"Рисунки на крови" - читать интересную книгу автора (Брайт Поппи)

16

Всю ночь Тревор чувствовал, как рыщет, силится ворваться в его сон взгляд отца, предъявляя невесть какие права на его сновидения. Глаза Бобби были тусклыми, словно два стеклянных голубых шарика, которые хотя и начали мутнеть, но еще хранят в себе какую-то последнюю искру сознания, отблеск дьявольской полужизни. Где сейчас Бобби? Остался в ловушке тела, приговоренного к медленному и тайному распаду могилы? Заперт в ванной, где желтая краска отшелушивается от стен и унитаз пошел трещинами? Или, может, он растворился в жарком недвижном воздухе, в плену у самой ткани времени, которое остановилось для него здесь?

ПОЧЕМУ ТЫ МЕНЯ ОСТАВИЛ? хотелось завопить ему в это мертвое лицо. О ЧЕМ ТЫ ДУМАЛ? ТЫ ДУМАЛ, ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ ВЫЙДЕТ ЧТО-ТО ПУТНОЕ? ИЛИ ТЫ ПРЕДВИДЕЛ ВСЮ ЭТУ БОЛЬ И ВСЕ РАВНО ПОЖЕЛАЛ ЕЕ МНЕ?

Обняв Заха, Тревор попытался спрятаться в тепле осязаемой живой плоти, в слабых сонных звуках и движениях чужого тела, которое казалось таким родным в его объятиях. Но то погружаясь в беспокойный сон, то вновь всплывая из его недр, Тревор раз за разом видел силуэт, свисающий с карниза для занавески душа, и веревка еще вращалась, совершала крохотные бессмысленные обороты, повинуясь невидимому сквозняку или мельчайшим подергиваниям отмирающих нервов и остывающих мускулов Бобби.

Видение длилось каких-то пару секунд, и даже тогда тело словно мерцало, как будто он смотрел на него прямо мозгом, минуя глаза. И, тем не менее, подробности, которые блокировал его мозг

в то утро двадцать лет назад, вновь встали перед ним со всей отчетливостью. Серая синева ступней и ладоней, кончики пальцев готовы лопнуть, будто переспевшие красно-черные виноградины, капли крови медленно проступают под ногтями. Четкая карта вен на груди и плечах, ясно видная через лишенную жидкости кожу. Съежившийся беззащитный с виду пенис почти спрятался в рыжей путанице лобковых волос.

Тревор внезапно проснулся и, чтобы унять болезненно колотящееся сердце, теснее прижался к Заху. Зах этого не видел. Зах – его талисман, единственная его нить к любой возможной жизни за стенами этого дома. Он не усомнился в том, что у Тревора есть причины оставаться здесь, не попросил уехать даже после печального приключения в ванной. Когда Тревор распахнул дверь, Зах явно был перепуган до смерти. И все же он здесь. Это потому, что он считает дом чем-то вроде продолжения Тревора и верит, что, как и Тревор, дом не причинит ему вреда?

Если это так, размышлял Тревор, тогда Зах верит в него больше, чем кто-либо раньше.

Ну, во всяком случае, со времен Бобби.

Но откуда мне знать, что дом не причинит тебе вреда?думал он, вжимаясь лицом в затылок и шею Заха, чувствуя соль кожи на губах, бархатистые волосы на веках. Откуда мне знать, что я не причиню тебе вреда? Так вкусно чувствовать твою плоть во рту, так приятно чувствовать ее меж пальцами, что иногда мне просто хочется тянуть, и рвать, и жевать.

Он снова провалился в сон, вспоминая вкус крови Заха, видя внутренним взором, как кожа Заха разрывается под его пальцами, а сердца Заха еще бьется в его испачканных запекающейся кровью ладонях.

Его разбудил солнечный свет, льющийся в комнату сквозь грязные стекла и щекочущий уголки глаз. Голова у него слегка побаливала, вообще казалась слишком тяжелой для шеи. Тревор потянулся, потом повернул на подушке голову, чтобы поглядеть на Заха.

