"Рисунки на крови" - читать интересную книгу автора (Брайт Поппи)

8

Тревор не знал, что, собственно, ожидал увидеть в “рэмблере”, когда опустится окно: скелет с налипшей землей и фестонами червей, который с ухмылкой манит его к себе пальцем? Восставшего отца во плоти? Солнечные очки балансируют на горбатом носу и из-за затемненных стекол – напряженный взгляд голубых глаз? Или только Бобби, какого Тревор видел в последний раз: выпученные мертвые глаза, похожий на гнилую дыню высунутый язык, подбородок и худая голая грудь – все в запекшейся крови и блестят от слюны?

Он ожидал увидеть что угодно, но никак не улыбающееся лицо Терри Бакетта, дружелюбного хиппи во втором поколении, который познакомился с ним вчера вечером в баре. Владелец музыкального магазина, вспомнил Тревор, поставщик джаз-снов, торговец магией, которая принесла Птице при жизни так мало денег.

– Эй, Тревор Блэк! За бортом льет как из ведра. Или ты не заметил? Давай поехали, приятель.

Терри ткнул большим пальцем в сторону дверцы “рэмблера”. Тревор заставил себя обойти машину спереди, слыша, как под ногами скрипит влажный гравий, чувствуя, но не слыша рычание и мурлыканье работающего вхолостую мотора. “Рэмблер” на высоких колесах походил на автомобиль с детского рисунка – маленький прямоугольник на большом, и все это ненадежно балансирует на двух кружках. Это была простая, похожая на коробку и все же щеголеватая машина. Не из тех, в какой ожидаешь увидеть призрака; вообще не та, какой полагается быть призрачному автомобилю.

Заставив себя поднять левую руку, Тревор взялся за ручку. На ощупь та была холодной, усеянной каплями дождя. Открыв тугую дверцу, он скользнул внутрь – по грязному виниловому сиденью, которое его задница натирала в трикотажных подгузниках и “ош-кош” комбинезоне, сиденью, которое в жару липло к ногам, сиденью, которое пару раз описал Диди, хотя обычно его “неприятности” ограничивались задним сиденьем.

Терри сидел, удобно развалясь за рулем и заинтересованно разглядывая Тревора, его курчавые волосы были стянуты застиранной синей банданой. Грубоватое лицо Терри нельзя было назвать красивым; кустистые брови почти смыкались над переносицей, а подбородок украшала трехдневная щетина. Но выражение этого лица было прямое и дружелюбное, такое лицо бывает у человека, который сам не станет нарываться, но и другим не спустит. Будь Терри чуть более потрепанным, он вполне мог бы сойти за персонаж Крамба.

Терри поддал газу, аккуратно съехал с обочины и вновь осторожно покатил по Проезду Сгоревшей Церкви. Он, похоже, никуда не спешил.

– Откуда у тебя эта машина?

– Да она у меня уже целую вечность. Раньше Кинси мне помогал ее чинить, когда что-то ломалось, но теперь я научился почти все делать сам. Обожаю эти старые развалюхи. Никакой тебе электроники, которую то и дело вышибает, – груда честного металла и смазки. Ты знаешь, что эти “дворники” до сих пор работают вакуумных лампах? – Терри указал на хлюпающие по лобовому стеклу “дворники”, будто показывал артефакт какой-то забытой цивилизации. – Кинси еще кое-что мне рассказал об этой детке. Она когда-то принадлежала известному карикатуристу, который покончил жизнь самоубийством здесь, в Потерянной Миле. Странно, правда?

Обмякнув на сиденье, Тревор не удержался от порывистого вздоха.

– С тобой все в порядке, приятель? – оглянулся на него Терри.

– Да. – Он сел прямее, стер воду с глаз. Футболка прилипла к телу, так что проступили ребра. Промокшие джинсы были неприятно тяжелыми. – Просто промок. И замерз.

