"Свитки Магдалины" - читать интересную книгу автора (Вуд Барбара)3После ужина Энджи убрала посуду и привела в порядок стол на кухне, а Бен в гостиной играл в «стулья с музыкой». Сначала он уселся в мягкое кресло и начал барабанить пальцами по подлокотнику, затем встал и сел на оттоманке на корточки. Минуту спустя он сел в конце дивана, но тут же встал и пересел на другой конец. После короткого отдыха он начал разгуливать по комнате, затем сел на табурет для пианино, а когда из кухни снова вошла Энджи, он уже занял первоначальное место в мягком кресле. – Думаю, нам сегодня вечером не следует идти на представление, – сказала она. – Почему так? – Видишь, обычно никто не посчитает тебя невежливым, если будешь сидеть во время показа фильма и… Она рукой очертила дугу перед собой. Бен улыбнулся и вытянул ноги перед собой. – Извини. Мне что-то тревожно на душе. Энджи села на подлокотник кресла и погладила густые светлые волосы Бена. Его не назовешь красавцем, но на него приятно смотреть. У него очаровательное лицо и мускулистое тело. Бен обладал почти атлетической внешностью и, смотря на него, никто не заподозрил, что все время у него уходит на преподавание и на работу в собственном кабинете. – Я буду рада, когда ты снова получишь известие от Уезерби. – Я тоже. Давид бен Иона не имел права вот так оставить меня без дела. Энджи внимательно наблюдала за лицом Бена: она знала, что под маской спокойствия идет напряженная работа мысли. Она вспомнила, как он заволновался, когда позвонил ей два дня назад и несвязно что-то бормотал в трубке. Бен все время повторял, что Иерусалим разрушен, и ей на мгновение пришло в голову, что арабы начали ядерную войну. Но затем Бен сказал что-то про «времена Христа» и Энджи сообразила, что его волнуют свитки, – ей стало легче. Тогда она просидела с ним всю ночь, а он снова и снова возвращался к третьей фотографии. – Только один раз за всю историю Иерусалим был полностью разрушен. Это случилось в семидесятом году повой эры. Тогда евреи рассеялись по всему миру. Давид явно оказался в самой гуще той катастрофы и бежал к свой родной город, ища безопасное место. Думаю, что мое заключение верно. Я уверен, что ничего не упустил. – Затем Бен еще раз взял фотографию и безумными глазами пробежал по ней. – Видишь? Видишь вот здесь? Это слово совершенно понятно. И это короткое предложение вот здесь… – Он пробормотал что-то на иностранном языке, резавшем слух. – В том, что здесь говорится, нет никаких сомнений. Это также означает, что Уезерби ошибся почти на двести лет. Энджи! Затем он объяснил ей такое странное явление, как полное уничтожение города и гибель почти всех его обитателей после осады римскими армиями. Евреи поднимались против Рима на протяжении многих лет. Восставших часто распинали на крестах. И когда наконец разразился бунт, который историки именуют первым восстанием, Риму потребовалось пять кровавых лет, чтобы подавить его. Видишь ли, мы считаем, что свитки Мертвого моря спрятали в этих пещерах, ибо римские солдаты представляли серьезную опасность. Монахи ессеев,[12] спрятавшие кувшины со свитками, собирались однажды вернуться за ними. Свитки Масады нашли среди разрушений, учиненных римскими легионами, которые сожгли крепость после того, как захватили ее. А письма Симона Бар-Кохбы, последнего вождя восставших в сто тридцать пятом году новой эры, были спрятаны в пещерах Иудейской пустыни после того, как еврейские патриоты потерпели окончательное и полное поражение. А теперь Давид бен Иона, вынужденный бежать в Магдалу после наступления римских солдат… Видишь, как все сходится в этой последней, полной трагизма картине? Энджи кивнула и подавила зевоту. Затем Бен объяснил, как падение Иерусалима привело к крушению еврейского государства, которое не могло возродиться на протяжении многих веков. – До одна тысяча сорок восьмого года. Им потребовалось так много времени, чтобы вернуть себе то, за сохранение чего они отчаянно боролись девятнадцать столетий назад. После этого Бен погрузился в глубокий сон, в течение которого ни разу не шелохнулся. Утром Энджи позвонила в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса и попросила отменить его единственное занятие на тот день. В тот день они отправили телеграмму Уезерби в Галилею. К утру в пятницу Бен почти успокоился, выражался яснее и излагал события в верной