"Фабрика звезд по-русски" - читать интересную книгу автора (Серебряков Дмитрий)

Вечер семнадцатый СРЕДА, 20 МАЯ

Вечер был плох. Точнее, сказать о том, что он был плох, значило только — ничего не сказать…

Когда-то Совин слышал о таких вещах. Но, не обладая в то время машиной, значения информации не придал. И, как выяснилось, зря. Потому что, выйдя поутру от Стаса к своему железному коню, обнаружил, что два колеса из присутствующих четырех проколоты. Хорошо еще, вовсе не поснимали колеса. Вот тут Дмитрий и вспомнил рассказы о том, как владельцы автостоянок нанимают всякую шпану, которая прокалывает шины у автомобилей, стоящих во дворах ближайших домов. И тем как бы подсказывают владельцам автомобилей нехитрую истину: лучше всего автомашина сохраняется именно на стоянке.

Русский маркетинг. Борьба за клиента по-русски: хочешь, мы будем охранять твою машину? Не хочешь? А придется!..

Одно колесо удалось заменить запаской. Но техническая грамотность Совина оставляла желать много лучшего. Поэтому и замена длилась долго: никак не укладывался Дмитрий в нормативы. Как принято говорить в народе — в смысле техники руки росли не из того места. Второе колесо Совин подкачал и тихонько тронулся в сторону автомастерской Сашки Надирова.

По пути раз десять останавливался и подкачивал, подкачивал, подкачивал. Процесс подкачивания сопровождался различными непечатными выражениями в адрес владельцев стоянок, малолетней шпаны и их ближайших родственников. Если бы Совин догадался записывать все высказанные им вслух соображения о виновниках своих проблем, то уже по приезде в мастерскую он мог бы издать многотомное собрание сочинений, эдакий, знаете ли, словарь живого великорусского языка. На манер словаря знаменитого энтузиаста родной речи Владимира Даля.

Автомастер Надиров похрюкал, что обозначало смех, открыто поухмылялся и оставил автомобиль у себя до завтрашнего вечера. Совин слетал за вермутом, хотя не был любителем начинать с утра…

Утро было испорчено. Планы полетели ко всем чертям. Настроение тоже. Чтобы хоть как-то отвлечься, Дмитрий решил посетить Нину Власовну — вернуть тетради со стихами сына…

Дверь в квартире Нины Власовны была опечатана.

Ничего не понимая, не желая понимать, Совин выскочил на улицу и увидел то, чего не заметил на пути к дому: выбитые стекла и обгоревшие рамы в окнах второго этажа.

— О, Господи!

— Говорят, газ взорвался…

Совин оглянулся. Рядом с ним, чуть слева и сзади, стояла пожилая женщина.

— Хорошо еще, весь дом не рухнул…

— Когда? — выдохнул Дмитрий.

— Позавчера, под утро уже, часа в четыре. Громыхнуло и тряхнуло так, что посуда в серванте зазвенела, мы вскочили, не понимаем ничего, смотрим — вроде двор огнем освещается. Народ повыбегал, милицию вызвали, пожарных. Мужики дверь вышибли, а войти не смогли — прихожая горела сильно… Пожарные приехали быстро и погасили, но говорят, вся квартира выгорела…

— А Нина Власовна?

— Погибла. Надо же как — сын, а после и она…

— Да…

Совин повернулся и пошел прочь, сгорбившись и сунув руки в карманы.

Взрывы газа в Москве конца девяностых уже не были редкостью. И несчастный случай с мамой Владика можно было бы отнести к разряду трагических случайностей. Если бы не два обстоятельства: если бы она не была мамой Владика и если бы не оказалась втянутой в орбиту расследования Совина.

И потому он в трагическую случайность не поверил…

Домой Дмитрий не поехал. Усевшись в каком-то дворе, на лавочке вдали от подъездов, достал сотовый телефон и принялся нажимать кнопки. Нужного человека на месте не оказалось. А секретарша сообщила, что Николай Палыч вернется с совещания через час-полтора.

Идти никуда не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Дмитрий закурил и уставился куда-то в пространство. Пока окурок не начал жечь пальцы. Совин выбросил сгоревшую сигарету и набрал номер службы информации родной радиостанции.

— Слышь, Алик, дело есть. Ты на хронике происшествий сидишь, и информаторы у тебя есть.

— Ну.

— Не нукай, а слушай. Позавчера под утро на Сиреневом газ в квартире взорвался…

— Знаю.

— Я знаю, что ты знаешь. Там женщина погибла, Семенова Нина Власовна. Так вот. Ты со своим народом в милиции поболтай и постарайся выяснить, как она погибла и все ли в этой смерти чисто…

— Ага. А если там нечисто? Я им позвоню, а они меня за хобот — и в милицию. Поинтересоваться, откуда это у меня такой интерес… Мне это надо?