– Слушай. Я ехал в город по кое-каким делам, но я живу чуть дальше по дороге. Хочешь остановимся, чтобы ты смог вытереться. Я даже дам тебе футболку – у меня их миллион.

– Да нет, со мной все в порядке…

Но Терри уже разворачивал машину.

– К тому же я забыл подкуриться перед отъездом. Считай,что вернулись.

Пару минут спустя “рэмблер” свернул на длинный гравийный проезд, а потом остановился перед небольшим деревянным домом. Краска на стенах не столько облупилась, сколько потерлась; на веранде среди всевозможных диковинных приспособлений, колес от телег, украденных уличных вывесок и ящиков с бутылками из-под пива возвышалась пара кресел-качалок. Деревенский китч набекрень.

Терри первым поднялся по ступенькам веранды, пробрался меж горами хлама и отпер входную дверь.

– Смотри не наступи на ведьмин знак. Считается, что это к несчастью.

Переступая через порог, Тревор поглядел под ноги. Кто-то краской нарисовал два наложенных друг на друга треугольника – один красный, другой синий – с посеребренным анкхом в месте пересечения.

– А зачем он здесь?

– Понятия не имею. Дом принадлежит моему другу Призраку, который в жизни еще более жутковатый, чем можно предположить по имени. Бабушка у него была какой-то там ведьмой.

– Так его сейчас нет?

Тревор понадеялся, что ему не придется знакомиться еще с одним из дружелюбных чудаков Потерянной Мили. Он же хотел, чтоб его только подвезли, а вовсе не на импровизированную вечеринку.

– Нет, его группа на гастролях. На затяжных гастролях. Я присматриваю за фермой, что означает никакой платы и запас хорошей кармы на всю жизнь.

– Это почему?

– Сам не знаю. – Терри пожал плечами. – Мисс Избавление была доброй ведьмой. Какого цвета тебе футболку?

– Черную.

– Ну конечно. Мог бы и не спрашивать.

Терри бросил ему хлопковую футболку с символом “Вертящегося диска” (этакая прихиппованная и хайрастая версия “человека” в “монополии”, вертящая сидюк на конце полосатой, как карамелька, палки) и указал на дверь ванной дальше по коридору. Тревор осторожно ступал по сочного цвета половицам, мяг- ким от возраста. Его заинтриговала идея дома с хорошей кармой, дома, хранящего воспоминания о любви и музыке.

Закрыв за собой тяжелую дверь ванной, он стянул через голову мокрую футболку и бросил ее на пол. Это была простая черная майка, как и все остальные, когда-либо принадлежавшие Тревору. У него имелась одна с карманом, но он считал ее щегольством. Так что человечек “Вертящегося диска” был огромным

шагом вперед.

Развязав хвост, Тревор наклонился над старой ванной на ножках и выжал из волос струйку воды. Вытер голову полотенцем, но не стал связывать хайер, а оставил его сохнуть. Рыжие, как у Бобби, но с прядями бледного золота, как у мамы, волосы свисали ему до середины спины.

От зеркала в ванной ему стало неуютно – оно создавало впечатление, как будто кто-то глядит на него из зеркальных глубин. Приложив губы к серебристой поверхности, он прошептал: “Кто там?” Но никто или ничто не ответил. Только высокий бледный лоб, сливающийся с собственным отражением, его собственные глаза, сливающиеся в искривленное прозрачное око, безжалостно уставившееся на него, его собственное серьезное лицо, растворяющееся в тумане. Отступив на шаг от зеркала, он увидел, что соски у него напряглись от холода, а кожа пошла пупырышками мурашек.

Тревор натянул через голову футболку с “Вертящимся диском” и поспешил через коридор в гостиную, где Терри как раз запаливал толстый пряный косяк.

– Ты не куришь? – после глубокой затяжки спросил Терри.

