"Цвет крови" - читать интересную книгу автора (Хьюз Деклан)

ГЛАВА 6

Я проверил мобильный телефон: имелась у меня привычка постоянно его отключать. Там оказалось послание от детектива-инспектора Дейва Доннелли из полиции Сифилда, где говорилось, что ему не терпится поговорить со мной насчет моего нынешнего клиента Шейна Говарда, его дочери и ее бойфренда. Недолго музыка играла. Дейв уже завел дело. Я все еще мучился угрызениями совести из-за того, что унес вещественные доказательства из квартиры Дэвида Брэди. Когда мы в последний раз встречались, Дейв обвинил меня полушутя, что я стал частью службы по обслуживанию богатых: тем, кто носит за них чемоданы и всячески облегчает им жизнь. К тому времени он уже допил пиво, так что сделал это заявление на выходе, что было кстати, так как я не мог найти слов для ответа. Фраза «богатые тоже плачут» прозвучала бы глупо, хотя и соответствовала действительности. «Богатые платят по моим счетам» лучше отражала реальное положение вещей, хотя я не стал бы в этом признаваться. Помешал ли я расследованию убийства ради того, чтобы хоть как-то упорядочить жизнь Эмили Говард, которая сама ничуть об этом не заботилась? Возможно. Но я рискнул, потому что во мне сидела уверенность в способности добраться до правды скорее, чем полиция. Если бы я в это не верил, то был бы тем дерьмом, каким казался Дейву. И если в деле замешаны такие серьезные преступные личности, как сам Брок Тейлор и обитатели Ханипарка, я могу найти ниточки к ним быстрее, чем кто-то другой. И Дейв охотно принимал мою помощь, если в ней нуждался.

Тем не менее сейчас я стоял на вершине холма Бельвью и ждал, когда женщина, водившая «Мерседес-Бенц S 500», скажет мне, что делать. Она вышла из дома вместе с Эмили и Джонатаном; на молодых людей шок подействовал в обратном направлении: они превратились в пару перепуганных детишек, бледных и онемевших. Джонатан спрятался за наушниками, Эмили несла сумку и старую плюшевую собаку. Сандра открыла им машину, затем подошла и остановилась около меня. Она опустила капюшон, ее рыжие волосы блестели от влажного воздуха. На ней было нечто вроде монашеской сутаны, доходящей до лодыжек. Она взяла из моей руки сигарету и глубоко затянулась.

— Господи, какая грязь, — сказала она. — Мистер Лоу…

— Эд, — поправил ее я.

— Эд, я отвезу Эмили и Джонатана в Рябиновый дом, это наше семейное гнездо. Вы поедете с нами?

— Разумеется, — сказал я. — Я поеду за вами.

Она протянула мне сигарету, собираясь вернуть, но я жестом предложил ей оставить ее у себя. Она снова поймала мою руку и сжала ее прохладной ладонью. Лак с ее ногтей облез, а ногти обгрызены до мяса; на запястье она носила красно-зеленую ленту, заплетенную в косичку, и пахло от нее дымком, влажной землей и сладкими специями. Она смотрела прямо на меня, я не отводил взгляда. Мне казалось, я видел, как ее зеленые глаза изучают мои глаза, пытаются заглянуть внутрь, прочитать мои мысли, понять мои сомнения, мои подозрения, увидеть, как мало на самом деле я доверяю ей или кому-нибудь еще. Но я хотел, чтобы она поверила, что я могу доверять. Я смотрел в ее глаза и хотел доверять ей.

Господи, я верю; о, помоги мне перестать верить.

Она коснулась моего лица. Я не очень понимал, что она делает, но очень хотел, чтобы она не останавливалась. Ее согнутый палец задержался во впадине на моей щеке.

— Что-то происходит с нами, Эд. Эмили исчезает, потом этот Дэвид Брэди… Семья Говард под угрозой. Вы ведь поможете нам, не так ли?

