"Обвиняемый" - читать интересную книгу автора (Ефимов Игорь)

9. Голда безжалостная

Грегори позвонил Голде на следующий же день после допроса в полиции. Был смущен, но пытался говорить небрежно. Никогда, никогда во время их романа он не просил ее о помощи. Наоборот, всегда любил роль спасателя, мудрого советчика, супермена, рыцаря в сияющих латах.

– Голда, да, это я… Прости, что отрываю… Но тут у меня начались какие-то колдобины на жизненном пути, какие-то повеяли вихри враждебные… И нужен совет юриста… Заплатить адвокату за консультацию не жалко – но ведь я им никому не верю. А среди знакомых у меня – только ты одна с юридическим дипломом. Не сможешь уделить мне часок-другой? Что у тебя сегодня?

– Сегодня никак не смогу. По четвергам выход в эфир, ты же знаешь. Может быть, позавтракаем вместе в субботу?

– Завтрак в субботу – отлично! В кафе?Вавилон??.. Ты золото… Но как я мог забыть про четверг!.. Кто у тебя в гостях сегодня?

– Все по делу миссис Кравец. Встречаюсь с экспертом, вызванным адвокатом. Светило судебной психиатрии, согласилась ответить на наши вопросы. Приветливая старушка, но опасная. Мне нужно успеть еще прочесть кучу статей до вечера.

– Все, отпускаю. А как зовут старушку?

– Полина Сташевич-Райфилд.

– О господи!..

– Что такое?

– Это та самая, которой Кристина изливала душу под гипнозом.

– Ну, тогда тебе будет интересно вдвойне.

В этот раз передача?Улики и обвинения? была оформлена в цветах салата с огурцами и редиской: зеленом и бордовом. Понятно, что деспот-художник мог просто приказать Голде облачиться в нужную ему гамму. Но как он заставил почетную гостью, доктора психиатрии, накинуть нелепую клюквенную шаль поверх жакета? А может быть, наоборот: он выспросил у нее, как она будет одета, и подогнал под эти цвета кресла, абажур, скатерть на столе, драпировки задника?

– Позвольте вас заверить, доктор Сташевич, – начала Голда, – что и я, и наш ведущий мистер Макферсон, и наши зрители – мы все понимаем этические и юридические ограничения, в которых должна протекать наша беседа. Мы не будем спрашивать вас ни о результатах вашего обследования обвиняемой, миссис Кравец, ни ваше мнение о возможном исходе готовящегося процесса. Но врач-психиатр нынче занимает такое большое место в нашей жизни – нам будет необычайно интересно услышать, как вы представляете роль и задачи психиатрии в сегодняшней Америке и особенно – в американском судопроизводстве.

Доктор Сташевич поправила седые букли, провела ладонью по пламенеющей шали. Кольцо на пальце поймало луч софита, послало в объектив телекамеры крошечную ответную радугу.

– Да, наша роль заметно возросла за последние сорок лет. Но вместе с этим возросла и ответственность. Все чаще нам приходится принимать решения, которые раньше были в ведении судей и священников. И не все из нас к этому готовы.

– Ответственность психиатра – тема обширная и волнующая. Тем более что ваши отношения с пациентом отличаются от его отношений с обычным врачом. Например, нам часто приходится слышать о том, как больные подают в суд на врача или больницу за неправильное лечение. А был ли когда-нибудь случай – пример – предъявления такого иска психиатру?

– За что, например?

– Ну вот, я помню, у нас в университетском общежитии одна девушка покончила с собой. До этого она два года ходила к психотерапевту, лечилась от депрессии. И накануне рокового дня тоже провела очередной сеанс, на котором ее психотерапевт не заметил никаких угрожающих симптомов. Могли родители девушки подать в суд на врача?

– Скажу вам так: да, подобное случается. И пресса просто обожает раздувать и расписывать эти трагедии. А миллионы ситуаций, в которых психотерапевты день за днем, в тишине своих кабинетов спасают людей от отчаяния и самоубийства, проходят незамеченными.

– Хорошо, возьмем другую коллизию, так сказать, обратную: психиатр написал заключение, что данный больной излечился и больше не представляет угрозы ни для себя, ни для других. А он вышел на свободу и через месяц убил кого-то. Может семья погибшего судить психиатра?

– Такие случаи мне не известны.

– Обычные врачи обязаны покупать страховку от исков за неправильное лечение. У вас есть такая страховка?

– Да, есть. Но для психиатров она стоит гораздо дешевле, чем для остальных медиков.

– Почему?

– Потому что в нашей профессии необходим – и всегда присутствует – элемент творчества, поиска. Нет универсальных способов лечения душевных недугов. Никто не может сказать: здесь лечение не помогло, потому что оно применялось неправильно. Слова?правильно-неправильно? к нам так же неприменимы, как к художникам, поэтам.

– Вы употребили выражение?душевные недуги?. И я вспомнила, что в университете брала курс по истории психиатрии. Из него мне запомнилась яркая фигура доктора Бенджамена Раша, знаменитого хирурга в армии Вашингтона, подписавшего Декларацию независимости вместе с отцами-основателями. Среди его многочисленных книг есть и труды по психиатрии, в которых он доказывает, что любое уголовное преступление – это проявление душевной болезни, которая должна поддаваться лечению. Он призывал лечить от воровства, поджогов, убийств и особенно – от вранья и жульничества. Как относятся сегодняшние психиатры к идеям докотора Раша?

– О, это легкий и безотказный прием: отпрыгнуть на двести лет назад и дискредитировать насмешкой над старыми идеями всю нашу профессию. Хочу лишь напомнить вам, что до трудов доктора Раша душевная болезнь считалась делом рук дьявола или ведьм.

– В годы его молодости, – включился мистер Макферсон, – в Америке еще свежа была память о судах над колдуньями в Салеме.

– А хотите я вас шокирую еще больше? – сказала доктор Сташевич. – В наших журналах недавно печатались статьи, интерпретировавшие отсутствие счастья у человека как болезнь. Причем разъяснялось, что эта болезнь – излечима.

– Да? Каким же образом?

– Наилучшее разъяснение дал первый директор Международной организации здравоохранения, канадский доктор Брок Чизхолм. Цитирую неточно, по памяти:?Концепция добра и зла должна быть пересмотрена и постепенно отменена. Это – первоочередная задача любой эффективной психиатрии. Именно психиатры должны взять на себя задачу избавления человеческой расы от калечащего бремени идеи добра и зла?. Добавлю от себя: нас ведь предупредили в самом начале, чтобы мы не ели плодов с этого дерева. Пора повесить надкушенное яблоко обратно.

Ведущий Макферсон крякнул и протер стекла очков.

– Есть еще одна особенность вашей профессии, которая многих приводит в смущение. – Голда положила перед собой книгу с закладками, открыла на нужной странице. – К другим врачам пациент всегда обращается добровольно, сам ищет их помощи. Психиатр же часто вторгается в его жизнь против его воли, как агент государства, суда, страховой компании. Делается это под завесой всевозможных языковых подмен. Цитирую:?Мы больше не говорим?человек, гражданин?, но?пациент, страдалец?. Помещение человека в психиатрическую больницу против его воли не называем тюремным заключением, но?госпитализацией?. Электрошок и лоботомия без согласия человека не называется пыткой, но терапией?.