Из ноздрей и углов рта у него ползли струйки синего дыма.Глаза он от дыма прищуривал, отчего стал казаться красивее и в его внешности появилось что-то эскимосское. Тревор помедлил. Терри завлекающе помахал перед ним косяком.

А, какого черта, решил Тревор и потянулся за косяком левой рукой. Он уже курил траву раньше, но недолго и не помногу. Это был один из наркотиков Бобби. Но от травы Бобби никогда не блевал и не плакал, как дитя, не она заставила его схватить молоток, не она нашептала ему, на что его употребить. Бобби курил ее за рисованием. Тревору подумалось, что неплохо бы покурить, прежде чем идти в дом.

Потому он сжал губами сморщенную пятку, слегка влажную от слюны Терри, что, впрочем, не было неприятно, и глубоко затянулся.

Что было большой ошибкой.

Он ничего не ел, кроме сомнительной лапши Кинси прошлой ночью, ничего не пил, если не считать пары стаканов кока-колы и теплой ядовитой “джолт”. Желудок внезапно превратился в мешочек из потрескавшейся и сморщенной кожи, а все ткани тела и даже мозга как будто обожгло вспыхнувшим огнем.

Косяк выскользнул у него из пальцев, прокатился по руке, оставляя длинный опаленный след поверх череды старых шрамов. Тревор услышал, как Терри что-то говорит, и почувствовал, как подгибаются колени.

Перед глазами у него возникли огромные вспышки света – синего, и красного, и искристо-серебряного, которые завращались вдруг безумными созвездиями. Потом наплыла тьма и стерла их.

Терри глазам своим не поверил, когда мальчишка рухнул на пол прямо у него в гостиной. Он видел анашистов, укуренных до состояния зомби, пялящихся в экран телевизора, как будто там выход в нирвану. Он видел пьяниц, отрубающихся в самых неподходящих местах и позах, в том числе в туалете. Он даже видел пару джанки в отключке. Но никогда за двадцать восемь лет своей жизни Терри Бакетт не видел, чтобы кто-то потерял сознание, затянувшись разок косяком.

Он извлек еще тлеющий окурок из складок одежды мальчишки, похлопал его по щуплой груди, чтобы убедиться, что его не подожжет какой-нибудь случайный уголек, проверил алеющий конец косяка, но ничего странного не увидел и не унюхал. В траве ничего такого быть не могло: Терри уже скурил три, может, четыре косяка из именно этого пакета, который, кстати, был взят из падежного источника. До него самого анаша только-только начала доходить, пряной благодатью щекоча уголки мозга. Хорошая, каролинская, самосад. Этот бледный юнец, должно быть, и впрямь в жалком состоянии.

Он проверил, дышит ли Тревор, осторожно оттянул веко, чтобы убедиться, что с ним не случилось инсульта или еще чего. На Терри уставился бледно-серебристый глаз, что заставило владельца

музыкального магазина решить, что все не так худо. Когда он заталкивал диванную подушку под свесившуюся голову Тревора, мальчишка забормотал:

– В порядке… нормально.

– Ага, и выглядишь ты чудесно, – отозвался Терри.

Найдя в кухне сравнительно чистое посудное полотенце, он подставил его под струю холодной воды и, вернувшись в гостиную, накрыл им лицо Тревора. Тревор вяло поднял руку, чтобы смахнуть полотенце, но даже не донес ее до лица, и она упала на пол, будто дохлая белая птица.

– Расслабься, – сказал ему Терри. – Не отрубайся.

Остановившись у стереопроигрывателя, он осмотрел часть своей необъятной коллекции пластинок, которую уже успел сюда перетащить, размышляя, под какую музыку Тревор предпочел бы прийти в себя. Джаз был одним из немногих жанров, отсутствующих в его коллекции. Джаз Терри нравился, но себе альбомов он так и не собрал, поскольку всегда полагал, что нужно быть спецом, чтобы разбираться в такой музыке или даже просто получать от нее удовольствие.