Я кивнул. В этот момент мне казалось, что она меня заворожила и я сделаю все, о чем она меня попросит. В небе снова взорвался фейерверк, смахивающий на прожектор в темноте, и мы на мгновение застыли в его свете. Я иногда потом думал, какой настоящей она казалась в этом вертикальном свете до развала семьи, но, разумеется, мне все только пригрезилось. Великолепная сага Говардов стремительно двигалась к завершению, и не важно, сознавала она это или нет, но Сандру не просто увлекло это падение — она сама раздувала пламя, ускорявшее его.


Я следовал за огромным черным «мерседесом», чувствуя себя убогим на фоне этого величественного великолепия. Наш кортеж медленно продвигался по забитым машинами узким улочкам к югу от Каслхилла. Когда мы наконец выбрались на шоссе М-50, то набрали скорость, поскольку в этом направлении движение не было таким плотным, как в противоположном. На выезде 13 «мерседес» свернул на север и начал взбираться вверх через Сэндифорд и Килгоблин, затем по узким извилистым дорогам спустился к предгорью. Теперь мы ехали по дороге, где с одной стороны высилась каменная стена, а с другой рос кустарник и виднелось мелкое болото. На пересечении дорог обнаружилась большая железная калитка в стене, обозначавшая въезд в Рябиновый дом. Я подождал, пока калитка откроется, затем за «мерседесом» поехал по гравийной дорожке — вдоль нее росли рябины и ясени — к дому, который уже видел в миниатюре под кроватью Эмили Говард.

Рябиновый дом, выстроенный в стиле, купцу показавшемся бы викторианским и аристократичным, был сооружен из бледного гранита, с зубчатыми окнами, выходящими на залив, маленькой четырехугольной башней с флагштоком на одном конце и башней побольше с другой стороны, с покрытой шифером конической крышей. На башне с флагштоком красовался флюгер, в верхней части его прожектором высвечивалась буква Г. Другой прожектор, поменьше, освещал простой крест на пике башни.

Вестибюль представлял собой огромную белую ротонду с полукруглой лестницей из светлого дерева и коридором налево, из него можно было попасть в комнаты первого этажа; на каждом повороте висели портреты доктора Джона Говарда. Кончался коридор аркой, туда уже вошла Сандра. Арка вела в другой холл, чуть поменьше, где имелась лестница в цокольный этаж и еще в один коридор, откуда можно было попасть в задние комнаты, также увешанные портретами папаши. Кончался коридор массивными двойными дверями — они, возможно, когда-то вели в сад, а теперь в узкий коридор без окон и с потолком не выше двенадцати футов, с чисто белыми стенами без всяких портретов. Коридор вел в квадратную гостиную со стенами из зеркального стекла и без малейшего намека на показную роскошь. И коридор, и гостиную скорее всего пристроили к псевдозамку в семидесятых годах прошлого века. В большом открытом камине горел огонь, дым уходил в блестящую металлическую трубу; огонь так и звал всех подойти поближе и погреться.

Когда мы вошли в дом, появились две горничные в черно-белой форме. Сандра Говард дала короткие, четкие указания, и горничные исчезли. Вскоре они вернулись с выпивкой и холодными закусками и салатами и поставили их на длинный стол в одном конце комнаты. Внезапный спазм в животе напомнил мне, что я не ел весь день. Джонни навалился на пищу, как голодающий; я тоже, убедившись, что Эмили и Сандра в порядке, последовал его примеру. Сандра села на длинный диван. Эмили устроилась рядом и свернулась калачиком, положив голову ей на колени, прижав к себе плюшевую собаку и сунув большой палец в рот. Горничные, скорее всего филиппинки, обе крошечные, суетились вокруг, собирая верхнюю одежду, наливая воду в чашки и расставляя на столе бутылки с алкоголем и посудину со льдом, спрашивая, не нужно ли что-нибудь еще. Я ел копченую семгу и холодный ростбиф с кровью, затем салат из помидоров, авокадо и картошки, запивая все кофе, и уже приканчивал вторую бутылку «Тиски», очень крепкого польского пива, о котором мечтал весь этот месяц воздержания от алкоголя. Я уже начал понемногу снова чувствовать себя человеком. Джонни надел старушечьи очки в стальной оправе и сквозь них бросал беспокойные взгляды на мать, потом посматривал на меня, хватая воздух ртом. Наконец его мать встала и увела Эмили из комнаты, и он получил возможность поговорить со мной.