– Да, я знаю книгу, из которой вы извлекли эту цитату, и знакома с другими трактатами этого автора – бывшего психиатра, психиатра-ренегата. Он воображает себя новым Лютером, призванным реформировать не только современную психиатрию, но и всю медицину. В его глазах, наука наших дней прокралась на место религии, а в Американской конститутции нет статьи, декларирующей отделение науки от государства. Интересно, на каких же основаниях он предложит нашим законодателям выпускать законы и руководить страной? Гадать по внутренностям жертвенных животных? По расположению комет и созвездий? А знаете, почему он так яростно восстает против принудительного психиатрического лечения? Потому что предвидит, что, когда оно будет введено законом, его увезут в лечебницу одним из первых. Он нуждается в долгом и заботливом лечении от мании величия и синдрома непризнания.

– И все же, как вы прокомментируете проблему добровольности? Уже упоминавшийся в нашей беседе доктор Раш сам вынес диагноз-приговор своему взрослому сыну, поместил его в психиатрическую лечебницу и держал там до самой смерти. В середине девятнадцатого века в Бостоне отец одной девушки, недовольный ее непослушанием, обратился за помощью к психиатрам, и те упрятали ее в больницу с диагнозом:?нелюбовь к отцу?. Примерно то же самое сделал со своей дочерью отец президента Кеннеди: она бросала тень на семью своей неуравновешенностью, истериками, и он дал психиатрам согласие подвергнуть ее лоботомии, что искалечило ее на всю жизнь. Какова роль семьи, и особенно родителей, в принятии решения: подвергать данного человека лечению или нет?

– Если семья обращается в суд с петицией, с единодушной просьбой оказать помощь одному из членов ее, решение о применении психиатрического лечения будет принято почти автоматически.

– Но не открывает ли это двери всевозможным злоупотреблениям? Вообразим, что стареющий глава большого семейства, богатый вдовец, решит жениться на молоденькой. Могут ли его дети и внуки, обеспокоенные перспективой дележа наследства с новоявленной мачехой, упрятать папочку в психбольницу?

– Такие ситуации возможны, они даже описаны в классической драматургии:?Перед заходом солнца? Гамсуна, в какой-то мере -?Трамвай?Желание?? Теннесси Уильямса. Но снова и снова: все будет зависеть от лечащего психиатра, от его профессионализма, таланта, умения отличать подлинные симптомы болезни от просто странностей в поведении человека. Когда мы даем полицейскому заряженный пистолет, мы ведь верим, что он пустит его в дело лишь в крайней ситуации и не станет стрелять в мальчишку, убегающего с украденным велосипедом.

– Очко в вашу пользу! – воскликнул ведущий.

– Мы много слышали в свое время о злоупотреблениях психиатрией в Советском Союзе. Политических диссидентов запирали в клиниках с различными диагнозами, вводили им сильнодействующие препараты. Но вот в 1962 году Генеральный прокурор США Роберт Кеннеди отдал приказ главному психиатру тюремного отдела Министерства юстиции отправить на лечение отставного генерала Эдвина Уокера. Генерал активно выступал против десегрегации в университете Миссисипи, возглавлял демонстрации. И этот психиатр заочно вынес генералу диагноз-приговор, по которому его заперли в больницу на три месяца. Как вы прокомментируете эту историю?

– Я не знакома с текстом психиатрического заключения и не могу держать в памяти события сорокалетней давности.

– А каковы взгляды сегодняшней психиатрии на опасность наркомании? В так называемой?войне с наркотиками? участвуют тысячи ваших коллег. Нас уже почти убедили в том, что использование любых наркотических веществ неизбежно ведет к нарушению нормальной деятельности мозга и нервной системы. С другой стороны, мы читаем биографии великих людей и видим там противоположное. Знаменитый хирург Вильям Стюарт Халстед употреблял морфий в больших дозах до конца своей успешной карьеры в 1922 году. Зигмунд Фрейд впадал в депрессию, если у него кончались запасы кокаина. Среди наших звезд кино и эстрады нелегко будет найти таких, кто не поддерживал бы себя то закруткой марихуаны, то понюшкой чего-то недозволенного.

– Примеры, примеры – они ничего не решают в науке. Статистика – вот наш оракул, и она неумолима.

– Но весь девятнадцатый век и вплоть до книги доктора Кинзи, вышедшей в начале 1950-х, ссылаясь на тот же оракул, психиатры уверенно заявляли, что мастурбация неизбежно ведет к безумию. И никто не пытался статистически определить число людей, поверивших в эту чушь и покончивших с собой от страха. Сухой закон был введен по рекомендации Американской медицинской ассоциации в 1918 году, алкоголь было разрешено использовать только в медицинских целях. Но статистика как-то не очень афишировала тот факт, что к 1928 году врачи в Америке зарабатывали около сорока миллионов долларов, выписывая рецепты на виски.

Полина Сташевич разгладила свою алую шаль, взглянула на Голду исподлобья:

– Знаете, я без большой охоты согласилась участвовать в вашей передаче. Кажется, у нас остается еще пять минут до конца. Но разговор можно закончить уже сейчас. Вряд ли он станет плодотворным при такой враждебной предвзятости моей собеседницы.

– Что вы, как можно! – всполошился ведущий. – Уверяю вас, доктор Сташевич, что и мы здесь, в студии, и тысячи наших телезрителей с огромным интересом и благодарностью слушаем ваши разъяснения. Мисс Себеж своими вопросами просто пытается направить беседу в русло тех проблем, которые волнуют нашу аудиторию.

Полина не смотрела в его сторону, продолжала сверлить взглядом свою оппонентку.

– По профессиональной привычке – вы уж извините – во время разговора я делала свои наблюдения и умозаключения. И мне показалось – я почти убеждена, – что в вашем умонастроении и жестикуляции проглядывают многие симптомы недавно открытого заболевания, которому мы дали название?синдром я-сама?. Думаю, что вы нуждаетесь в помощи психиатра – и безотлагательно. Если вы осознаете это и решите воспользоваться моей клиникой, обещаю, что первая сессия будет проведена бесплатно.

Доктор Сташевич-Райфилд величественно поднялась с кресла, отстегнула микрофон и пошла прочь из студии. Расстроенный ведущий семенил за ней, разводя руками и тряся седой шевелюрой. Безжалостный телеоператор не выпускал их из кадра до самой двери.

– Вот идет?Голда-я-сама?! – Грегори вскочил со стула, пошел между столиками навстречу входившей Голде. – Как ты ее раскатала! Блеск! Я просто упивался. Хотя в какую-то минуту даже пожалел.

Он помог ей снять меховую куртку, чмокнул в захолодевшую щеку. Они сели за столик друг против друга, осторожно переплели пальцы. Смотрели глаза в глаза, а видели лишь мелькающие картинки шестилетней давности. Океанские брызги на загорелой коже. Струя душа, смывающая пляжный песок. Одежда, разбросанная на полу гостиничного номера.