Наконец он нашел старый альбом Тома Уэйтса, опустил иглу проигрывателя на пластинку и, как любезный хозяин, удалился на кухню.

Тревор очнулся и обнаружил сырую с кислым запахом мембрану у себя на лице и странный гортанный голос, стонущий в ушах. Он принялся лихорадочно сдирать мембрану, и та наконец оказалась у него в руках – холодная, неприятно мокрая и вонючая. Сколько он пробыл в отключке? Казалось, несколько минут, но вполне мог быть и час, не больше: освещение не изменилось.

Стены высились над ним, уходя к бесконечно высокой точке над головой. Украшены они были старинными кислотными рок плакатами, кричащие краски вращались, а названия групп насмехались над ним: “Experience, Captain Beefheart” Джими Хендрикса, “Alarm Clock” “Строуберри”. Все это было в коллекции пластинок его родителей.

И комната была обставлена почти так же, как гостиная в доме его детства в Остине: книжные полки из ДСП, удобный диван с продавленными подушками и протертыми подлокотниками, стол, похожий на беженца с какой-то мусорной свалки. Ранний “Голодающий художник” или “бедность деко”. Тревор увидел разбросанные по комнате части ударников Терри: цимбала в углу, малый барабан прислонен к стене между книжным шкафом и дверным проемом. Было лишь одно различие между этим чужим домом и тем, где жила его семья, каким он его помнил: этот почему-то казался надежным и безопасным. Дом его родителей тоже когда-то казался надежным, но это было так давно, что Тревор едва это помнил.

Он попытался сесть и понял, что его снова уносит в эфирные дали. В голове у него возник обрывок диалога из “Сумасшедшего Кота”. “Только пре'ставь, как твой “экотоплазм” носится кругами в'круг бесконечного эфира – надо ж”. “Нерв'роятно”.

“Нерв'роятно” оно и было. Но, похоже, он упал в обморок в гостиной Терри или чья там эта гостиная. Неловко, однако. Терри поблизости не было. Тревор подумал, что, когда он сможет встать, ему, пожалуй, стоит ускользнуть из этого безопасного места, пройти пешком до города, а оттуда выбраться на Дорогу Скрипок.

Да, так он и собирался сделать – пока не почувствовал доносящийся с кухни аромат. Запах пригвоздил его к полу, заставил раздуться ноздри и с надеждой запульсировать что-то в голове. Маслянисто-темный, насыщенно-горький, бесконечно зовущий.

Кофе.

Приготовив два внушительных сандвича, Терри налил две кружки кофе, подхватил одной рукой тарелку, а другой – две дымящиеся кружки и, рискованно балансируя посудой, двинулся через кухню в гостиную, где протянул одну из кружек Тревору.

– Тебе сахар или…

И вновь его ожидал сюрприз: мальчишка схватил кружку и как будто одним глотком выпил горячий черный кофе. Терри поморщился, представив себе, как горький настой льется по его собственному обожженному дымом горлу, но Тревор только со вздохом облизнулся и протянул ему пустую кружку.

– Можно мне еще?

– Может, принести сразу весь кофейник?

– Да.

Ответ прозвучал совершенно серьезно. Так что Терри сходил на кухню за кофейником, а также за пакетом сахара и парой ложек. Тревор налил себе еще чашку, размешал в ней жалкие пол-ложки сахара – и то больше по обязанности – и разом выпил половину налитого. Терри сделал первый глоток.

– Я подумал, тебе стоит перекусить.

– Что это? – Тревор впервые обратил внимание на тарелку с сандвичами.

– Оливковое тесто и горчица на хлебе из цельного зерна.

– Оливковое тесто?