— Вы ведь не скажете, правда? — спросил он. — Не скажете маме.

— Чего не скажу? — поинтересовался я.

— Ну, об этом, вы же знаете. Порно. И об этих делах с Эмили. У него был один из тех голосов, казалось, не полностью мутировавших, поэтому всегда пытавшихся найти нужный регистр подобно радиостанции, которая не совсем четко настроена на волну. Белесая щетина, больше похожая на пушок, и плетьми болтающиеся руки, вроде бы не совсем годившиеся ему по размеру, делали его похожим на четырнадцатилетнего подростка.

— Отец Эмили считал, что она потерялась. А твоя семья о тебе не беспокоилась?

— Я не живу с мамой. У меня комнаты в Тринити.

И старомодный акцент, свойственный Тринити.

— Сколько тебе лет, Джонни?

— Девятнадцать. Столько же, сколько и Эмили. Я получил стипендию по математике. С ней много всяких преимуществ. Я могу есть в столовой, носить академическую тогу…

— И пасти своих овец в Колледж-парке?

— Они не наградили меня этой привилегией, но если бы она у меня имелась, я бы наверняка ею воспользовался. Как только бы завел овец.

Он наполовину рассмеялся, наполовину хрюкнул. Затем взглянул на меня беспокойными глазами, сильно увеличенными мощными линзами.

— Мне сначала нужно тебе кое-что сказать. Как тебе удалось во все это вляпаться?

— Мне позвонила Эмили. Спросила, не хочу ли я быть третьим с ней и еще одной девочкой. Сказала, что все будут снимать, но я, если хочу, могу надеть маску.

— И ты сказал «без проблем»?

— Мистер Лоу, к студентам математического факультета не так уж часто обращаются с предложениями переспать вдвоем, не говоря уже о, как бы сказать, экспериментах на эту тему… Ну, предложения, которые мы получаем, вернее, какие я получаю, поступают от девушек, думающих, что я не буду слишком заинтересован в сексе. Поэтому я не мог отказаться от такого предложения.

— А предложение, исходящее от Эмили, тебя не удивило?

Джонни уставился в тарелку.

— Нет. Мы вроде как… еще смолоду… в общем, экспериментировали. Но в последние годы довольно редко. Поскольку у Эмили появились приятели. Но раньше, ну… это всегда была ее идея. Так, наверное, и должно быть, все же она девушка… Я думаю, она на мне испытывала разные штучки… прежде чем реально этим заняться.

— Что имел в виду под «смолоду»?

— Лет тринадцать, четырнадцать.

— И затем она тебя бросила. Было обидно?

— Может быть. Немного. Но мы все равно иногда продолжали… на Рождество или на семейной вечеринке… она вроде как меня… угощала.

— Значит, когда она предложила снять еще один фильм с ней, ты охотно согласился?

— Правильно.

— А вся эта история насчет ее, Дэвида Брэди и шантажа…

— Они мне только потом об этом рассказали. И мне совсем не понравилось. Ведь тот, кто это придумал, собирался заставить заплатить дядю Шейна, а это уж совсем для быдла. Но когда Эмили объяснила мне ситуацию, рассказала о том, что они влипли в эту историю с малолеткой, мне пришлось согласиться.

— Ты не находишь, что тобой воспользовались?

— Я так не думал. Но теперь, когда вспоминаю о татуировке, начинаю сомневаться.

— Откуда она у тебя?