– Ну вот, сразу заставил меня покраснеть. – Голда убрала пальцы, раскрыла позолоченную пудреницу с зеркальцем. – Наш гример на студии жалуется, что мой стыдливый румянец пробивает любые белила.

– Мне бы тоже не помешал гример перед лекцией! Но не положен по штатному расписанию. А зря! Чем мы хуже вас? Такие же честные труженики индустрии развлечений. Эстрадники с энциклопедией в кармане.

– Ты правда пожалел старушку? Считаешь, что можно было бы с ней помягче?

– Ни в коем случае. Дай им волю – они нас всех оплетут и повяжут своими синдромами. Причем искренне, из лучших побуждений. Ведь у всех доброхотов одинаковый ход мыслей. Они начинают с того, что хотят подавить волю злых, лишить их свободы совершать зло. Но как обнаружить – узнать – злого, пока он не проявил себя? Узнать невозможно. И шаг за шагом доброхоты приходят к тому, что надо подавить волю всех! Или по крайней мере заполучить инструмент для подавления воли любого. Этим кончают все утопии доброхотов: Платона, Томаса Мора, Кампанеллы, Маркса.

– ?Кто был ничем, тот станет всем?? Да, мне хватило трех месяцев жизни под этим лозунгом – излечилась, приобрела иммунитет на всю жизнь.

– А что все же с миссис Кравец? Будут ее судить или объявят невменяемой?

– Старушка Полина, кажется, уже пишет статью под названием?Синдром сочинительства?. Но в их священных книгах этого синдрома еще нет, так что суд, скорее всего, состоится.

Молоденький официант (из студентов?) принял их заказ на память, не записывая, отобрал меню (чтобы не передумали?), удалился.

– В госпиталь попала Оля, а больным выглядишь ты. Боюсь, тебе не гример нужен, а солнечный месяц на Гавайях. Вид довольно плачевный. Ты хоть разок в день высовываешь нос на улицу? Или это все – от жизненных колдобин? Рассказывай, что случилось. Откуда налетели?вихри враждебные??

Нет, про арабскую статью и интриги коллег Грегори рассказывать не стал. Только про полицейских и их нелепые подозрения. Подробно описал весь допрос, старался не упускать деталей. Преступников, конечно, часто ловят на мелких промахах, на случайных оговорках. Но ведь и доказательство невинности может таиться в каком-нибудь старом конверте с правильным штампом и маркой, в каком-нибудь волоске с неправильным ДНК. Голда слушала внимательно, иногда застывала, воткнув нож и вилку в омлет с грибами. Дослушав, вытерла губы салфеткой, уронила сахарный кубик в чашку с кофе.

– Насколько я понимаю, единственная серьезная улика против тебя – этот неожиданный приезд из Вашингтона в день преступления. Но мне-то ты можешь сознаться, зачем приезжал?

– Не могу. Это такой стыд, что от жара в щеках у меня чай закипит во рту. Когда-нибудь наберусь духу и сознаюсь. А пока поверь: в глазах всех нормальных людей, и тем более присяжных, мое правдивое объяснение будет выглядеть беспомощным и глупым враньем.

– Скажи, что приезжал на свидание со мной. Я подтвержу под присягой.

– Нельзя – ты появилась в университете только в сентябре, а преступление было совершено в мае.

– А с Марго?

– Она, конечно, подтвердила бы. Но Оля – не могу так ронять себя в ее глазах. Я ей клялся, что до встречи с тобой был чист перед ней, как младенец.

– Судя по твоему рассказу, полицейские возбуждены, как борзые, напавшие на след. Весь вопрос в том, смогут ли они убедить судью представить дело большому жюри.

– Что это означает?

– Прокурор и судья собирают группу присяжных и показывают им улики, собранные полицией. Присяжные решают, достаточно ли собранных материалов для ареста. Ни подозреваемого, ни его адвоката в зале нет, улики выглядят убедительно. В очень редких случаях большое жюри скажет?нет?.

– Значит, я теперь должен жить в ожидании ареста? В любой день могу услышать звонок в дверь и увидеть перед домом полицейскую машину?

– Боюсь, что так. Сразу заяви им, что без адвоката разговаривать с ними не станешь.

– А они спросят:?Кто ваш адвокат??

– И ты скажи: Голда Себеж.

Грегори растроганно улыбнулся, снова потянулся к ее пальцам на скатерти.

– Правда? Ты готова меня защищать? Но почему?

– В детстве отец сочинял сказки для меня и про меня. Одна из них была про то, как я в прежней жизни превратилась в медузу, чтобы стать для кого-то зонтиком. Желание стать зонтиком – может быть, оно осталось во мне?

– А если без сказок?

– Во-первых, потому что точно знаю: на уголовщину ты не способен. Во-вторых, мне нужна судебная практика. В-третьих, если я буду твоим адвокатом, меня не смогут заставить быть свидетелем обвинения. Который должен будет описать присяжным мрачные глубины характера подсудимого. А тут мне – ого! – есть что порассказать…

– Все еще сердита? Считаешь меня виноватым в том, что случилось?

– Разве пьяница может сердиться на бутылку виски, стоящую в витрине магазина? Он и тянется к ней, и лелеет ее в мечтах, и надеется на слияние. Но потом наконец твердо решает завязать. Подвести черту. Именно так выглядит мое отношение к тебе сегодня.

Она вдруг повернулась к окну и помахала кому-то рукой. Грегори проследил за ее взглядом. Бородатый блондин в бежевом пальто стоял у машины с открытой дверцей, показывал им запястье с часами.

– Это Стив, наш художник с телестудии. Мы с ним очень дружим. Любит время от времени поговорить о женитьбе, но признался, что половина его зарплаты уходит на алименты прежним женам. Посмотрим. А ты береги себя. Очень славно было повидаться. Хотя бы по такому поводу. Не теряйте надежды, подозреваемый Скиллер, мы сделаем для вас все возможное. А вы тем временем обдумайте тему для нового курса лекций:?Отрицание наручников и сомнение в решетках на окнах?.

Она пошла к дверям, посылая бородачу улыбки и воздушные поцелуи. Грегори смотрел ей вслед, катал в пальцах хлебный шарик и чувствовал, как печаль – как целое море печали – разливается в груди, плещет тихим прибоем в горле, подкатывает струйками к глазам.

Кинокадры 9-10. Подарки к Рождеству

Сверкающий променад большого супермаркета. Рождественская мишура свисает с потолка золотыми звездами, бумажными гирляндами, красными подарочными чулками. Автомобиль с откинутым верхом тихо вращается на бархатной платформе. За рулем – живая красавица в бикини. Она время от времени выбирает кого-нибудь в текущей толпе, наводит на него палец, потом указывает на место рядом с собой. Мужчины, хихикая, проходят мимо. Но один смельчак в бейсбольной кепке задом наперед вдруг решился: отдал ребенка жене, ступил на платформу, плюхнулся рядом с красавицей. Аплодисменты, улыбки… Вот-вот взревет мотор и парочка умчится к пальмам, нарисованным на дальней стене.