– Да, это что-то вроде местного фирменного блюда. Некоторое время назад Кинси решил устроить в “Тисе” вечер новоорлеанской кухни и подавать муффулетта, так? Но он не знал, как готовят итальянский оливковый салат. Поэтому он изготовил странные сандвичи из рулетов с вареной ветчиной, кусков пепперони и промоченных оливковым маслом крошек. На вкус получилось ужасно, но нам все-таки удалось их проглотить. С тех пор я вроде как полюбил их.

Взяв сандвич, Тревор осторожно откусил с самого краю и остался сидеть с невозмутимым видом – ему даже удалось не передернуться. Потом он, казалось, втянул в себя воздух, и все прошло. Он взял вторую половину сандвича и повторил процесс, потом налил себе еще чашку кофе.

– Хочешь, я сготовлю тебе еще кофейник джава?

– Не знаю. – Тревор поднял взгляд, и по лицу его скользнула непонятная тень. Как будто ему удалось расслабиться на несколько минут, чуть-чуть опустить забрало, а потом он внезапно вспомнил, что ему нужно совершить нечто ужасное. – Может, мне лучше пойти.

– Да все в порядке, приятель. Я никуда не спешу. В том и смысл держать собственное дело, знаешь: сам себе устанавливаешь рабочее время и хорошо платишь людям, и никто на тебя не орет, если ты чуть опоздаешь. {Или явишься чуть подкуренным.)

Зачерпывая ложкой молотый кофе из вакуумной упаковки, Терри размышлял над загадкой у себя в гостиной. В этом парнишке было что-то очень странное: он казался нервным и отчужденным и в то же время – ужасно одиноким. Как будто у него не было никаких навыков общения, как будто он пришелец из космоса, который много читал о людях и их привычках и обычаях, может, даже хотел бы узнать побольше, но только сейчас устанавливает первый контакт.

И кофе он заглатывает столько же, сколько колымага Терри машинного масла. Интересно, чего ради он бодрствует?

Одно ясно наверняка: Потерянная Миля обзавелась еще одним чудаком.

Тревор задержался ровно настолько, чтобы почти до дна выпить второй кофейник. Терри прикончил косяк и самым дружелюбным образом болтал обо всем на свете – о музыке, городке, даже о комиксах, как только выяснил, что Тревор их рисует. Тревор обычно об этом не говорил, но Терри задал столько вопросов, что на некоторые пришлось ответить.

По крайней мере Терри не помянул Бобби Мак-Ги, но, с другой стороны, “Птичья страна”, вероятно, была не в его вкусе. Вполне предсказуемо, он любил “Потрясающих братьев-придурков”. Но, как правило, те комиксы, что ему нравились, были о парнях в плащах и длинном нижнем белье, которые били ребят в черном. (Тут повисло неловкое молчание; потом Тревор, не в силах что-либо с собой поделать, пробормотал “ненавижу это дерьмо”. Терри только пожал плечами.)

Терри казался человеком добрым, и все же Тревор не мог отделаться от мысли, что его тайком изучают, словно трехголовое чудовище на ярмарке уродов. Мало где он вызывал такое же любопытство, такой же интерес, как здесь. Как будто люди чувствовали, что он местный или почти что местный.

Наконец Терри встал и потянулся. Тревор заметил краешек голого живота под футболкой: кожа слегка загорелая, с мельчайшим намеком на растущую жировую складку и тонкой линией светло-русых волос, исчезающих под ремнем джинсов.

– Думаю, пора двигаться. Тебя куда-нибудь подвезти?

– На Дорогу Скрипок.

– Тухлое место…Ты уверен?

– Я там остановился.

Терри поглядел па Тревора, будто борясь с желанием что-то сказать, но явно решил, что это не его дело. – Ладно. Пусть будет Дорога Скрипок. Дождь перестал, но день оставался хмурым. Воздух казался тяжелым и сырым, будто нежеланный поцелуй. “Рэмблер” на скорости проскочил через город, подпрыгнув, перевалил через железнодорожные пути. Была вторая половина воскресенья, и почти все в городе было закрыто: двери крепко заперты, темные окна закрыты ставнями. Андеграундная субкультура андеграундной субкультурой, но Потерянная Миля все же находилась в самом сердце "Библейского края”. Мысль о том, что его паства сможет купить тюбик зубной пасты или чашку кофе в воскресенье, разумеется, была ужасным афронтом Господу Богу.