— Я ее сделал примерно месяц назад. И это придумала Эмили. Она попросила меня пойти с ней, собиралась сделать татуировку себе, как часть ее нового облика — эти пирсинги, прическа и так далее. Ну и пока мы находились там, она уговорила меня тоже сделать татуировку. Я уверен, она вовсе не… Я уверен, она просто забавлялась.

— Я тоже в этом уверен. Но как ты думаешь, могла Эмили соврать насчет всей этой ситуации с тринадцатилетней девочкой? Может быть, она тебя просто подставила?

— Нет.

— Джонни, она сегодня целый день провела с тобой? В том доме в Ханипарке?

— Она находилась в доме, но не обязательно в одной комнате со мной. Вообще там все было странно. Этот мерзкий тип Мун и эти Рейлли, самые настоящие бандиты, но на самом деле они вели себя вполне прилично, приносили нам еду и питье и все остальное. Не создавалось впечатления, что мы все это делаем против нашей воли. Я только ждал, когда Эмили скажет, что мы можем уйти. И если честно, то при таком обилии секса мне было наплевать, когда это произойдет.

— Она присутствовала в доме, но не обязательно в одной комнате с тобой. Если ее не было в одной комнате с тобой, означает ли это, что она могла покинуть дом?

— Наверное, — сказал он, потом быстро покачал головой, снял очки и уставился на них.

— Зачем ей выходить? — спросил он визгливым голосом. — Что вы подразумеваете? Что она убила Дэвида Брэди?

— Я ничего не подразумеваю. Я задаю вопросы. Такая уж у меня работа.

— Ну, я думаю, с меня хватит ваших вопросов, мистер частный детектив. Довольно грязная у вас работенка, не находите?

Опять подняли голову манеры, приобретенные в Тринити. Голос стал протяжным. Я чувствовал, как растет классовый барьер.

— В процессе моей работы мне приходится раскрывать немало грязных секретов, это точно, — возразил я.

— Значит, бесполезно просить вас не говорить маме…

— Я уже рассказал все вашей матушке. Я ведь на нее работаю, не только на вашего дядю. Знаешь, она не очень удивилась.

Джонатан резко встал, и металлический стул, на котором он сидел, с грохотом полетел на пол. Он посмотрел на меня сверху вниз, сжав губы и кулаки.

— Если вы считаете, что, повесив убийство на Эмили, поможете кому-нибудь в этой семье, вы, твою мать, сошли с ума, — почти прокричал он голосом, полным ненависти. — Но я и не жду от такого типа, как вы, способности понять семью, подобную нашей.

Поскольку Джонатан сам начал говорить о том, что у Эмили существовала возможность убить своего бывшего дружка, я несколько изумился его внезапному гневу. Когда он решительными шагами покинул комнату, из коридора вышла его мать и попыталась остановить его. Он попятился, замахал своими несоразмерными руками и бросился бежать по коридору. Громко хлопнула дверь.

Сандра Говард подняла стул Джонатана, села на него и с улыбкой на бледном лице начала смешивать джин с тоником. В темном костюме с зеленоватым отливом, юбке, доходившей до колен; ноги в черных чулках выглядели длинными и стройными.

— Подростковая симфония: слезы, и истерики, и хлопанье дверями спален. Не принимайте на свой счет, Эд.

— Думаю, его гнев направлен против меня лично.

— О чем вы говорили?

— О его отношениях с кузиной. Кроме всего остального. А где Эмили?

— Отдыхает. У нее здесь есть своя комната. У девочки начинается нервный срыв. Из города приедет врач для осмотра.

Сандра бросила на меня беспокойный взгляд. Впервые мне показалось, что она хочет что-то скрыть или защититься. Она от души приложилась к стакану и помахала зеленой бутылкой в мою сторону. Я взял ее и сам смешал себе джин с тоником. Когда Сандра снова подняла глаза, они выглядели уверенными.

— За эти годы им здорово досталось, Джонни и Эм. Я понимаю, родились в рубашке, денег достаточно для выполнения любого желания, у всех должны быть свои проблемы, но на самом деле таких проблем не должно быть.