У книжного стенда Станислав и Кристина рассматривают иллюстрированные календари на новый год. Есть с кинозвездами, есть с пейзажами, с картинами импрессионистов, с рыбами, птицами, кошками, лошадьми, с соборами, самолетами, цветами, с бейсболистами, футболистами, гольферами. И на каждом – крупно – заметно: 2001. Кристина выбирает с водопадами, и они идут дальше.

Входят в большой магазин электротоваров. Идут вдоль стены холодильников, потом – по проходу между стиральными машинами и электрическими печами, вдоль полок с микроволновками, пылесосами, кондиционерами. Продавцы – только мужчины. Надписи на товарах – по-английски и по-арабски.

Навстречу покупателям выходит статный смуглый менеджер лет тридцати пяти – галстук с булавкой, золотые запонки, сверкающие башмаки, но при этом восточная чалма как-то незримо маячит над его головой. Бородка и усы подстрижены волосок к волоску. Он сердечно обнимается со Станиславом, оба трижды целуют воздух над плечом друг друга. Кристина протягивает руку, но Станислав с улыбкой отводит – опускает – ее. Качает головой, показывает пальцем на небо, откуда пришел приказ правоверным не прикасаться к посторонней женщине.

Мужчины начинают тихий разговор.

Менеджер отвечает на вопросы Станислава, улыбается, но сам то и дело бросает взгляды на Кристину. Та движется вдоль полок с соковыжималками, читает надписи на коробках. Менеджер, извинившись, оставляет Станислава, спешит к покупательнице. Приглашает ее подойти к столику, за которым продавец демонстрирует работу агрегата.

Раз, два, три, четыре – морковки одна за другой ныряют в короб. Жых-жых-жых – вылетают очищенными. Бух, бух, бух – прыгают под ножи в прозрачном пластиковом цилиндре. Гудение – и через минуту продавец извлекает из недр аппарата стакан красного сока, подает Кристине.

Та подносит стакан к губам.

Менеджер смотрит ей в лицо так, будто жизнь его зависит от того, одобрит покупательница получившийся напиток или нет.

Кристина пьет жадно. Допив, отнимает опустевший стакан от лица. Слизывает красный полумесяц над губой. Улыбается менеджеру, кивает.

Тот улыбается в ответ с облегчением. Говорит что-то продавцу по-арабски. Но сам не отводит взгляда от лица Кристины.

Продавец уходит и вскоре возвращается с коробкой в праздничной упаковке. К ней приколоты два белых гладиолуса.

Станислав достает кредитную карточку, но менеджер отводит его руку. Приложив ладонь к груди, кланяется, просит принять подарок.

Кристина в смущении смотрит на Станислава. Тот разводит руками. Восточная щедрость – нельзя отказаться.

Кристина благодарит. Оба идут к выходу. Менеджер смотрит им вслед.

10. Воля Аллаха, воля Кристины

В телефонном разговоре Оля возвращалась к слову?паника? раз двадцать.?Да, я в полной панике?;?говорю себе?не паникуй?, но ничего не могу с собой поделать?;?ты скажешь, я, как всегда, защищаюсь паникой от непредсказуемого, и будешь прав, но…?;?паника просто душит меня…?.

В чем дело?

У Кристины новый ухажер. Опять иностранец, но совсем-совсем чужой. Рогойский тоже был со своим туманом и загадками, но хотя бы европеец. А этот – араб. Из Саудовской Аравии. Кажется, очень богатый. Нет, не нефть, а импорт-экспорт электрических аппаратов и сеть супермаркетов Фасири. Разбросаны по всему Ближнему Востоку и на Западе тоже. Кристина сначала думала, что он просто менеджер, а оказалось – совладелец. Один из восьми братьев. Вежливый, воспитанный, невероятно начитанный. Говорит с акцентом, но не с арабским, а с британским. Учился под Лондоном в частной школе, потом – в Оксфорде. Старается не шокировать нас, туземцев, своими взглядами, но иногда роняет что-нибудь такое, что только диву даешься. А главное: не ухаживал, не объяснялся в любви, а через неделю знакомства предложил Кристине руку и сердце. И эта дурочка обещала подумать! Что делать?

Оле после аварии еще не разрешали садиться за руль. Она уговорила бывшего-но-любящего приехать на панический семейный совет. Выбрала тот вечер, когда Кристина умчалась поделиться новостью с бабкой Лейдой.

Теперь они сидели друг против друга, лелея в руках кофейные чашечки из старинного русского сервиза. Палка-костыль дежурила на ручке кресла. Светлые космы парика доставали Оле до плеч. Новый облик, новая женщина. Ну, почему бы, почему не начать им все сначала?

– Я видела Хасана только один раз. Он захотел познакомиться с матерью будущей жены. Да, говорит об этом спокойно, как о деле решенном. Пригласил нас на концерт в Нью-Йорк. Баварский симфонический гастролировал в Карнеги с Телеманом и Гайдном. У Хасана всюду связи, так что с билетами – никаких проблем. Все прошло как в кино про богатых и знаменитых: лимузин с шофером, ужин в отеле?Валдорф-Астория?. Среди прочего Хасан рассказывал, как бывал несколько раз на приемах у короля Иордании и как естественно и непринужденно вела себя американская жена короля, прекрасная Нур. То есть тихая пропаганда капает непрерывно и по любому поводу.

– А не рассказывал он при этом, сколько было покушений на жизнь иорданского короля? Мне запомнилось одно – самое красочное. Он летел на какое-то совещание в Марокко. И вдруг к его самолету приблизился неизвестный истребитель. По радио потребовал следовать за ним. Королевский самолет не подчинился. Тогда истребитель выпустил первую очередь. Несколько пуль залетели в салон. А что наш король? Не растерялся, выхватил микрофон у радиста и закричал измененным голосом:?О, Аллах, Аллах! Что вы наделали! Король убит, бедный король убит!? В истребителе поверили и отстали. Какой актер, а? Куда там Гамлету с его?мышеловкой?.

– Хасан уверяет, что за последние годы обстановка на Ближнем Востоке очень изменилась, стала гораздо спокойней. Во всяком случае, в его стране отношение к иностранцам теперь более терпимое, чем десять лет назад. И немудрено: больше половины их рабочей силы – приезжие. Из Пакистана, Филиппин, Кореи, Индии, Таиланда, Индонезии. Да, забыла немаловажную деталь: новоявленный ухажер дьявольски красив. Но ты и сам скоро увидишь.

– Я в мужской красоте ничего не понимаю – ты же знаешь. Помнишь, всегда спрашивал у тебя про актеров в кино: кого из них я должен считать красавцем?

– Хасан выразил горячее желание познакомиться и с тобой тоже. Предложил совместную прогулку нам всем на его яхте, вверх по Гудзону. И я очень, очень прошу тебя: не отказывайся. Мне так нужно опереться на кого-то в этой передряге.

– Хорошо, я готов. Но что скажет Кристина? После твоей аварии она так озлобилась против меня. В университете проходит мимо, едва уронит?хай? – и то самым уголком рта.