То, что он увидел, заставило его с силой втянуть в себя воздух и снова крепко зажмуриться. Зах лежал на спине, закинув за голову руки; покрытое кровоподтеками лицо было безмятежным и очень бледным. В центре его груди, прямо над аркой ребер, зияла рваная алая рана. Темная кровь, пузырясь, била из нее, заливая ему живот и лицо, пропитывая простыни вокруг.

Тревор не мог заставить себя поглядеть снова. Быть настоящим художником значит никогда не отводить взгляд, вспомнил он одно из писаний Крамба, хотя и был уверен, что цитата принадлежала кому-то другому. И все же он не мог открыть глаз. Вместо этого он протянул дрожащую руку, почувствовал, как пальцы уперлись в плечо Заха, осторожно провел ладонью по гофрированному холмику грудной клетки. Кожа была влажной на ощупь, почти мокрой, но Тревор не мог сказать, что это – пот или кровь. Он спустил пальцы по груди Заха, исследуя ее, как слепец, ожидая, что пальцы вот-вот провалятся в хлюпающую, с рваными краями дыру, в этот суп из мышц и органов и разбитой в щепы кости.

Этого не произошло. Вместо этого он почувствовал, как под его ладонью сильно и ровно бьется сердце Заха. Зах шевелится и реагирует на его прикосновения, Зах цел и невредим. Охватившее его облегчение было таким же горячим, какой он воображал себе кровь, но гораздо слаще.

Зах проснулся от прикосновения волос Тревора, скользящих по его лицу, от прикосновения горячих губ Тревора, смыкающихся на его левом соске, почувствовал, как его рука скользит вверх по ляжке, по бедру, играет наполовину вставшим членом. И потому он не сразу вспомнил то, что случилось в ванной. А когда воспоминание вернулось, оно казалось отдаленным и ничуть не пугающим, словно отзвук дурного сна.

Соскользнув ниже, Тревор принялся сосать его, и остатки похмелья Заха растворились, как перепонка, и исчезли. Язык Тревора заставлял его кожу трепетать, а пульс быстрее биться. Тревор не был пресыщенным, как большинство прошлых любовников Заха. Они знали то же, что знал и сам Зах: как удовлетворить себя, как извлечь универсальные физиологические реакции из любого тела, какое окажется с ними в постели. Но Тревор узнавал, как доставить удовольствие ему, а Зах ощупью искал, что нравится Тревору, и теперь всякий раз, когда они просыпались вместе, они познавали это заново с самого начала. Разница была огромной.

Так что же изменило твои взгляды, Захария?-успышал он вопрос голосом Эдди, немного печальным, немного упрекающим. -Что заставило тебя понять, что ты, возможно, и не превратишься в тыкву, займись ты сексом более одного раза с кем-то, кто тебе и вправду небезразличен?

Он не знал. Он мог только в благоговейном ужасе оглядываться на свою жизнь три дня назад, жизнь, в которой не было Тревора Блэка, и удивляться, как он вообще прожил ее. Что был для него мир без этих чувств, без этого сумасшедшего, гениального, прекрасного парня? Трудно было даже вспомнить.

Теперь руки Тревора тянули его, ловкий язык неумолимо ласкал. Становясь уверенней в том, что он делает, Тревор все больше оказывался почти агрессивным любовником, настроенным запустить пальцы в каждую складку и впадину Захова тела, наложить губы на каждый доступный дюйм Заховой плоти, искупаться в соках секса и, быть может, утонуть в них. Это было почти болезненно – но сама боль была изысканной, словно лазурная волна разбивалась и вспенивалась о чистейше белый берег, будто облегчение вздувшейся вены, когда джанки втыкает в нее иглу.

Но внезапно Зах поймал себя на том, что думает об изображении в зеркале ванной, какое возникло там перед тем, как он разбил стекле. Огонь лихорадки, горящей в глазах, прожигающий до самого мозга. Изможденное лицо. Эти лезии. Он подумал о всех тех жидкостях, каким обменялись они с Тревором, полных всяческих странных химических веществ и тончайших ядов, притаившихся в их телах.

Потом он выбросил эту мысль из головы, как всегда выбрасывал подобные мысли.

Но на сей раз сделать это было сложнее.