— Мне это надо. Ты, брат мой черноглазый, дураком-то не прикидывайся. Твои контакты информацию тебе дают за деньги и в обход начальства. И та информация иногда бывает весьма горячей. Так что ни один из них перед своим начальством светиться не будет и тебя не подставит. Я правильно рассуждаю?

— Правильно, правильно. Дим, а зачем тебе это?

— Хреновые дела, Алик. Сильно хреновые. Я эту женщину хорошо знал. А недавно она что-то такое говорила, чего я не совсем понял, а вот теперь вроде бы понял получше. И мне её гибель не нравится. Ты попробуй выяснить, что к чему. А потом забудь, что я спрашивал.

— Ладно. Ты мне к концу дня позвони.

— Мне к концу дня поздновато. Через час позвоню. Ты уж расстарайся…

— Да пошёл ты!

— Ага. И тебе большое спасибо. — Совин отключился и снова закурил, уставившись в пространство. Без чувств. Без мыслей…

Спустя час Дмитрий снова набрал номер. Секретарша соединила с вернувшимся Николаем Павловичем.

— Здорово, Палыч. Это Совин.

— А, Димка! Ты где пропадал, чёрт такой! Мы тут на рыбалку собираемся. Мужики велели тебя найти, а ты не…

— Ты где обедаешь? Дома?

— Да, как обычно.

— Во сколько?

— Через час. Сейчас бумаги подпишу и…

— Ладно, через час у тебя…

Подполковник милиции Николай Павлович Корзунов всю свою жизнь жил в доме, в котором когда-то — по приезде из Котласа в Москву — поселилась семья Совиных.

За серьезность, основательность и надежность друзья звали Колю Корзунова Палычем.

Дмитрий и Палыч не просто дружили. Они проучились в одном классе всего год, но как-то быстро нашли друг друга и очень быстро сошлись. Вместе увлекались одним и тем же: читали одни и те же книги, смотрели и любили одни и те же фильмы, вместе мотались на подмосковные рыбалки, даже ухаживали за одной и той же одноклассницей. Она, как это чаще всего и бывает, благоразумно выбрала третьего.

Окончание десятого класса совпало с получением Совиными новой квартиры. Друзья расстались. Оба поступили в институты, зажили каждый своей жизнью. Но расставание было фактом не времени, а пространства, потому что юность продолжала жить в них все эти годы.

Они периодически перезванивались, гуляли друг у друга на свадьбах, а позже и жизнь взяла свое: каждому мужчине нужно еще что-то, кроме семьи и работы, и они стали встречаться на нечастых, но желанных рыбалках. Бывали ситуации, когда кому-то из друзей требовалась помощь. Тогда другой забрасывал свои дела и целиком переключался на проблемы друга.

В общем, дружба их была той самой мужской дружбой, которая совершенно не зависела от частоты встреч.

Но сейчас Палыч требовался Дмитрию в качестве подполковника милиции, начальника одного из отделов московского уголовного розыска.

— Мне ты рассказать ничего не хочешь?

— Не хочу.

— Кроме того, что уже рассказал?..

— Да у меня ничего нет. У меня только одна просьба: сделай так, чтобы точно знать, есть ли хоть что-нибудь, что позволяет усомниться в несчастном случае. Осмотр тела, экспертиза газового оборудования… Мне, что ли, тебя учить?

— Совин, я не оперативник. Я работаю с личным составом. Ментовский «паблик рилейшнз», понял? И дело это не в МУРе, а в отделении. И убийство на себя никто вешать не захочет. Закроют дело, Совин. И я ничего сделать не смогу, понял?

— Понял. А ты узнай.

— Тьфу! Черт упертый! Ладно. Машина, наверное, уже пришла. Тебя куда подбросить?

— Домой. Наталье кланяйся от меня. А за «чёрта» ответишь.

— Да пошел ты! Я и говорить не буду, что ты тут был. Она мне башку оторвет, если вы с Татьяной в ближайшее время не объявитесь.

— Что за день сегодня такой? Все меня посылают… Ладно, созвонимся и объявимся. Поехали…

При входе в подъезд Совина можно было брать голыми руками. Опустошенный известием о гибели Нины Власовны, он шел не глядя по сторонам. К его счастью, в подъезде не оказалось никого, кто желал бы с ним встретиться.

Дома он поставил сотовый телефон на подзарядку и взялся за трубку обычного телефона.

— Алик, ну что, узнал что-нибудь?

— Ничего, Дима. Дело в отделении милиции. Всё чисто. Будут закрывать и сдавать в архив.

— И всё? Никаких подозрений, никаких тёмных мест?