– Ты не поверишь – Кристина тоже?за?. Она ведь непредсказуема – тебе ли не знать? И на приглашение Хасана сразу заявила:?Прекрасная идея?. Ты свободен в следующее воскресенье? Вот и чудно. А пока сходи в кухню и загляни в правый верхний ящик. Там должно было остаться полбутылки?Вана Таллина?. От всех этих волнений я, наверно, сопьюсь эстонским ликером.

И вот они вчетвером – в белом лимузине. Как много нового можно увидеть в знакомых местах, если за рулем – кто-то другой! Если тебе не надо вглядываться в дорожные указатели, в задние фонари грузовика, то и дело тормозящего перед носом! И беседа – насколько легче она течет, когда все удобно расселись лицом друг к другу в просторном салоне, когда не нужно выгибаться к собеседнику на заднем сиденье.

На хозяине – плотный морской китель с галунами, капитанская фуражка с золотым якорьком – на коленях. Красив, улыбчив, полон спокойной уверенности в том, что рано или поздно все обернется по его желаниям. Или по воле Аллаха. Ибо одно с другим, как правило, совпадает. Охотно отвечает на расспросы. Да, штаб-квартира их торговой империи находится в Джидде. Это портовый город на берегу Красного моря. Мекка – в двадцати минутах езды на восток, в глубь полуострова. Нет, ха-ха, не на верблюде, конечно! На автомобиле, предпочтительно на?ягуаре?. Строительство новых домов идет так бурно, что пригороды обоих городов, наверное, вскоре сольются.

Отец Хасана, патриарх рода Абдул Фасири, умер два года назад, теперь всем руководит старший брат Халид. Мать? Она жива, но настоящей близости между ними нет. Его так рано отправили на учебу в Англию, домой возвращался только на каникулы. Знакомство с Рогойским? Да, вот уже лет семь. Хасан был включен в торговую делегацию, ездившую в независимую Украину. А Станислав подрабатывал там гидом в туристическом агентстве. Арабский знал еще слабовато, обходились английским. Но подружились на общей страсти: лошади. Верховая езда, скачки, поло. В каждом крупном городе после посещения мечети Станислав отыскивал ипподром или хотя бы скаковые конюшни. В Харькове донские казаки демонстрировали чудеса джигитовки и рубки. Бедным туркам доставалось от этих всадников в свое время.

Лимузин подъезжает к причалу.

День ясный, безветренный – рождественский подарок декабря.

Яхта сияет белыми бортами, начищенными поручнями, кольцами иллюминаторов.

Шкипер-американец спешит навстречу приехавшим, салютует. Оля опирается одной рукой на его плечо, другой – на палку, первой ступает на перекинутый над водой мостик. Деревянные планки покачиваются под ногами, учат ходить опасливо, не заглядываться на зеленую глубину в просветах. И все четверо, будто усвоив этот урок, на протяжении всего плавания вели разговор осторожно, пытаясь не свалиться в холодный океан, разделяющий два мира, непостижимых друг для друга.

Вверх по Гудзону

(Хасан беседует с гостями.)

Хасан: Вы все, наверное, знаете, что мусульмане, обсуждая планы на будущее, непременно добавляют:?Если на то будет воля Аллаха?. В разговорах с американскими друзьями я это присловие опускаю. Будет ли мне также позволено опускать другое присловие:?Если на то будет воля бесценной Кристины?? Поверьте, я прекрасно понимаю, что наше будущее с ней возможно только в том случае, если она скажет мне свое заветное?да?.

Оля: Но и вы должны нам заранее простить все бестактные вопросы, которые будут вылетать из глубины нашего невежества, о нравах и обычаях вашей страны.

Хасан: Например?

Оля: Например – еще раз тысяча извинений – самый больной вопрос: намерены ли вы иметь Кристину своей единственной женой? Или это тоже будет зависеть от воли Аллаха?

Хасан: Безусловно, единственной. Тем более что бoльшую часть жизни мы будем проводить – если на то будет воля Кристины – в Америке. А здесь, как вы знаете, даже в штате Юта многоженцев не оставят в покое. Только для совершения бракосочетания нам придется совершить поездку в Аравию. Иначе наш брак не будет признан законным и наши дети не смогут унаследовать то, чем я владею на полуострове.

Грегори: Для совершения брака должна ли будет Кристина сменить веру, перейти в мусульманство?

Кристина: Вера?! Моя вера?.. Откуда бы ей взяться? Маму все детство заставляли в школе молиться иконам с Марксом и Лениным. В Америке меня учат молиться золотому тельцу. Имя Божье здесь выбито на каждой монете, напечатано на каждой купюре! Если это и есть моя вера, с ней я расстанусь без труда.

Оля: Конечно, мистер Фасири, мы немного смущены внезапностью вашего решения о женитьбе. В Америке молодые люди долго приглядываются друг к другу, осторожничают, выбирают. В романах и кино нам рассказывают о любви с первого взгляда, но в жизни…

Хасан: Это потому, что в Америке молодым людям разрешено встречаться, гулять, обниматься на темных скамейках, а теперь уже – и не на очень темных. Я же каждый раз, когда помогаю Кристине выйти из автомобиля, нарушаю правило, заповеданное пророком. Прикасаться позволено только к родственницам. Но я уже столько нарушил всяких правил за последние двадцать лет, что остается только надеяться на милосердие Аллаха.

Грегори: Какие еще?

Хасан: Верующий не должен смотреть на открытые женские лица. Но как это осуществить, живя на Западе? Страшная колдовская сила женской красоты не ошеломляет юношу, рожденного на Западе, он привык к ней с пеленок, выработал иммунитет. Не то у нас. Вы представить себе не можете, что творилось со мной, когда я десятилетним попал в Англию. Девичьи лица на улицах, в кафе, в магазинах – от них кружилась голова, радужные круги плыли перед глазами. Какая уж там учеба! Первый год я получал одни?ди? и?си?. Может быть, поэтому мне хватило одного взгляда на Кристину, чтобы в то же мгновение понять: вот она – моя бесценная, моя суженая!

Оля: Никогда еще не проплывала так близко мимо Статуи Свободы. Когда нога заживет, непременно выберусь на экскурсию.

Хасан: Если позволите, я бы с удовольствием присоединился к вам. Тоже всегда мечтал увидеть Нью-Йорк сверху, как видит его какой-нибудь альбатрос. А пока разрешите мне устроить вам маленький сюрприз. (Достает мобильный телефон, набирает номер. И через минуту по палубе, по лицам, по перилам начинает скакать крупный солнечный зайчик.)

Кристина: Я вижу, вижу, откуда он прилетел! Вон из того небоскреба!

Хасан (довольный произведенным эффектом): Да, американская контора нашей корпорации располагается во Всемирном торговом центре. Южный Близнец, тридцать седьмой этаж. Я позвонил дежурному (кому-то приходится сидеть у компьютеров и по воскресеньям) и попросил послать моим гостям солнечный привет.