После полудня они сидели вместе за кухонным столом: Тревор рисовал, а Зах от нечего делать создавал себе банковский счет в Рейли. Они поехали в город за долларовыми порциями яичницы и овсянки в столовой, где завтрак подавали весь день напролет, подстраиваясь под рабочий день клиентов.

После еды Тревор накачал себя зверски крепким кофе в столовой, а Зах весь гудел от целительной энергии завтрака, какой смог удержать в желудке. Они неспешно добрели по главной улице до “Кладбища забытых вещей”, чтобы дать кондиционеру остудить свою потную и пропитанную сексом кожу.

Остановившись поиграть старой счетной машиной, Зах ненадолго погрузился в почти эротическое ощущение текстуры клавиш под копчиками пальцев, а оглянувшись, понял, что остался один. Тревора он нашел в следующем проходе, где тот разглядывал нечто под названием “Гигиеническая самочистящая зубная щетка "Солнечный луч"”. Коробка была украшена четырехконечными звездочками, чьи яркие краски уже поблекли. На боку коробки красовались лишенные тел головы среднеамериканской семьи: Мама, Папа, Сестричка и Младший, все с улыбками, полными сияющих зубов, – надо думать, гигиеническими. Где теперь это выражение лиц пятидесятых, подумал Зах, все эти безвкусные и невинно-пресные символы послевоенной рекламы, эти архетипы “изготовлено в Америке”?

– Что случилось с этими людьми? – спросил он вслух. Оторвавшись от пристального разглядывания рисунков, Тревор поднял глаза. Взгляд их был проницателен и ясен.

– Пришли шестидесятые и проломили их крохотные головки.

Когда они уходили с “Кладбища”, Зах все еще прокручивал в голове слова Тревора. Тревору вообще не пришлось думать над этим прежде, чем ответить: вся его жизнь была исследованием того, что именно случилось с этой мифической семьей.

Они двинули дальше по Пожарной улице в заброшенный район города, мимо заклеенных бумагой витрин, забитых досками дверей, брошенных машин, проседающих на ржавых шасси. Дойдя до “Священного тиса” и услышав, что в такую рань из клуба доносятся барабаны и бас, они заглянули внутрь, чтобы поглядеть, что там происходит. Как выяснилось, там полным ходом шла проверка звука перед концертом “Гамбоу”.

Терри Баккет был на сцене с двумя другими ребятами: худой паренек со стрижкой под горшок и ленноновскими очками играл на басу, а дьявольского вида пергидролизный блондин лабал на гитаре. На левом бицепсе у блондина, заметил Тревор, красовалась татуировка с Мистером Натуралом, и вообще выглядел он так, как будто родился со “Стратокастером” в руках. К тому же он был красив, с лицом сибарита и долговязой мускулистой фигурой. Тревор поймал себя на том, что спрашивает себя, заметил ли это Зах. Как глупо, подумал Тревор, но мысль отказывалась уходить.

Прогоняемая песня звучала как что-то среднее между “Крэмпс” и какой-то старой серф-музычкой. Когда она закончилась, Терри встал из-за барабанов, чтобы, перейдя через сцену, сказать “привет”.

– Я голос потерял! – сказал он хриплым мелодраматическим шепотом.

– Похоже, мы играем сегодня чистую инструменталку, – добавил мальчишка в ленноновских очках. – Мы с Кальвином петь не умеем.

– А почему бы вам не отменить выступление? – поинтересовался Зах.

Терри горестно закатил глаза.

– Кинси очень нужны деньги. И нам тоже. Тревор, Зах, это Эр Джи. Он – нерд, а также мой лучший друг. А вот это Кальвин.

– Привет, – сказал Эр Джи и начал настраивать свой бас.

Похоже, его не слишком волновало, что его называют нердом. Кальвин глядел в упор на Заха, лицо его расплылось в радостной ослепительной улыбке. Выглядел он так, как будто готов на месте съесть Заха с потрохами.

– Здрасьте, – сказал он. – Новенький в городе? Зах начал уже было ухмыляться в ответ, но, похоже, сдержался и ответил Кальвину неловкой полуулыбкой.

