тайны, страха, преступления, – и там, в свете ночных фар, проплывающих по потолку магазина, – невидимые для полицейской патрульной машины – они упоенно и самозабвенно совершили это на девственном ложе, которого еще никогда-никогда не касалась спина – живот – локоть – щека – другого человека.

– А знаешь, что я читаю? – говорила Оля. – Взялась перечитывать повесть Толстого?Хаджи-Мурат?. Там про войну русских с чеченцами, и мне теперь все интересно про мусульманские обычаи и нравы, сам понимаешь почему. Но в одном месте я совсем-совсем не поверила великому писателю. Там есть эпизод, когда свирепый вождь горцев Шамиль возвращается домой из поездки. Конечно, привез подарки своим женам, и лучшие подарки – самой молодой и любимой. И вот он лежит ночью на своем ложе и ждет с замиранием сердца, вознаградит ли его юная жена ночным визитом. И вдруг на этой сцене мне стало так ясно-ясно, насколько Лев Николаевич ничего не хотел знать про других людей, всем приписывал только свое. Вот он, небось, не раз безуспешно ждал по ночам свою Софью Андреевну – наверное, и Шамиль так же. А на самом деле, я уверена, кавказскому вождю довольно было шевельнуть бровью, и любая из его жен…

Слова ее теснили мир воспоминаний, отвоевывали половину экрана, и по ней неслись чеченские всадники в папахах и с саблями, но на другой половине они с Олей поднимались по мощеной изогнутой улице Старого Таллина, и она рассказывала ему историю своей первой детской любви и первого предательства, их семья сняла дачу на взморье, а на соседней дачке жил мальчик на год старше ее, такой красивый, такой красивый, что она решилась показать ему свое зарытое сокровище, да, это была такая игра у эстонских первоклассников, где-нибудь в кустах или под прибрежными соснами ты выкапывал ямку, складывал туда кусочки цветной фольги, блестящие бусины, конфетные обертки и прочую красоту, накрывал сверху осколком стекла и потом присыпал все песком и разравнивал. Только ты знал место спрятанного клада, только ты мог, втайне от других, утром прокрасться к заветному месту, отгрести песок и любоваться сокровищем. И вот эту великую тайну она решилась открыть красавцу соседу. Он бросил один взгляд на сверкнувшие безделушки, фыркнул и удалился в свой недоступный мир, где людям серьезным разрешалось даже играть в пинг-понг и кататься на самокате. Но месторасположение тайника, видимо, запомнил. Потому что, когда Оля на следующее утро пришла полюбоваться своими богатствами, она обнаружила, что они исчезли, а вместо них под стеклом лежит аккуратная палочка детского кала.

Журчащий бачок щелкнул и затих, лампочки на его боках погасли.

Оля извлекла из воды порозовевшую ногу, погладила ступню.

– А ты знаешь, кажется, я напрасно подозревала врача в шарлатанстве. Боль ушла, сломанного места почти не чувствую. Дай мне руку, я попробую дойти вон до того топчана, где моя одежда.

Она повисла на его локте и, хромая, двинулась в путь. Но, не дойдя до цели, ойкнула, застыла, прикусила губу. Грегори подхватил ее на руки. Медицинская распашонка была плохо завязана сзади, ладонь скользнула по прохладной коже. Он отнес ее за ширму, усадил на клеенчатую кушетку, сел рядом. И тут услышал странные хлюпающие звуки, будто намокшая под дождем простыня хлопала где-то невпопад по стене.

– Грег, что случилось? Что с тобой?

Оля взяла его лицо, повернула к себе. Но он не видел ее. Слезы щипали глаза, катились по щекам, затекали в рот на каждом всхлипе.

– Тебе больно? Где? Опять стигматы? Где кровит?

Он вслепую ткнул себя пальцем в грудь:

– Здесь больно… Здесь кровит… без тебя… всегда…

Она изумленно вглядывалась в его лицо, потом начала вытирать слезы чем-то мягким, лавандовым.

– Ну, ты меня и огорошил… Это надо же!.. После стольких лет… Признание… А ты не выдумываешь?.. Я ведь помню, какой ты выдумщик… И сам первый всегда верил своим фантазиям. А за тобой – и я… Может быть, и сейчас так же?.. Подержал полуголую на руках – и взыграло былое, ретивое?.. Может быть, просто залежавшиеся гормоны бушуют?..

– Нет!.. То есть да, да, да!.. Чего врать-то… Но не только сейчас, а всегда, все это время… Всегда хочу к тебе… Пять лет с тобой и шесть лет без тебя – есть с чем сравнивать… Высшая школа одиночества, диплом с отличием… Пусти меня обратно… То есть я как бы прошу твоей руки… Во второй раз… Но клянусь, знаю, что теперь буду надежным-надежным… Тебе не придется бояться утраты… Мы начнем сначала, но все опасные ямы уже помечены – известны – мы сумеем обогнуть их…

Он отнял у нее лавандовую тряпицу, стал вытирать мокрое лицо, но вдруг вгляделся – понял, – какая часть одежды попалась Оле под руку, и впился поцелуем в шелк левой чашечки.