Грегори: Корпорация Фасири имеет отделения во многих странах Европы и Америки. Приходится ли ей вести финансовые операции с банками западного мира? Ведь все эти банки получают свою прибыль, ссужая деньги под проценты. То есть делают то, что строжайше запрещено пророком Мухаммедом. Пользоваться услугами этих банков – не является ли грехом и святотатством?

Хасан: По возможности мы стараемся пользовать только мусульманскими банками, которые исключают ростовщичество, получают прибыль не в виде процентов, а взимают плату за каждую проводимую операцию. Но в принципе вы правы: любые контакты с западным миром неизбежно вынуждают мусульманина совершать что-нибудь?абе? – постыдное или даже?харам? – греховное. Уже то, что я сижу сейчас с вами и наслаждаюсь, глядя на прелестные лица двух чужих женщин, есть?харам?. Мой покойный отец устроил бы мне страшный разнос, мог бы даже в наказание услать в какую-нибудь дыру в Сомали или Кении. В следующий хадж пройду в Мекке лишнюю покаянную милю.

Оля: Если бы вам, Хасан, был предоставлен свободный выбор, где бы вы предпочли жить – в Аравии или на Западе?

Хасан: Честно вам сказать, я стараюсь не пускать свой ум в сферы невыполнимого и несбыточного. Свободный выбор – разве он возможен для меня? Мое положение в мире, мое богатство, мое достоинство неразрывно связаны с моей принадлежностью к семейному клану, к нашим традициям, к вере отцов. Знаю, что, на взгляд западного человека, саудовские обычаи содержат много грубого, жестокого, иррационального. Но если бы я начал перечислять все, что пугает и отталкивает араба в обычаях современных христиан, наше путешествие растянулось бы на недели. Слава богу, нужды в этом нет. Ибо все это прекрасно сделал до меня присутствующий здесь профессор Скиллер.

Грегори: Польщен, но не вполне понимаю.

Хасан: Кристина рассказала мне о ваших лекциях. Сомнение, отрицание – все это меня очень заинтересовало. Я открыл Интернет, прочел многие ваши статьи. Мне показалось, что ваш протест вырастает из того же нравственного неприятия многих аспектов жизни современного западного общества, какое я испытал, оказавшись в Англии совсем молодым. После переезда в Америку это только усугубилось.

Грегори: Что показалось вам особенно тягостным? С чем было ужиться тяжелее всего?

Хасан: Пожалуй, две вещи принять было особенно трудно: откровенную – разрешенную – высокооплачиваемую ложь и непрерывную конфронтацию людей друг с другом. Свары в парламентах, перепалки в газетах, финансовая грызня, противоборство в судах – вплоть до Верховного! – где девять высочайших умов, на виду у всего народа, выражают полное несогласие друг с другом в истолковании законов. Во что же верить рядовому человеку, кого почитать?

Оля: Мы только что проплыли мимо статуи главного, наиболее почитаемого американского божества. Я же прожила все детство в стране, в которой открытая конфронтация была строго запрещена. Могла бы долго описывать вам, чем это оборачивается для рядового человека.

Хасан: Конечно, свобода – прекрасная вещь, никто с этим не спорит. Но есть и другие, не менее важные: личная безопасность, душевный мир, чувство собственного достоинства. И все они оказываются под угрозой, если почитание свободы превращается в культ.

Кристина: Не подходим ли мы к границе тех споров, которых договорились избегать?

Хасан: Бесценная, позволь только одно – последнее – сравнение. Оно только что пришло мне в голову. Смотрите: далеко в небе летит самолет. Наверное, поднялся из аэропорта Ла Гвардия, направляется в Детройт, Чикаго, Торонто, Сиэтл. Внутри пассажиры с комфортом сидят в креслах, любуются облаками или смотрят кино, потягивают вкусные напитки через пластиковые соломинки, беседуют друг с другом. Но и мы здесь, внизу, окружены не меньшими удобствами: напитки наши не хуже, кресла просторнее, пейзажи за окнами богаче. Только перемещаемся в пространстве в пятьдесят раз медленнее. А теперь представьте себе, что голос неведомого оракула вдруг возвестил бы с небес, что главное в жизни человека – скорость перемещения. Что быстрота движения определяет счастье и полноту жизни. Мы бы здесь, на яхте, мгновенно почувствовали себя глубоко несчастными, постыдно обделенными.

Кристина: Эй, штурман, заспался?! Ну-ка, полный вперед!

Оля: Нет, мало. Нужно причалить и пересесть в гоночный автомобиль. Хасан, у вас ведь найдется?феррари? на четверых?

Грегори: А я бы предложил другое: начать движение – борьбу – за снижение скорости слишком быстрых. Ишь разогнались эти, в самолетах! Долой неравенство скоростей! Пусть летящий лайнер возьмет нашу яхту на буксир.

Хасан: Наше тело не чувствует абсолютную величину скорости – только замедления и ускорения. Точно так же и душа не чувствует абсолютных размеров свободы – только утраты ее и расширения. Мы горюем об утратах, радуемся расширениям. Но не нужно забывать, что от слишком высоких ускорений тело человека может разорваться. Точно так же от слишком быстрого расширения свободы разрывается душа. Много людей с разорванной душой – в стране начинаются бунты, погромы, революции. Что мы и видим в десятках стран, слишком быстро рванувшихся за призраком свободы.

Оля: Смотрите, какой славный домик там на берегу, за деревьями.

Хасан: О, это чудесное место – Дом-музей Вашингтона Ирвинга. Мы и туда должны устроить совместную экскурсию.

Кристина: Я бы тоже хотела заснуть, как Рип Ван-Винкль, и посмотреть, что здесь будет двадцать лет спустя.

Хасан: Правда превосходный писатель? Конечно, первым делом я прочел его жизнеописание пророка Мухаммеда. Уже двести лет назад он представил американцам ислам без ненависти и предвзятости. А потом в руки попалась его?История Нью-Йорка?. Я хохотал и не мог остановиться. Его юмор бесподобен. Помните, про шеренгу наступающих солдат:?Полные гнева и капусты??

Грегори: Все же эту книгу правильнее было бы назвать?История Нью-Амстердама?. Он ведь кончает серединой семнадцатого века, когда город перешел от голландцев к англичанам.

Оля: Да, я тоже запомнила смешные сцены оттуда. Как во время войны со шведами голландскую армию спасло только то, что – цитирую приблизительно -?шведы держались своей всегдашней привычки – в момент выстрела закрывать глаза и отворачиваться. Смертоносный залп поразил стаю диких гусей, которые все пошли на ужин сражавшимся?.

Хасан: Но, отсмеявшись, я все же задумался: а почему голландцы без боя сдали город англичанам? Ведь были не трусы, в Европе отбились и от Испании, и от Франции. И их вождь, легендарный губернатор Нью-Амстердама Питер Стайвессон, яростно призывал их сражаться, стучал своей деревянной ногой. А они предпочли капитулировать, и город из Нью-Амстердама превратился в Нью-Йорк.

Грегори: Задумались – и нашли ответ?