– Да, – ответил он. – Мы оба.

– Ну так дай мне знать, если захочешь, чтобы кто-нибудь показал тебе местные красоты, слышишь? – Кальвин слегка нажал на слово “тебе”, очевидно, имея в виду только одного человека.

Тревору захотелось стащить его со сцены на липкий пол и проломить ему голову точно дыню. Уж конечно, он видел, что они вместе. Разве он не видит к тому же, насколько Тревор беспомощен в сексе? Или он прочел какое-то безымянное томление в глазах Заха?

– М-м-м, спасибо, но думаю, все важное я уже видел. – Зах повернулся к Тревору, обнял его за плечи. – Пойдем, – потянул он Тревора к бару, – посмотрим, что затевает Кинси.

Они направились в заднюю часть клуба, но перед мысленным взором Тревора Кальвина уже терзали самыми страшными пытками самого страшного ада.

Кальвин со сцены глядел им вслед, а Терри наблюдал за самим Кальвином. Эти распутные глаза буквально пожирали Заха от макушки спутанных волос, до подметок кроссовок с высоким задником. Терри знал, Зах – совершенно во вкусе Кальвина: кожа да кости, смертельная бледность, и в качестве изюминки – язвительно изогнутые губы.

– Лучше оставь его в покое, – предостерег Терри.

– Кто это с ним?

– Сынишка Бобби Мак-Ги.

Глаза Кальвина расширились.

– А что, тяга к убийству передается по наследству?

– Кто знает. Я бы с ним не связывался. Черт побери, как же горло болит, – поморщился Терри, подбирая барабанные палочки. – Прогоним еще раз “Черный приход”?

У бара Кинси, поздоровавшись с Захом и Тревором, вернулся к своему гроссбуху. Засунувшись за стойку, Зах достал себе из холодильника “нацбогему” и коку. Коку он перебросил Тревору, потом, открыв пиво, бросил три доллара на стойку.

На звук открываемых бутылок Кинси поднял глаза, перевел взгляд с бутылки пива на лицо Заха.

– Тебе сколько лет? – спросил он.

– М-м-м, девятнадцать. А что?

– Можешь пить, потому что мы закрыты. Но в часы работы клуба алкоголь ты тут не пьешь. Понятно?

– А? – На лице Заха отразилось крайнее изумление. – Почему? Что я такого сделал?

– Ничего. Мал ты еще. Не знаю, со скольких лет можно пить там, откуда ты приехал, но здесь с двадцати одного. Меня закрыть могут за то, что я тебя обслуживаю.

– Но…

– Если хочешь выпить, приноси с собой фляжку. Не размахивай ею особо и не говори никому, что я тебе так сказал. Таковы правила.

– Правила?

– А что, в Нью-Йорке правил нет?

Зах беспомощно уставился на Тревора. Надо сказать что-нибудь, догадался Трсвор. Зах, судя по всему, настолько пришиблен самой идеей соблюдения закона о распитии спиртных напитков несовершеннолетними, что его обычно такой ловкий язык отказал ему напрочь. Но Заху вообще не стоило рассказывать эту дурацкую байку о Нью-Йорке; он такой же урожденный ньюйоркец, как Тревор – индус из Калькутты. И вообще он улыбался этому гитаристу. Пусть выкручивается как знает.

Но Кинси смилостивился.

– Ты в самом сердце Библейского пояса, – объяснил он Заху. – Можешь радоваться, что не застрял в графстве с сухим законом.

Онемев от изумления, Зах только покачал головой. Кинси закончил складывать колонку цифр, развернулся со своего барного стула и двинул к задней двери. Тревор с Захом остались у стойки одни.

– Готов поспорить, ты даже пива мне не купишь, – растерянно пробормотал Зах.

– Вот именно.

– Черт.

Проверка звука сворачивалась. Зах ушел в туалет, Терри и Эр Джи разминулись с ним по пути к стойке. Схватив себе из холодильника по запотевшей бутылке, они развалились в кабинке, вид у них был такой, как будто они проделывали это миллион раз.

– А где Кальвин? – не мог сдержаться Тревор.