Оля гладила его по волосам, по лицу, по щеке.

– Оглоушил… Ошарашил… Разволновал больную… Жестокий, опасный, непредсказуемый профессор Скиллер… Ваше предложение будет рассмотрено высокими инстанциями… С учетом всех смягчающих обстоятельств… Однако сначала давайте узнаем, что думают инстанции нижние… Мы должны заткнуть глотку гормонам, чтобы они не мешали серьезному обсуждению… Но вы сможете сегодня обойтись без поцелуев?.. Поцелуй – это слишком серьезно, интимно… В советской школе нас учили:?Умри, но не давай поцелуя без любви…? Все остальное – пожалуйста, только не поцелуй… Эта молния у тебя какая-то зловредная… Нет, не помогай, я сегодня хочу быть командиршей, даже немного насильницей… Тебе разрешается только развязать тесемки на спине, мне до них не дотянуться… А теперь ляг на спину… Ну как – узнаешь обеих подружек?.. Постарели за шесть лет?.. Или годы пошли им на пользу?.. Боже, кажется, я преувеличила свои возможности… Когда он в таком состоянии, брюки делаются неснимаемыми… Насколько удобнее были средневековые гульфики… Отстегнуть две пуговицы – и зверь на арене… О милый… О мой милый… Сейчас – еще немного – и я прекращу свой треп – заткнусь, но ты помнишь, что это еще не полное?да?, ты должен дать мне время все обдумать… когда способность думать вернется ко мне… Но я не верю – не верю – не верю, о мой милый, что это когда-нибудь может случиться!..

Кинокадры 11-12. В мечети

Косые лучи солнца протянуты от купола мечети к молящимся внизу. Задранные зады ряд за рядом, головы благоговейно уперты лбами в каменный пол.

Мулла произносит несколько слов. Люди распрямляются, поднимаются на ноги. Камера скользит по лицам. Седые старики, чернобородые мужчины, юнцы с первым пушком над губой, черноглазые мальчишки в молельных шапочках. А вот и Хасан Фасири. На нем традиционный саудовский халат, на голове – белый платок, закрепленный кольцевидным шнуром (гутра, игал). Вместе с толпой правоверных он движется к выходу.

У дверей двое прислужников держат чаши для пожертвований. Долларовые бумажки сыпятся в них равномерным дождем. Хасан небрежно роняет сотню. Прислужник успевает поймать его руку и поцеловать.

На улице перед мечетью выставлены торговые ларьки. Кувшинчики с медом, свежеиспеченный лаваш, сушеные финики, бусы и кольца, браслеты и сережки. На жаровнях дымятся шампуры с шашлыком. Чуть в стороне – длинный стол с книгами, брошюрами, газетами. Группа юнцов роется в ящике с видеокассетами. Горбоносый крепыш с бровью, разрубленной странным белым шрамом, извлекает одну, протягивает продавцу. На корешке под арабской надписью – английский перевод:?Допрос предателя?.

Кассета ныряет в щель проигрывателя, юнцы припадают к телевизору. На экране – комната с голыми бетонными стенами. Посредине к полу привинчен массивный стул. К стулу привязан полуголый человек с кляпом во роту, с расширенными от ужаса глазами. Рядом с ним – боец неизвестной армии в черной маске, с автоматом в одной руке и с электрическим утюгом – в другой. У стены за столом сидит другой боец, тоже в маске. Он что-то пишет в журнале. По его знаку первый прижимает включенный утюг к бедру привязанного. Вопль прорывается сквозь кляп, приводит зрителей в возбуждение. Крупным планом – кусочки сварившейся кожи шипят на заляпанном днище утюга.

В это время горбоносый оглядывается и видит Хасана в группе верующих. Жестами и толчками он отвлекает приятелей от экрана. Они собираются в кружок, шепчутся. Потом небрежно и как бы скучая начинают продвигаться в сторону беседующих мужчин. Горбоносый опережает остальных, ему остается каких-нибудь пять-шесть шагов. В это время один из собеседников выходит ему навстречу, обнимает левой рукой, прижимает к груди, заглядывает в глаза.

Крупным планом – его правая рука, прикрытая халатом, упирает дуло пистолета в живот смельчака.

Тот, тяжело дыша, начинает послушно кивать, пятиться, делать знаки приятелям.

Владелец пистолета возвращается к собеседникам, почтительно шепчет что-то Хасану. Оба прощаютя с остальными, не спеша идут к белому лимузину.

Молитвенное умиротворение теплого декабрьского дня остается непотревоженным.

Внутри лимузина шофер снимает молитвенную тюбитейку, водружает на голову фуражку. Пистолет кладет на сиденье рядом с собой.