последовательности. Как обычно, он провел два пятничных урока и даже дал консультации трем студентам. Бен думал об этом сейчас, сидя в мягком кресле. Прохладная рука Энджи обняла его за шею… Первые два студента были с параллельного курса, третьей пришла Джуди Голден. Именно встреча с ней воскресла в его памяти… – Доктор Мессер, я хочу сменить тему своей курсовой работы. – Она села на другой стул в его крохотном кабинете, бережно держа в руках гору книг. Ее блестящие волосы ниспадали ей на плечи и, обрамляя лицо, делали его необычно бледным. Пока девушка говорила, Бену неожиданно пришло в голову, что она совсем не похожа на Энджи. Собственное наблюдение ему показалось странным и неуместным. – Вы справитесь с этим? Мне кажется, вы уже провели исследование и работаете над черновым вариантом. – Верно, так оно и есть. Но я потеряла интерес к этой теме. Точнее сказать, – она посмотрела на него в упор, – интерес я потеряла не совсем. Просто я заинтересовалась совсем другим. Я знаю, как вы сердитесь, когда в середине семестра меняют тему курсовой работы, но думаю, я могла бы оценить ее по достоинству. Бен потянулся за трубкой: – Вы не возражаете? Джуди покачала головой. В самом деле Джуди даже очень возражала, она терпеть не могла, когда ее окуривают, но все же это был его кабинет, а она явилась сюда, скорее всего, потому, что хотела попросить об одолжении. Бен приступил к ритуалу набивки трубки – от начала до конца на это уходили минуты две – он в это время не любил разговаривать. Завершив эту процедуру, профессор взглянул на нее сквозь серую пелену дыма и сказал: Я собирался отговорить вас от такого шага, но так вы будете счастливее, а ваши успехи говорят о том, что вы хорошая студентка. Так что давайте я возьму это на заметку. – Он открыл обшарпанную папку размером три на пять, вытащил одну карточку, нацарапал на ней что-то, после чего его ручка повисла над ней. Он ожидающе приподнял брови. – Новая тема будет звучать так: «Иврит Элиесера бен Иегуды». Бен записал это, вернул карточку на место и несколько раз выпустил дым изо рта. – Это не очень легкая тема, хотя она весьма кстати. Ваша первая тема тоже была хорошей: «Язык ашкенази». – Но она оказалась слишком ограниченной, слишком узкой. И вероятно, не очень подходила для темы курса. О том, что бен Иегуда сделал для иврита, сегодня говорят по израильскому радио и читают в газетах Тель-Авива. – Эта работа потребует огромных усилий. У вас хватит времени? Джуди радостно улыбнулась: – Времени у меня больше чем достаточно. Бен задумчиво пыхтел трубкой. – О чем вы собираетесь писать для получения степени магистра? – Теперь я это точно знаю. Я всегда интересовалась обособленными религиозными сектами, которым удавалось избежать влияния исторических событий и крупных религиозных групп. – Как самаритяне? – Да, как они. Только я собираюсь исследовать один аспект из истории коптов. Наверно, я займусь их происхождением. – Вы серьезно? Мне почему-то казалось, что вы выберете тему, которая ближе привязана к вашей родине. – Почему вы так подумали? За кого вы меня принимаете, доктор Мессер? За профессиональную еврейку? Бен пристально взглянул на нее, затем откинул голову назад и рассмеялся. Как ни странно, именно такой он представил себе Джуди Голден – дочь Израиля, ярую сионистку. – Я даже не ортодоксальная еврейка, – весело сказала она. – Жаль, что я разочаровала вас. Я готовлю еду по субботам. – Что вы говорите? – Он вспомнил субботние ритуалы и ограничения. Теперь они вызывали у него лишь улыбку. Прошло ведь так много времени с тех пор, как он вспомнил те отчаянно скучные субботы. Как ни странно, сказав ей «я еврей» за два дня до этой встречи, он сообразил, что говорит такое впервые за двадцать три года. Эти слова тогда не удивили его, но сейчас, в присутствии девушки, он с недоумением вспомнил их. – Копты – интересная группа людей, – Бен услышал свой голос, – их церковь восходит к святому Марку, она выдержала огромный напор ислама. Коптский музей, расположенный к югу от Каира, единственный в своем роде. – Могу представить. Его трубка угасала, он выбил ее в дешевой стеклянной пепельнице. – По чистому совпадению я перевожу недавно обнаруженную близ Александрии старинную рукопись. Найден старый покинутый монастырь, последние обряды в нем совершались, наверно, в шестнадцатом или семнадцатом