— Нет. Разве что наличие в организме снотворного. Но для старой женщины это нормально. Да и доза нормальная. Так что… Извини, больше ничего.

— Ладно. Спасибо, пока.

— Будь здоров.

Совин положил трубку и завалился спать. Сил совершенно не было. Даже на чай.

Плавно уйти в ночь из дневного сна Совин не смог — около десяти проснулся. Страшно болела голова. Он выпил таблетку анальгина, повалялся полчаса, потом встал, заварил чай. Покурил и, повинуясь какому-то неосознанному желанию, вышел на улицу.

Ноги сами принесли его во двор дома на Сиреневом бульваре. Дмитрий уселся за столик в глубине двора, под деревьями. Во всем доме светились огнями окна квартир. А три окна на втором этаже слепили глаза Совина своей чернотой. Дмитрий смотрел на них и пытался поймать мысль, пришедшую в момент вечернего пробуждения на зыбкой границе сна и несна. И тут же забытую, но очень-очень важную. Он курил и смотрел на проходящих иногда по двору людей. Мысль была где-то рядом. Но вспомнить Совин так и не смог…

Родимый подъезд, меры предосторожности и — захлопнувшаяся наконец за спиной дверь квартиры. Совин поставил на газ чайник и включил компьютер…

К утру невыспавшийся Виталик сломался. Не в физическом смысле. В духовном…

Странные пришли ему в голову мысли. И непонятно, отчего подумал он так, а не иначе. Но он вдруг понял, что слава — тлен.

«Ну и что? Жил Высоцкий, владел умами, боролся с Системой насмерть. И чем это закончилось? Умер. Нищим умер. А Система стоит и будет стоять вечно. А мог бы и жить. Уехал бы к своей французской жене и жил бы в свое удовольствие. А он умер. И получается, что для жизни нормальной важны только Власть и Деньги. Что, по сути, одно и то же. Есть Власть — будут Деньги. Есть Деньги — будет и Власть».

Такие или примерно такие мысли роились в затуманенном мозгу. Нелогичные, несвязанные одна с другой. Неумные. Но произвели они на Виталика впечатление неизгладимое и странное. В одночасье из мятущегося подростка вылупился вполне определившийся в жизни юноша.

Итак, Власть и Деньги. Именно в такой последовательности. Ибо поставить наоборот в стране советов — значит, сидеть в тюрьме. Государство не давало подданным зарабатывать. А те, кто пытался заработать деньги, большие деньги, делали это путем, наказуемым «в порядке применения УК РСФСР». Да Владик и не знал иных путей легкого обогащения, кроме тех, которые показывались в советских детективах. Этими путями были воровство, грабеж, убийство, спекуляция, продажа Родины и прочее в том же духе.

Другой путь — делать карьеру. Можно в профессиональном смысле. Но такое направление если и сулило успех, то очень нескорый. А вот карьера комсомольско-партийная была куда как заманчивее. И гораздо перспективнее.

В школе делать комсомольскую карьеру уже поздно. Владик налег на учебу и через год, летом восемьдесят второго, благополучно закончил школу, с золотой медалью, заметим.

В конце десятого класса учитель математики, искренне любивший своего одарённого ученика, предложил помочь — замолвить словечко в Бауманском училище. Но Виталий отказался. И выбрал самый непопулярный в Москве институт, где практически наверняка не было тех студентов, которых называли блатными. И где ему, человеку без роду без племени, не помешают делать карьеру детки влиятельных родителей.

Он легко поступил в институт. Он все верно рассчитал. И начал делать комсомольскую карьеру.

На первом комсомольском собрании сам предложил себя комсоргом группы. На него косо посмотрели сокурсники: в свободомыслящей студенческой среде комсомол как верный помощник и резерв партии не пользовался популярностью. Но Виталию на косые взгляды было наплевать. Он поставил перед собой Цель. И он ее достигнет, чего бы это ни стоило.

На втором курсе Виталий Клевцов стал комсоргом курса.

На третьем — комсоргом факультета и членом КПСС.

На четвертом — комсоргом института и попал в номенклатуру райкома партии.

О-о-о! Теперешние молодые не знают, как сладко попасть в номенклатуру райкома. А после стать инструктором райкома… Как приятно появляться «на предприятиях и в организациях», где парторги ломают перед тобой шапку и всячески стараются услужить! Как хорошо обрастать связями с большими и нужными людьми!..

Был, конечно, в такой карьере свой минус. Уж очень много приходилось прогибаться.