— Почему? Объясните.

— Отец Джонни умер, когда ему было одиннадцать лет. Моим первый мужем был Ричард О'Коннор. Он был врачом и человеком, который помог мне поверить в себя, в то, что завещал отец, ведь я сама не пошла в медицину. Я чувствовала себя недостойной. Я преподавала в колледже в Каслхилле. Так, больше время проводила, но он сделал мою жизнь целенаправленной, давал мне почувствовать себя дочерью своего отца. И я взяла на себя управление Родильным центром Говарда, основала клинику Говарда и дом престарелых Говарда, собрала инвесторов, следила за стройкой. Теперь слежу, чтобы они успешно работали.

Сандра внезапно встала, выключила весь свет и поманила меня к огромному окну.

— Вы можете разглядеть сквозь туман три башни. Видите? Я надеюсь в один прекрасный день увидеть четвертую.

Три огромных световых пятна легко различались в тумане. Я взглянул на Сандру, стоявшую выпрямив спину, с царственным величием. Глаза сверкали гордостью и чем-то еще, похожим на вызов или триумф. И еще мелькнула в них какая-то тень, внезапная темнота, появившаяся ниоткуда и быстро исчезнувшая.

— По его словам, я сделала все сама, но, разумеется, это заслуга доктора Рока, как все его звали; мой муж Ричард О'Коннор — Р-О-К. Он меня вдохновил точно так же, как меня вдохновлял отец. Рок вдохновлял и Джонни… Знаете, когда Джонни исполнилось одиннадцать лет, он играл в регби, очень хорошо играл, у него были перспективы, во всяком случае, для его возраста. Но взгляните на него сейчас. Невозможно поверить, верно?

Я покачал головой.

— Рок играл, он тренировал в Сифилде и даже в школе. Я не такая, как Шейн, и не считаю регби панацеей, но иногда отец может играть такую роль в жизни ребенка, такую важную и вдохновляющую, что, когда он умирает, кажется, из мира выпустили весь воздух. Я думаю, именно так и случилось с Джонни. А Деннис познакомился с ним значительно позже. Если честно, то Джонни начал нормально общаться с Деннисом, только когда поступил в колледж. Это мыс Деннисом теперь не ладим.

— На самом деле? — спросил я. — Вы разводитесь?

— Скорее всего. По взаимному согласию. Миролюбиво. У нас просто… кончился…

Она выдохнула, улыбнулась и пожала плечами, затем взмахнула рукой в воздухе. Я улыбаться не стал.

— Вряд ли это как-то влияет на Джонатана, если вы об этом думаете, — заметила она.

— Не думал. Вы собирались рассказать мне об Эмили и ее матери.

— Эмили… Бог мой, Эмили.

Она подошла к камину и остановилась там, уставившись на огонь. Я остался у окна. Я видел, как огонь отражается в ее стакане красными и черными искрами.

— Мать Эмили Джессика… вы ведь с ней встречались?

— Да, этим утром.

— Какое она произвела на вас впечатление?

— Первое впечатление — очень, очень сексуальна, возможно, чересчур кокетлива, немного резка. Все с перебором. А потом… Я не знаю, показалось, она не совсем в себе… не совсем полноценна.

Сандра медленно дышала и смотрела на огонь.

— Неполноценна… подходящее слово. Мать Джессики умерла от рака матки, когда девочке исполнилось шесть лет. Она была единственным ребенком. Отец ее, не слишком успешный актер, много пил — такое весьма обычно для театра, — ну а после смерти жены совсем спился. И Джессика присматривала за ним: готовила завтраки, гладила одежду, следила, чтобы он не опаздывал на репетиции. Она стала его маленькой женушкой. У нее рано начались месячные, где-то в одиннадцать лет, а к двенадцати она полностью сексуально созрела. Во всяком случае, телом. И папаша обратил на это внимание. Джессика заметила его интерес к ней и начала пользоваться косметикой и наряжаться, чтобы он продолжал обращать на нее внимание. И однажды вечером, когда он ввалился домой пьяный после какой-то там пьесы, в которой он играл или не играл, она ждала его в супружеской постели… его терпеливая маленькая женушка, готовая для любви… Он пытался сопротивляться, но, видимо, алкоголь и неудачи помешали ему возражать слишком решительно.