веке. – Правда? – Я с радостью когда-нибудь покажу вам эту рукопись. – О, это было бы… – Я постараюсь не забыть об этом и захватить ее с собой. Возможно, на следующей неделе. – Он взглянул на часы. К этому времени почтальон уже принес его почту и ушел. Ему хотелось скорее добраться до дома. Возможно, от Уезерби уже пришло что-то, скорее всего, еще один свиток… – Видите ли, это не оригинал, а хорошая фотокопия. Оригинал хранится под стеклом в Каире. А теперь, извините, мне пора идти… В камине раздался громкий треск, вверх взметнулись искры, и Бен вернулся к действительности. Энджи уже не сидела рядом с ним, она причесывала волосы перед зеркалом. Он стал наблюдать за ней – в волосах бронзового цвета отражался огонь, горевший в камине. Они договорились пожениться между семестрами, но до следующего перерыва в учебном году было еще далеко. Энджи собиралась продать свою мебель и переехать к нему. Сейчас они жили врозь лишь по той причине, что Бен был завален работой. Ему необходимо уединение, покой и одиночество. – Может быть, завтра ты получишь что-нибудь, – сказала она, увидев его лицо в зеркале позади своего отражения. – Я надеюсь на это. – В тот день после короткого разговора с Джуди Голден он торопился домой но, к своему огорчению, обнаружил, что почтовый ящик пуст. – Возможно, следующий свиток окажется еще важнее. Бен почувствовал, что его лицо становится хмурым. Как повлияет женитьба на привычный образ жизни? Что придется делать, чтобы не нарушалось привычное для него уединение, когда здесь поселится Энджи? Она обещала не мешать ему и не входить в его кабинет, когда он там будет заниматься переводами. Однако временами в такие вечера, как этот, в его в голову закрадывались сомнения. Энджи настаивала на том, чтобы они ходили в кино. Она говорила, что это принесет ему лишь пользу, даст возможность на время расслабиться и забыть про свитки. Бен не был уверен, что это придется ему по душе. К утру в понедельник он снова вошел в обычную колею. Уединение и длительные размышления во время выходных помогли ему трезво взглянуть на вещи. Как никак он был ученым, а не романтиком. То обстоятельство, что первые три фрагмента оказались в весьма хорошем состоянии и дали столь неожиданные сведения, еще не предвещало, что в следующем тайнике среди развалин Мигдалы обнаружится что-либо подобное. Он должен готовиться к малоприятным неожиданностям. Не следует завышать надежды. Всю субботу и воскресенье ему удалось поработать над Александрийским каноном и отправить Рендоллу убедительное сообщение о достигнутых успехах. Однако днем в понедельник его внешнее спокойствие и научная беспристрастность рассыпались в прах, когда он открыл почтовый ящик и оттуда ему прямо в руки выпал потрепанный конверт, украшенный израильскими марками. Бен неожиданно обнаружил, что его ладони потеют, пока он осуществлял небольшой ритуал, прежде чем приступить к делу. «Я волнуюсь больше, чем ожидал, – подумал он. И рассмеялся. Он понял, в чем дело. – Никто ведь не слышал о Говарде Картере до того, как нашли гробницу Тутанхамона! И никто пока еще не слышал о Бенджамене Мессере!» Он прошелся по комнате и выключил все лампы, кроме настольной. Воцарилась привычная атмосфера для перевода. Затем он поставил на стереомагнитофон несколько новых записей (Баха и Шопена) и включил его на минимальную громкость. Бен налил себе привычную дозу вина, проверил, находится ли под рукой трубка и табак, и торжественно уселся за стол. Он вытер ладони о штанины. Бен был известен своим веселым характером и чувством юмора. Он часто улыбался, много смеялся и старался не воспринимать окружающую действительность слишком серьезно. Однако, когда в нем пробуждалась страсть к древним манускриптам, беспечность тут же исчезала. Он уважительно относился к неизвестным людям, над переводом слов которых трудился. Молодой ученый чтил их идеалы, преданность идее и набожность, с какой они писали священные слова. Бен чтил этих безликих и безымянных людей и даже испытывал к ним некоторое благоговение. Он большей частью не соглашался с ними, с их религиозными верованиями и национальным фанатизмом. Он не разделял их символы веры, однако уважал за благочестивость, непоколебимость и всегда, прежде чем начать работу над новым текстом, находил время отдать дань человеку, написавшему его. Фотографии (на этот раз их оказалось