Терри указал на улицу, потом схватил себя за.горло.

– Пошел в магазин за сигаретами, – перевел Эр Джи.

Господи, да пусть он сдохнет от рака легких.

– Он вернется?

Терри изучающе поглядел на Тревора, потом поманил его к себе. Тревор скользнул на скамейку рядом с ним, и Терри, положив руку ему на плечо, наклонился поближе – еще несколько дней назад Тревор отпрянул бы от прикосновения рефлексорно, но сейчас он уже мог сдержаться.

– Кальвин в порядке, – просипел Терри. – Он считает, что должен волочиться за каждым смазливым парнем, кого видит, но он в порядке. Пусть он тебя не волнует.

– А он меня и не волнует.

– Ладно, слушай, если тебе потребуется надрать ему задницу, пальцев ему не ломай. Никого больше из мало-мальски приличных гитаристов сейчас нет в городе.

Эр Джи фыркнул в свое пиво. Терри безмятежно кивнул Тревору. Кинси вернулся с полной корзиной цуккини, на которой красовалась табличка “БЕСПЛАТНО”, и торжественно водрузил ее на стойку. Тревор спросил себя, есть ли хоть кто-нибудь в этом городе, кто поддерживал бы хоть слабое знакомство с нормальностью. Впрочем, чья бы корова мычала.

Внезапно со стороны туалетов донесся тенор Заха, распевавшего во весь голос. Очевидно, он не знал, насколько хлипкие тут стены, или ему было плевать. Все четыре головы повернулись разом, когда через картонную стену и по трубам до них донесся ясный сильный тенор:

– РИИИВЕРРР-СТАРИИК… ОТ ХЛОООПКА ОТВЫК… ЗАМАЯЛСЯ ЖИТЬ… ЗАКАЯЛСЯ ГНИТЬ…

Тут они услышали звук спускаемой в туалете воды, и в бар вошел Зах, чтобы недоуменно уставиться на всех четверых.

– В чем дело?

– Я не знал, что ты можешь петь, – просипел Терри. Зах пожал плечами, пытаясь – безуспешно – скрыть свое удовольствие, что стал центром внимания.

– Кровь кажун. Вам еще повезло, что я не играю на аккордеоне.

Тревор поморщился, а Зах сообразил, что только что выдал важный кусочек своего прошлого, и это в присутствии Терри, Эр Джи и Кинси. Он не мог бы сказать, поняли ли первые двое что к чему, но Кинси выглядел удивленным, потом как будто довольным, словно Зах только подтвердил давно зародившееся у него подозрение.

Ну, маловероятно, что Кинси настучит на него фэбээровцам. Конечно, Клиффорд Столл тоже был стареющим хиппи, что не помешало ему настучать на “Компьютерный клуб Хаос”, группу немецких хакеров, которые ничего такого не сделали, разве что взломали пару плевых систем защиты какого-то госучреждения и попытались – довольно бестолково – продать информацию КГБ.

Тяжело сглотнув, Зах решил сделать вид, что его оговорки вообще не было, и примостился на скамейке возле Эр Джи. Его кроссовка нашла под столом ногу Тревора, слегка толкнула.

– На самом деле это и пением не назовешь, – беззаботно заявил он. – Я хочу сказать, я никогда не был ни в какой группе, ничего серьезного.

– Хочешь попробовать? – проскрипел Терри.

– Ну… – Зах поглядел через стол на Тревора, который выводил рисунки во влаге, оставленной на поверхности стола согревшимися бутылками пива. – Не знаю, сколько еще я пробуду в городе, – сказал он, и Тревор поднял глаза.

– А как насчет только сегодняшнего вечера? – спросил Эр Джи. – Как по-твоему, сможешь быстро выучить пару песен?

– Конечно. Если напишете мне слова и дадите поглядеть на них пару минут.

– Только пару минут?

– Ну, я мог бы с вами прорепетировать и по-настоящему выучить песни. Но слова.я запоминаю довольно быстро.

– Круто. – Эр Джи и Терри кивнули друг другу. – Так хочешь попробовать?

– А что у вас в основном за музыка?

– Это гамбоу, – начал объяснять Эр Джи, – немного того, немного этого и куча кайфа.