Хасан: Мне кажется, голландцы сдались потому, что в условиях капитуляции, предложенных англичанами, ничто не угрожало их достоинству. Им были обещаны неприкосновенность их имущества, неприкосновенность протестантской веры, право продолжать торговлю со всем миром и путешествовать, право учить детей на родном языке и оставлять им в наследство накопленные богатства. Единственная перемена: власть голландского губернатора переходила в руки наместника английского короля. Но это не грозило им утратой реальных и важнейших свобод.

Оля: А почему же так долго и упорно сопротивлялись индейцы? Двести, триста лет все попытки колонистов, а потом – американцев заключить мир с ними проваливались одна за другой. Хотя условия предлагались щедрые.

Хасан: Все потому же. Белые предлагали индейцам построить мельницы и школы, научить пахать землю и разводить скот, запасать продукты на зиму и лечить от болезней. Но они хотели, чтобы индеец перестал быть воином. А для него это означало полную утрату достоинства. Человек, выпустивший из рук томагавк, нож, лук, превращался в его глазах в подобие животного. Жизнь теряла смысл – поэтому он готов был идти на смерть, отстаивая привычный ему уклад и обычаи.

Грегори: И в сегодняшнем мире?

Хасан: Боюсь, то же самое. Американцы и европейцы верят, что они несут блага свободы народам Третьего мира. И не видят, что требуемые ими перемены губительны для чувства собственного достоинства тех, кого они хотят облагодетельствовать. Хотят расширить права, но забывают, что расширить чьи-то права можно, только отняв их у других. В мусульманском мире считанные образованные изгои вроде меня согласятся – смирятся – с утратой полновластия внутри своей семьи. Пусть он беден, пусть злоба и жадность могут отнять у него даже последний клочок земли и лачугу. Но внутри своей семьи он царь. Для него представить себе, что жена может потребовать развода, уйти, забрать детей, – кошмар, страшнее которого быть ничего не может. Лучше смерть. А ведь равноправие женщин – необходимое условие того, что принято обозначать словом?демократия?. Отсюда – волна воинов-самоубийц, конца которой не видно.

Оля: Неужели вы оправдываете атаки террористов?

Хасан: Слово?оправдывать? содержит внутри себя слово?право?. То есть закон, справедливость. Оно применимо только там, где люди подчиняются одним и тем же законам. Я ненавижу террористов не меньше, чем вы. Они убили моего брата во время захвата мечети в Мекке. Но чтобы бороться с ними, необходимо понимать пружины страстей, движущих ими. Мне кажется, западные политики предпочитают закрывать глаза на мотивы террористов и наносить ответные удары вслепую – благо бомб и ракет хватает.

Грегори: Вы можете предложить другие методы борьбы? Что нужно делать, как защищаться? Вот мы сейчас проплываем под мостом Тапан-зи. Что помешает фанатику с деньгами купить яхту вроде этой, нагрузить ее взрывчаткой, пришвартоваться к одной из опор и включить детонатор? Или даже использовать взрыватель замедленного действия, чтобы спустить надувную лодку и уплыть в безопасность?

Хасан: У меня нет ответа на ваш вопрос. Даже если запретить всем мусульманам въезд в страну, может появиться христианский проповедник любви вроде Джима Джонса, который отравил девятьсот своих последователей в Гайане, вместе с детьми и стариками. Или Дэвид Кореш – сто заживо сожженных в Вэйко-Техас. Или Тимоти Маквей – двести взорванных в Оклахоме. Ни один народ и ни одна вера сегодня не могут похвастаться монополией на злобу, ненависть, жестокость.

Оля: Зато есть монополия на нефть. Или почти монополия. Ведь все богатство вашей страны покоится на нефтяных запасах. А что, если они вдруг истощатся? Или русские откроют новые запасы в Сибири и зальют рынок дешевой нефтью?

Хасан: Это может прозвучать странно, но должен вам сказать, что только половина богатства Аравии вырастает из нефтяных скважин. Вторая половина наших сокровищ была спрятана не в земле, а – как ни парадоксально – в Коране.

Оля: Вы имеете в виду духовные сокровища?

Хасан: Отнюдь нет – самые материальные, исчисляемые в долларах, фунтах, франках, лирах. Дело в том, что вся территория Аравийского полуострова считается у мусульман священной, поэтому владеть землей на нем может только гражданин арабского государства. Если французская, немецкая, итальянская корпорация покупает концессию на строительство завода, аэродрома, торгового центра в Аравии, она обязана войти в партнерство с арабом, который будет формальным владельцем земельного участка. Как вы понимаете, комиссионные, получаемые им, могут составить весьма крупную сумму.

Кристина: А в других странах?

Хасан: В Америке таких законов нет. Я могу купить любой участок земли и стану полноправным владельцем его. Когда европейцы приплыли в Индию и Китай, земля в этих странах не считалась священной. Европейцы могли купить нужные им участки у раджи или мандарина и устроить на них хлопковые или чайные плантации, выращивать джут, каучук, пряности и богатеть, богатеть. Именно так им удалось колонизировать эти великие империи. Саудовской Аравии колонизация не грозит.

Грегори: Продавать земельные участки – дело, конечно, прибыльное. Но в Нью-Йорке был один гений, который додумался продавать иностранным туристам Бруклинский мост.

Оля: Ты шутишь?!

Грегори: Ничуть. Его звали Джордж Паркер. У него была контора в Нью-Йорке, где он держал горы фальшивых документов, якобы подтверждавших его право владения. Он уверял доверчивых покупателей, что они разбогатеют, взимая плату за въезд на мост. И некоторые, совершив сделку, даже пытались устроить въездные кассы, но полиция прогоняла их. В летние месяцы Паркеру удавалось совершить две-три продажи в неделю. И не только Бруклинского моста. Музей Метрополитен, Статуя Свободы – покупатели находились на все. Продавая могилу генерала Гранта, Паркер обычно объявлял себя внуком героя.

Оля: Но неужели никто из одураченных не пожаловался, не обратился в суд?

Грегори: Жаловались многие, но Паркер обычно успевал перенести свою контору в другое место. Когда полиция являлась, она находила лишь пустое помещение с табличкой?сдается? на дверях. Только после третьего ареста и суда этот гений получил приговор?пожизненно?. Кончил свои дни, бедняга, вон за теми стенами.

Хасан: О, я всегда хотел узнать, что это за здание. Но в туристических брошюрах оно не указано.

Грегори: Это знаменитая тюрьма Синг-Синг. Описана во многих романах, воспета в песнях. В девятнадцатом веке заключенные добывали мрамор в местном карьере, и он шел на строительство многих знаменитых зданий в Нью-Йорке. Тюрьма должна была окупать себя, ни цента с налогоплательщиков. Можете себе представить, какими методами это достигалось. Битье плетьми, одиночные камеры, голод. Существовало также?правило тишины?. Заключенным запрещено было разговаривать, не говоря уже о пении во время работы.

Оля: Какая жестокость!

Хасан: Не правда ли – символично. На левом берегу реки – знаменитая тюрьма, а на правом, почти напротив, – знаменитая военная академия. Вест-Пойнт и Синг-Синг – два главных редута американской обороны. Против внешнего врага и против внутреннего – преступников.