И иной раз прогибаться очень круто. И начальство парить веничком в баньке, и водочку за столом раскупоривать и разливать. Кое с кем из немолодых партийных активисток и переспать пришлось. Не из любви. А из партийной необходимости. Но… любишь кататься, люби и самочек возить, пошутил как-то большой начальник, сделавший себе хорошую карьеру не головой, а совершенно другим выдающимся органом. Ничто человеческое, как говорится…

Виталик стал Виталием Петровичем, солидным мужчиной при костюме и галстуке. У Виталия Петровича появилась своя квартира, небольшая, но двухкомнатная и в хорошем районе. Холодильник всегда был полон. Стали доступными всяческие невинные мужские шалости: партийные сауны с вином, пивом, бассейном и молодыми партийно-комсомольскими работницами.

И тут грянула перестройка, гори она огнём! И этот пятнистый Горбач вместе с ней, сволочь! «Партия, дай поручить!» — заорали эти вшивые демократы. Партии, конечно, руль отдавать не хотелось. Да его уже наперебой рвали из ее рук. Она слабо цеплялась, но ручонки были уже не те.

Из партийных комитетов всех уровней все, кто поумнее, начали плавно перетекать в рай-, гор- и другие исполкомы, куда уже уходила хозяйственная власть.

А Виталий Петрович Клевцов лопухнулся. Или как там еще говорят? Облажался. Да, облажался Виталий Петрович. Обида взыграла.

А на что обида? А на то, что с недавних пор понял Виталий Петрович: он почти уже дорос до своего карьерного потолка. Для дальнейшего роста требовались связи. И далеко не того уровня и силы, что наличествовали у него.

И правильно он просчитал: время партии закончилось. Вот тут бы и переползти в райисполком, тем более что и неплохая должность светила. Ни много ни мало, замом председателя мог стать. А уж на этой должности много всего можно иметь. И почет, и уважение, и денежку. А уж в наступившей приватизации поучаствовать можно было с таким вкусом да смаком!..

Но вместо этого Виталий Петрович отступился от партийных принципов, от товарищей по партии отвернулся. И ломанулся, как те черепахи, в кооперативное движение. И перестал быть Виталием Петровичем и снова превратился в Толстого.

Поначалу дела как бы заладились. Да настолько, что и квартирку свою двухкомнатную он поменял. На гораздо лучшую, понятно. И обставил ее как надо. И на «вольво» стал ездить. И, к чести Виталия, родителей своих старых, но и ныне здравствующих не забывал, обеспечивал, чем надо, и еще сверх того.

А потом вдруг дела посыпались, неудача пошла за неудачей. Причина была, по сути своей, простой. Работал Толстый фактически в одиночку. Не в том смысле, что помощников не было. Были — нанимал по надобности подчиненных. А в том смысле в одиночку, что делиться ни с кем не хотел. Из тех, кто стоял у ресурсов материальных и финансовых и помогал в различных, иной раз не совсем чистых делах. А ведь тут как? Помогли тебе — не жадничай, поделись. И тогда ещё помогут.

А Толстого вдруг обуяла жадность. Раз с человеком не поделился, в другой раз отстегнул меньше, чем рассчитывал помогавший, в третий раз и вовсе «кинул» оказывающего содействие.

Ну, телефоны, слава Богу, работают исправно. А люди сообразительные да осторожные будущим партнером интересуются. Вот и Толстым поинтересовались. Он пижонил, козырял именами. Людям с этими именами и позвонили. И в очередной сделке предполагаемый партнер вдруг дал задний ход, сорвалась сделка.

Неустоечку пришлось платить господину Клевцову.

Зубной техник Шпак в знаменитой гайдаевской комедии «Иван Васильевич меняет профессию» сокрушался: «Все, что нажито непосильным трудом, все ж погибло…»

Нет, и квартира осталась, и машина. И даже кое-какие сбережения. Но в бизнесе Толстый провалился окончательно.

Помыкался-помыкался, потыкался в разные углы, да все без толку. Карьеру приходилось начинать заново. И как-то вечерком, подсобрав предварительно побольше информации, подумал, посчитал и решил двинуть в шоу-бизнес. Понимая, что и здесь с нуля быстрой карьеры не сделаешь. Сначала требовалось внедриться в тусовку, стать своим, что он не без успеха и проделал.

Потом не увенчалась успехом попытка продюссировать молодую поп-команду. Но Толстый рук не опустил, осматривался, ждал случая. И дождался.

Нет, это не Лена Мосина. Таких безголосых смазливых девочек, желающих пробиться на эстраду, миллионы. И не будь Лены, была бы другая, такая же.

Нет, настоящим счастливым случаем стала Марина Снегирева. Впрочем, нет, и не она даже.

Случай поджидал его в виде случайного пассажира, ловящего частника на одной из московских улиц.

Увидев поднятую руку, Виталий Петрович Клевцов мягко притормозил и открыл дверцу своего «вольво»:

— Садитесь, пожалуйста. Вам куда?