Зах поглядел на Тревора, который только пожал плечами и, скрывая улыбку, отвел взгляд. Вероятно, он думал, что вся эта затея довольно глупая, возможно, даже дурацкая. Зах знал, что выступать певцом в местной рок-группе даже на один вечер в клубе маленького городка – не самое разумное, что может сделать скрывающийся от закона хакер. Но Зах уже ничего не мог с собой поделать: сама мысль о том, чтобы одеться во все черное, сжать в руках микрофон и чтобы тебе позволили выделываться, выть и орать пару часов со сцены перед новым любовником и толпой битников в придачу, уже соблазнила его.

– Ага, – ответил он. – Хочу.

Зазвонил телефон на стойке. Кинси оторвался от своих счетов, чтобы взять трубку, поговорил пару минут, потом положил трубку на стойку.

– Тревор? Это тебя.

Нахмурившись, Тревор выбрался из кабинки. Никто не знает, что он здесь..

– Кто это? – спросил он, но Кинси только покачал головой.

Тревор взял трубку:

– Алло.

– Привет, Тревор! Это Стив Биссетт из “Табу”.

– А-а-а. Привет…

“Табу” был его любимой антологией комиксов, той, куда он намеревался послать рассказ о Птице. Стивен Биссетт, сам писатель и художник с большим вкусом, был редактором и издателем “Табу” в одном лице. Тревор понятия не имел, где Биссетт мог раздобыть номер телефона “Священного тиса” или зачем ему этот номер понадобился.

– Послушай, спасибо, что прислал мне “Происшествие в Птичьей стране”. На мой взгляд, это крутой изврат. Мне очень понравились твои рисунки.

– Спасибо, – ошарашенно ответил Тревор. Он никогда не рисовал рассказа под названием “Происшествие в Птичьей стране”, и насколько он помнил, он еще никогда не посылал ничего в “Табу”. Он думал, не назвать ли рассказ о Птице “Происшествие в Джексоне”, но отбросил это название как слишком скучное и вообще никак не успел назвать рассказ, прежде чем он был порван в клочья.

– Меня, действительно проняло в конце, где музыканты-зомби распинают полицейских и шерифа, а потом сжигают их. Должен признать, я такого не ожидал.

– Спасибо, – снова пробормотал Тревор.

Он оглянулся на кабинку. Пока он разговаривал с Биссеттом, вернулся Кальвин, который, присев на стол, с деланной небрежностью срывал целлофановую обертку со своих “Мальборо”, но Зах глядел на Тревора. Зах вопросительно поднял брови.

– Как бы то ни было, – продолжал Биссетт, – мне хотелось бы купить рассказ. Я только хотел удостовериться, стоит ли мне посылать тебе контракт и проверить, тот ли у меня адрес.

– Не могли бы вы прочесть его мне?

– Тревор услышал, как на том конце провода шелестит бумага.

– Сельский почтовый ящик 17, Дорога Скрипок…

– Нет. Пошлите его для передачи в “Священный тис”. – Тревор прочитал адрес с давно просроченного счета за воду на стойке.

– Прекрасно. Послушай, мне хотелось бы посмотреть на другие твои работы. Но только не посылай больше оригиналы по обычной почте, ладно? Она не слишком уж надежна. Посылай копии, а если оригиналы, то через “Федеральный экспресс”. Или, если хочешь, по факсу. Я могу дать тебе номер.

– Хорошо. Я пошлю копии.

Они попрощались. Тревор повесил трубку, чувствуя себя так, как будто выкурил в одиночку два или даже три Заховых косяка: кружилась голова, волнами подкатывало ликование, а главное – он ни черта не понимает.

Вернувшись к столу, он наклонился, чтобы сказать Заху на ухо:

– Можно тебя на минутку?

Они прошли через безмолвный и погруженный в полумрак зал, мимо слабо поблескивающей иадписи-граффити, которая кричала: “НАМ НЕ СТРАШНО”. Тревору очень хотелось, чтобы это было правдой. Солнце стояло высоко над головой, раскаленный тротуар буквально мерцал от полуденного зноя. Тяжелое от непролитого дождя небо было цвета выцветшей джинсы.