Грегори: Припоминаю эпизод из британской истории. На Англию надвигается огромный испанский флот,?Непобедимая армада?. Готовится вторжение. И королева – среди других мер обороны – приказывает выпустить из тюрем и вооружить заключенных. То есть напустить внутренних врагов на внешних.

Хасан: Дорогие гости, мне кажется, мы все созрели для ланча. Прошу меня извинить – я должен спуститься в камбуз, узнать у повара, готово ли угощение. Надеюсь, он припас для нас несколько гастрономических сюрпризов. (Удаляется.)

Оля: Неужели нельзя было просто справиться у повара по внутреннему телефону?

Кристина: Хасан очень тактичен. Я думаю, просто настало время его дневной молитвы. Выполнимые заветы пророка он все же старается не нарушать.

(Хасан возвращается через десять минут. Вслед за ним официант в белом кителе с золотыми пуговицами начинает вносить блюда с кулинарными шедеврами арабской кухни. Яхта делает плавный разворот и плывет обратно. За пиром беседа продолжается, отблески волн играют на потолке кают-компании и на лицах путешественников.)

Темная туча шла с океана навстречу возвращающейся яхте. Она затягивала небо, как театральный занавес, знаменовала конец волнующего спектакля. Усталые и притихшие собеседники, осторожно ступая по мостику, перешли над черной водой в щучье чрево лимузина. По узким улицам автомобиль двигался осторожно, не быстрее яхты.

Грегори не терпелось остаться с Олей наедине, поделиться впечатлениями о восточном женихе, об этом новоявленном калифе из?Тысячи и одной ночи?. Однако Кристина сказала, что ей и матери нужно готовиться к Рождеству – подарки, открытки родственникам и друзьям, невозможно больше откладывать. Хасан пошел проводить дам до крыльца их дома, позволил Оле в нарушение заветов опираться на его локоть. Вернулся задумчивый, достал надушенный платок, отер капли пота со лба. Молча вгляделся в лицо профессора отрицания. Тот догадался – спохватился – прижал ладонь к сердцу:

– Это была замечательная, великолепная прогулка! Уверен – мы все ее запомним надолго. С восторгом и благодарностью.

Хасан улыбнулся с облегчением, спрятал платок. Обвел мечтательным взглядом чернеющее небо за окном. Лимузин возобновил свое плавание под фонарями. Кажется, по восточным обычаям жених должен вступать в переговоры с родителями невесты. Договариваться о приданом, просить благословения? Но Хасан вдруг заговорил совсем о другом.

– Вам говорит что-нибудь такое имя: Нагиб Махфуз?

– Кажется, это современный египетский писатель.

– И очень талантливый, лауреат Нобелевской премии. Лет шесть назад он садился в автомобиль около своего дома в Каире, чтобы ехать в любимое кафе. Вдруг к нему направился неизвестный молодой человек. Махфуз подумал, что это читатель-поклонник, и протянул ему руку. А тот, вместо рукопожатия, достал кухонный нож и всадил его в шею писателю.

– Убил?

– Хирурги сделали чудо и спасли раненого. Нападавшего схватили, но его дальнейшая судьба мне неизвестна. Знаю только, что раньше он слушал проповеди в своей мечети, обвинявшие писателя в богохульстве и отступничестве от ислама.

– Почему вы вспомнили об этом?

– Разыскивая ваши статьи в Интернете, я ввел имя?Грегори Скиллер? и по-арабски тоже. Нашел заметку про вас в Детройтской арабской газете.

– Да, мне давали читать перевод.

Хасан Фасири повернулся к своему пассажиру лицом, коснулся пальцем его ладони, лежавшей на сиденье.

– Много ненависти растекается в нашем мире. И всплески, завихрения ее совершенно непредсказуемы. Мне бы хотелось, чтобы вы не отмахнулись, не закрыли глаза на угрозу, скрытую в этой заметке. Говорю это потому, что сам уже был не раз объектом проклятий фанатиков и даже нападений.

– Но что я могу сделать? Что сделали вы?

– Моя самооборона, конечно, не каждому по карману. Корпорация Фасири окружила меня телохранителями: шофер лимузина, штурман на яхте, продавец в магазине – они все служили в десантных войсках, отвечают за безопасность моей особы перед дирекцией.

– Не думаю, чтобы наш университет готов был раскошелиться на охрану своих профессоров.

– Я это понимаю. Но очень, очень вас прошу: если кто-то из заезжих студентов вдруг направится к вам в коридоре, взгляните сначала на его руки, прежде чем протягивать ему свою. Ведь на покупку кухонного ножа не требуется ни разрешения полиции, ни справки от психиатра, ни даже водительских прав.

Кинокадры 10-11. В женской тюрьме

Галерея в здании новейшей женской тюрьмы. Надзирательница идет вдоль запертых дверей, находит нужную камеру, отпирает. Выпускает женщину, одетую в тюремный комбинезон. Из-за короткой стрижки мы не сразу узнаем в ней ту, которая рисовала следы побоев на собственном теле. Наши сомнения рассеиваются, когда камера крупным планом показывает нам нашивку на ее груди:?Кравец?.

Обе женщины идут по галерее. Сквозь железную решетку пола видны надзирательницы на других этажах. Между этажами – прочные проволочные сетки. Прыгнуть или столкнуть кого-то не удастся.

Надпись над дверьми:?Душевая?.

Внутри арестантка начинает раздеваться, отдает одну за другой части своей одежды надзирательнице. Та старательно ощупывает каждую вещь, складывает на столик. Потом поворачивается к обнаженной заключенной. Миссис Кравец привычно проделывает все, чего от нее ждут: широко открывает рот, показывает язык, оттягивает пальцами щеки; оттягивает уши вперед, дает надзирательнице заглянуть; поворачивается спиной, наклоняется, раздвигает ягодицы руками; ложится спиной на скамейку, поднимает и разводит колени.

Слышен шум воды.

Надзирательница ждет, поглядывая на часы. Миссис Кравец поспешно трет себя мочалкой, успевает дойти до ступней, когда раздается звоночек. На вытирание дается еще одна минута.

Обе женщины выходят из душевой, продолжают свой путь. Железные двери, подчиняясь командам невидимого оператора, откатываются перед ними, пропускают, потом захлопываются снова. Свет ярких ламп на лестничных переходах скользит по влажным волосам заключенной.

Дверь с надписью?Комната свиданий?. За ней – помещение, разделенное стеной от пола до потолка. Верхняя половина стены – из толстого, прозрачного плексигласа. Вдоль нижней – привинченные к полу табуретки. Каждая табуретка отделена от соседней синей пластмассовой перегородкой высотой в человеческий рост.

Надзирательница указывает миссис Кравец на незанятую кабинку под номером шесть. Та осторожно опускается на табурет, вглядывается в мужчину с ежиком седых волос, сидящего по другую сторону стены.

Они улыбаются друг другу как старые знакомые.

Оба снимают телефонные трубки с аппаратов, прикрепленных к перегородкам. Начинают тихий разговор.

Крупным планом – табличка на груди мужчины:?Визитер Фридрих фон Лаген?.