четыре) находились во внутреннем запечатанном конверте, к которому было прикреплено неряшливо отпечатанное письмо от Уезерби. Бен начал с него. Старый археолог рублеными предложениями сообщал, что обнаруживается все больше находок и о том, какое волнение они вызывают. Он писал, что найдено еще четыре кувшина, о плачевном состоянии двух свитков и о своих непрерывных разъездах между Иерусалимом и местом раскопок. Письмо он закончил словами: «Нам жаль, что четвертый свиток сильно поврежден. А когда мы заметили, что третий свиток превратился в кусок дегтя из-за трещины в кувшине, мы уже не сомневались, что нас настигло проклятие Моисея!» Бен криво усмехнулся, прочитав эту строчку. Найдется немало людей, особенно среди газетчиков, которые сразу ухватятся за проклятие Давида и сделают из этого сенсацию. Только посмотрите, как они воспользовались проклятием Тутанхамона! Бен потряс головой. Проклятие Моисея – надо же такое сказать! А что произойдет, когда Уезерби получит мою телеграмму! Наверно, сейчас он уже держит ее в руках. Значит, все уже знают, когда писал Давид, а если это просочится в прессу, то больше покоя не видать. Бен задумался, представляя, как мог бы выглядеть заголовок в газете. « Наконец Бен снял зажим и осторожно вытряхнул четыре фотографии. В верхнем правом углу каждой значился номер, который указывал, в каком порядке следует их переводить. Фотографии были разложены по порядку. Бен положил три фотографии обратно в конверт и оставил себе первую. Под ярким светом лампы выяснилось, что на ней на сероватом фоне запечатлен потрепанный папирус. Бен сразу узнал почерк Давида бен Ионы. Площадь этого фрагмента составляла шестнадцать на двадцать сантиметров, он относительно хорошо сохранился и был написан на арамейском языке. – Боже праведный! – прошептал изумленный Бен. – Давид бен Иона, ты не перестаешь удивлять меня! Бен положил ручку и стал массировать виски. Началась едва ощутимая головная боль, а он знал, что это он напряжения и волнения. Не веря своим глазам, он снова уставился на первый абзац. Его значение оказалось бесценным. Своей исключительной педантичностью в вопросах дат Давид, вероятно, окажет человечеству величайшую услугу. Даже если он не сообщит ничего удивительного. Не оставалось сомнений: Давид заложил устойчивые основы не совсем оперившейся науки, лишь рождавшейся в то время. О том, когда написаны другие манускрипты, хранившиеся в музеях по всему миру, оставалось лишь гадать, но теперь можно провести их сравнение с алфавитом и почерком Давида и удастся точнее установить время, когда они появились на свет. Старый еврей сам подтвердил официальный титул Ирода, время его правления и сопоставил его со временем Тиберия. В немногих строчках Давид бен Иона дал понять, что Магдала была более крупным городом, чем раньше предполагалось. Он также намекнул, что является практичным, образованным человеком, а возможно, ученым, хотя и не поддавшимся эллинскому влиянию. Разве такое возможно? Бен рассеянно протер очки подолом рубашки. Разве мог такой видавший виды еврей не подвергнуться воздействию эллинской среды и сохранить свою еврейскую сущность? Если принять во внимание Гиллеля и Гамалиила,[13] то следует ответить утвердительно. Если принять во внимание Савла из Тарса,[14] то ответ также утвердителен. Вдруг он застыл. Пока Бен пробегал глазами по строчкам, которые перевел, проверяя, нет ли ошибки в числах, он остановился на годе правления императора Тиберия. Двадцатый год. Тиберий правил почти двадцать три года, с 14 по 37 год новой эры. А это означало, что Давид бен Иона родился 13 декабря 34 года новой эры. Он родился в 34 году нашей эры и писал эти свитки примерно в 70 году новой эры. Из этого следовало, что ему тогда было около тридцати шести лет. Бен почувствовал, что головная боль усиливается. – Он не старше меня! – прошептал Бен. – Мы одного возраста! Не понимая, почему это откровение на него так подействовало, Бен Мессер медленно отошел от стола и скрылся в неосвещенной части комнаты. Он опустился в мягкое кресло, закинул ноги на оттоманку, закрыл глаза и ждал, когда затихнет головная боль. То, что Давид был не стариком, а молодым человеком, вдруг по непонятной причине изменило все. Сначала Бен представлял себе старого патриарха с седой бородой, который больными подагрой руками предает свои мысли драгоценным свиткам. Такая