Ее голос от волнения стал низким, сейчас он прервался. Огонь трещал и шипел. Я стоял совершенно неподвижно, как будто любое движение могло нарушить колдовство, как будто мы присутствовали на спиритическом сеансе и Сандра общалась с умершими. Она бросила быстрый взгляд на меня через плечо, и я заметил, как блестят ее глаза. Мне нечего было сказать, и, прежде чем я смог что-то придумать, она отвернулась от огня и продолжила:

— Она мне все это рассказала однажды вечером вскоре после свадьбы. Она поссорилась с Шейном по поводу секса, она всегда хотела больше, чем он, а может быть, он обвинил ее в измене: молодая любовь, все очень драматично. Она приехала сюда, мы выпили бренди, и она мне все рассказала. Как это продолжалось полтора года, пока ей не исполнилось четырнадцать. К этому времени она уже начала спать с кем попало — парнишками постарше в школе, парочкой папаш своих подружек. И ее собственный отец не выдержал позора. Попал в дурдом. Перестал там пить, но, как только он оттуда вышел, стал пить снова. Налегал на виски. А Джессика уже совсем с цепи сорвалась, ее исключили из школы, никто о ней не заботился. Была тетя со стороны матери в Клонтарфе, но она не хотела ничего о ней слышать. Затем отец умер от панкреатита, если не ошибаюсь, или печень отказала — так или иначе, с перепою, и Джессика, ей тогда минуло шестнадцать лет, осталась одна, перепуганная, в отчаянии. Ее взяли под опеку, она побывала в двух, трех, четырех приемных семьях, откуда обязательно сбегала. Наконец отчаявшийся социальный работник, отвечавший за ее дело, сообразил предложить ей стать актрисой. Она связалась с бывшими коллегами отца, продолжавшими работать. Они мучились угрызениями совести и из сентиментальности устроили ей несколько прослушиваний. Она оказалась актрисой от природы. Думаю, можно сказать, театр спас Джессике жизнь.

Сандра повернулась ко мне лицом, и я увидел отблеск огня в ее рыжих волосах и жалость в зеленых глазах.

— Но эти полтора года, Эд… она и отец, а Джессике всего двенадцать, тринадцать… одни в доме… маленькая женушка своего отца. Думаю, она так и не сдвинулась с этого места. Если верить Шейну — а я знаю, что она ему постоянно изменяла, — она не слишком любила секс, но ей нравилась приобретаемая вместе с сексом власть.

— И Эмили… — сказал я.

— И Эмили, — подтвердила она, — дочь своей матери. Эмили и Джонатан. Шейн не знает, и Джессика не знает, но я знала — думаю, я всегда знала. Джонни беспокоился о том, что я могу об этом узнать?

Я кивнул.

— Самое странное или ужасное, я никогда не считала это скверным. Я хочу сказать, детки обязательно этим займутся — в тринадцать, четырнадцать. Вы можете постараться и оттянуть этот момент, но к шестнадцати большинство из них занимаются сексом. Что вы должны делать, будучи родителем? Запретить им? Или сделать вид, что ничего не происходит? Ведь это приносит радость, верно? Если все нормально? Так что, если они экспериментируют вместе, это совсем не то, как если бы человек старшего возраста воспользовался ими.

— Мне кажется, некоторые люди посмотрели бы на их отношения косо — ведь они кузены.

— Но не брат и сестра. Здесь не может идти речи об инцесте. Запрет, наложенный на браки между двоюродными родственниками, основан на страхе, что дети в расширенных семьях от женатых кузенов могут тоже жениться друг на друге. Тогда у вас появятся проблемы.