Тревор пересказал сюрреалистический телефонный разговор. Глаза Заха за линзами очков стали совсем огромными. Качая головой, он прислонился к стене.

– “"Все страньше и страньше", – сказала Алиса”

– Ты с того утра обрывки рассказа видел?

– Я думал, ты их собрал и выбросил.

– А я думал, это сделал ты.

Они уставились друг на друга, на обоих лицах большими буквами были написаны растерянность и страх. Наконец Зах сказал:

– Ты уверен, что хочешь здесь оставаться?

– Нет. Но я должен.

Зах кивнул. Тревор мгновение смотрел на нею, потом тихо спросил:

– Ты уверен, что ты хочешь здесь остаться?

– Нет.

– Ты собираешься уехать?

– Нет. Не сейчас. – Зах взял руку Тревора в свои. – Но, Тревор, понимаешь, мне, возможно, придется уехать. И если это произойдет, то без особого предупреждения.

– Я знаю. Но я должен остаться, во всяком случае, до тех пор, пока не выясню…

– Что?

– Причину, почему я жив.

– Трев… – Руки Заха скользнули к плечам Тревора, обняла его за шею. – А что, если не было никакой причины? Что, если он просто сошел с ума?

– Тогда мне нужно это знать.

Они стояли на тротуаре, обнимая друг друга посреди жаркого полдня. Теперь тело в объятиях Тревора казалось умиротворяющим давним другом. Его напряжение немного спало.

– Так ты собираешься петь с группой? – спросил Тревор.

– Ага. Терри пишет для меня слова. Ты не против поболтаться в городе, пока я с ними репетирую?

– Нет, наверное. Что ты думаешь о Кальвине?

– Не знаю. Я и десяти слов с ним не сказал. Думаю, он в порядке.

– Я его ненавижу.

Зах удивленно поднял взгляд, чтобы увидеть, что Тревор говорит всерьез.

– С чего это?

– Из-за того, как он на тебя смотрит.

Зах собрался было рассмеяться, но остановился, увидев выражение лица Тревора.

– Не глупи, – сказал он. – Я с тобой. Понимаешь? Я с ума по тебе схожу, Тревор. Ты вне конкуренции.

– И из-за того, как ты на него смотрел.

– Черт побери! – Зах сгреб Тревора за футболку, почти вплотную придвинул к нему лицо. – Твой дом напал на меня вчера ночью. Он запер меня в ванной и заставил смотреть на мою собственную смерть в зеркале. Не знаю, что бы он еще выкинул, если бы ты не пришел. Да будь ты просто для меня бессмысленным трахом, как ты думаешь, был бы я еще здесь?

– Не знаю! Откуда мне знать, что ты собираешься делать? – Тревор схватил запястья, отрывая руки Заха от своей рубашки. – Я никогда раньше не был влюблен! Ты это понимаешь?

– Но и я тоже не был!

Их взгляды встретились. Они стояли, схватив друг друга за руки, тяжело дыша, и ни один не собирался сдаться и опустить взгляд.

Дело не только в том, чтобы у тебя был кто-то, с кем проснуться рядом, сообразил Тревор. Дело в том, чтобы доверять другому, знать, что он не причинит тебе боли, даже если ты уверен, что так оно и будет. Все дело в надежности и доверии и в том, чтобы не уйти, когда все становится слишком странно. Невероятно расширенные глаза Заха были ярко-зелеными, лицо бледнее обычного. Даже губы у него побелели, осталась лишь яркая ссадина заживающего шрама. Зах выглядел до чертиков злым. И таким красивым.

Тревор сообразил, что не пытается больше заставить Заха опустить взгляд, а изучает его, сознательно работает над тем, чтобы сохранить в памяти черты этого лица. В то же время гнев Заха, похоже, растворился – так же быстро, как и вспыхнул. Его сменила широкая чокнутая ухмылка.

– Эй!

– Что?

– Ты продал рассказ в “Табу”! Это ж здорово!

– Ага, – отозвался Тревор. – Но хотелось бы знать, под каким именем я его продал.