Вот они свернули с Пожарной улицы на еще одну гравийную дорогу, ту, которая полмили спустя сменялась разбитой колеей проселка. Дорога Скрипок. Тревор почувствовал, как в груди его что-то отпускает, как дышать ему становится легче, как жаркая лента возбуждения разворачивается у него в желудке. Горы мусора и ржавые остовы автомобилей. Некрашеные трейлеры, замковые шпили кудзу. Все это скользило мимо, гораздо менее материальное, чем размытые фигуры на старых фотографиях. Взгляд Тревора рыскал вдоль дороги.

И вдруг – вот он, этот дом, его ад, его Страна Птиц. Дом стоял гораздо дальше от дороги, чем он помнил. Веранда и конек крыши едва виднелись за буйной растительностью, захватившей двор. Плакучая ива возле дома была тогда едва-едва в мамин рост, а теперь ее светло-зеленые плети ласкали крышу. Ярко-салатовая путаница мирно уживающихся друг с другом форситиq и кружев королевы Анны, лаконоса и рудбекии поднималась прямо по обвалившимся ступенькам веранды. Кудзу укрыл все будто зеленое одеяло, щупальца его обвили перила веранды, забрались в разбитые окна.

– Высади меня здесь.

Терри сбросил скорость до того, что “рэмблер” буквально полз, а не ехал, и принялся оглядываться по сторонам. Жителей в этом дальнем от города конце Дороги Скрипок было немного. Никакого другого дома поблизости видно не было.

– Где?

– Прямо здесь.

– У дома убийцы?

Тревор промолчал, подождал, пока машина достаточно замедлит ход, чтобы он мог спрыгнуть. Терри, казалось, забыл, что держит ногу на педали газа, и “рэмблер” двигался вперед со скоростью десять миль в час.

– Вот черт, – сказал он вдруг. – Я, кажется, знаю, кто ты.

– Ага, я уже чувствую себя местной знаменитостью. Спасибо, что подбросил. Увидимся в “Тисе”.

Схватив рюкзак, Тревор толкнул дверь, заставив Терри наконец надавить на тормоза. Кроссовки Тревора ударились о чахлую траву на обочине, и, не давая себе опомниться, он бегом рванул к дому.

– Будь осторожен, приятель!- проорал Терри.

Тревор сделал вид, что не слышит. Потом “рэмблер” снова. набрал скорость и,наконец, взметнув за собой пыль, исчез за поворотом.

Во все глаза уставившись на дом, Тревор, задыхаясь, в полном одиночестве стоял посреди двора. Сквозь растительность глядели пара-тройка проплешин побитого непогодой дерева и битого стекла; в остальном лик дома скрывался за зеленой пеленой.

Трава касалась его коленей. Когда он стал продираться сквозь нее, на землю попадали сияющие капли дождя, во все стороны из-под ног у него разбегались кузнечики. Тревор нагнулся под капающий свод виноградника – здесь… никаких больше преград между ним и домом. Ступени оказались по большей части целы, и веранда его, похоже, выдержит. Парадная дверь была слегка приотворена. За ней лежала пыльная тьма.

Тревор постоял, закрыв глаза и слушая вздохи и шелест листьев, почти визгливое жужжание насекомых, отдаленный разговор птиц… еще тише… голос подсознания нашептывал ему, стремясь быть услышанным через годы отсутствия и распада.

Он так боялся. Он так надеялся.

Тревор открыл глаза, глубоко вдохнул солнечный свет и оставленный дождем запах зелени и поставил ногу на первую ступеньку.