— Сомневаюсь в таком же оптимистичном, как у вас, отношении к этому вашего брата.

— Я и сама не слишком оптимистично к этому отношусь, Эд. Я только говорю, что пороком это никогда не считала. Возможно, это характеризует меня так же, как и других. В смысле Джонни ходил к психотерапевту сразу после смерти Рока. И Эмили — кстати, этого тоже ее отец не знает — уже несколько лет посещает того же терапевта. Она пришла ко мне, я все для нее устроила. И еще я верю, что никакого клейма на них за это не должно лежать. Но я достаточно старомодна и жалею, что нашим детям все это понадобилось. Так что я далека от оптимизма.

— По словам Джессики Говард, это вы предложили Эмили изучать медицину. Как она предполагает, вас беспокоило, что некому нести знамя Говардов. И эта ноша упала на плечи Эмили.

Гневный румянец окрасил щеки Сандры, напомнив мне разлитое на белой скатерти вино.

— Никакая это не ноша. Просто удивительно, как Джессика умеет все перевернуть. Эмили хотела заняться медициной, все еще хочет, она…

Сандра спохватилась, легонько рассмеялась и скривила губы, как бы признавая, что не сдержалась, дала волю гневу.

— Извините меня, мистер Лоу. Родственницы, сами понимаете. Джессика… не из тех, с кем всегда легко общаться. Я уверена, выйти замуж и попасть в такую семью, как наша, непросто. Но ее собственное чувство неполноценности, желание постоянно находиться в центре внимания не облегчало ситуацию. Она в этом году даже не пришла на похороны моей матери. По словам Джессики, они никогда не ладили, а притворяться, потому что моя мать умерла, настоящее ханжество. Не важно, что речь шла и о матери ее мужа; ее гребаный эгоизм…

— Эмили присутствовала на похоронах?

— Разумеется. Они с бабушкой были очень близки. Но послушайте, я вовсе не хочу… я не хочу лезть так глубоко. Совсем не обязательно корни проблем Эмили нужно искать именно там…

— Я думаю, семья — главное, — подытожил я. — По моему впечатлению, Эмили ужасно зла на Говардов. Зато, что существует какая-то великая традиция, эталон, которому она должна соответствовать. Ей хочется, чтобы ее оставили в покое.

Сандра кивнула.

— Ей девятнадцать, она только-только поступила в колледж, перед ней новая жизнь. Возможно, все так и должно быть. Джонни ударился в другую крайность, он обожает говорить насчет Говардов так, как будто мы настоящая империя на марше, все высшие существа. Наверное, в этом возрасте нормальнее слегка отойти от семьи.

Я несколько успокоился, выслушав ее. Конечно, шантаж никуда не делся. Но хотя бы источник неприятностей Эмили оказался не таким серьезным, каким мог бы быть.

Мы немного постояли молча. Пламя, отражаясь в темном стекле, казалось, окутывало комнату красным маревом; поленья в камине плевались и шипели. Сандра улыбнулась, и на этот раз я ответил на ее улыбку. Она подошла ко мне совсем близко, я чувствовал ее дыхание на своем лице, аромат ее терпких духов, ее неожиданное желание. Я сглотнул и сделал шаг назад. Сунув руку в карман, потрогал приглашение на мессу, найденное под «дворником» своей машины у клиники Шейна Говарда, и решил рискнуть.

— Ладно, Сандра, — произнес я. — Вы помните кого-нибудь по имени Стивен Кейси?

— Нет, — ответила она.

— Он умер в День поминовения усопших в 1985 году, — сказал я.

Ее глаза обежали комнату, вернулись ко мне, потом снова скользнули в сторону. На нее было почти больно смотреть. Сандру спас телефон. Она вышла из комнаты, чтобы ответить на звонок, а я уставился в огонь и попытался вспомнить, когда в последний раз я удивлялся, если кто-то мне врал. Я смотрел на огонь и старался вспомнить лицо моей бывшей жены. И не смог.