картина казалась вполне уместной. Именно набожные старые мудрецы всегда фанатично записывали подобные вещи. Однако Давид бен Иона, видно, был на самом деле крепким молодым евреем, не старше самого Бенджамена, и им двигала какая-то таинственная решимость запечатлеть историю своей жизни на папирусе. – Тогда почему он скоро должен умереть? – спросил Бен. Он представил старого еврея лежащим на смертном одре. Но сейчас все выглядело иначе. Как может человек тридцати шести лет знать, что скоро умрет? В порыве чувств Бен вернулся к столу и снова сел перед свитком. Прищурив глаза, он снова прочел каждое слово и букву. Нет, в этом больше не оставалось ни малейших сомнений. Давид бен Иона родился через два года после того, как, согласно преданию, распяли Иисуса. Не теряя времени, Бен начал переводить оставшуюся часть первой фотокопии. Так закончился первый фрагмент, Бен проверил перевод, вернул фотокопию в конверт и достал второй фрагмент. Едва он собрался приняться за перевод, как зазвонил телефон. – Проклятье! – пробормотал Бен, бросив ручку на стол. – Бен, дорогой, – раздался голос Энджи. – Я все время жду, когда ты позвонишь. – Сегодня я получил еще один конверт от Уезерби. Целый свиток из четырех фрагментов. Извини, что я не успел позвонить тебе. Мы договаривались о свидании? Пока она говорила, его взгляд приковало первое слово на фотокопии под номером два. Это слово было «Мария». – Свидание? Перестань, Бен. С какой стати нам с тобой назначать свидания? Послушай, я готовлю жаркое… – Энджи, не могу. Только не сегодня. Наступило молчание. – Извини, дорогая, я действительно занят. – Так оно и было. На мгновение Бену пришло в голову отложить свитки в сторону на какое-то время и отдохнуть у Энджи. Ее голос всегда завораживал и манил его. – Я тоскую по тебе, любимый, – тихо сказала она. Бен вздохнул и чуть не сдался, но его взгляд снова застыл на слове «Мария», значившемся на самом верху свитка. – Правда, Энджи. Я не могу. Я обещал Уезерби. – А как же Джо Рендолл? Ну конечно же. Он совсем забыл о Джо Рендолле. – А как же я? – Ее голос звучал нежно, требовательно. – Разве ты мне ничего не обещал? Бен, ты весь день пропадаешь на занятиях, а всю ночь переводишь. После этого у нас совсем не остается времени. – Извини, – снова сказал он слабым голосом. – На перевод уйдет много времени? – Не могу сказать. Наверно, не очень много. Хочешь, я загляну к тебе после того, как справлюсь с переводом? – Еще бы! Не имеет значения, в котором часу ты придешь. Не спеши. Я знаю, как важны эти свитки. Договорились? – Договорились. До встречи. Бен занялся второй фотокопией. Первая строчка гласила: Мария, Сара, Рахиль и Руфь приходились мне сестрами. Следующие две фотокопии он перевел быстро, ибо и них содержались лишь списки имен и семейная генеалогия. Трое из сестер Давида были замужем и жили в разных частях Сирии Палестинской. Одна умерла от кровотечения в двенадцать лет. Все его четверо братьев были старше его и перечислялись в следующем порядке: Моисей, Саул, Симон и Иуда. Трое старших братьев женились и остались в Магдале. Иуда был моложе их и умер во время неожиданной бури, настигшей его на озере… Голова Бена дернулась. Последние слова, которые Бен не так часто читал, зато не раз слышал, вдруг отдались в его сознании таким знакомым эхом, что он тяжело опустился на стул. – Провалиться мне на этом самом месте, – пробормотал он, не веря своим глазам. Как давно это было? Сколько лет прошло с тех пор, как он слышал эти самые слова, которые повторялись так часто, что стали спутником его детства? Услышав эти слова сейчас, возникшие из темных глубин его памяти после стольких лет, Бен прослезился. И знакомый голос, который он давно забыл, теперь звучал как-то странно – далеко и близко в одно и то же время: «Бенджи, всегда помни, чему учил тебя отец, – знает Господь путь праведных, а путь нечестивых погибнет». Это была любимая цитата отца, но большинство людей ее не знало – она содержалась в первом псалме – зато она стала неотъемлемой чертой детства Бена, ибо у матери была привычка повторять ее хотя бы один раз в день. В этом изречении заключалась философия жизни отца, и Роза Мессер позаботилась о том, чтобы привить ее сыну. Вот только Бен за последние двадцать с лишним лет ни разу не задумался над этими словами. Бен взглянул на арамейское письмо и почувствовал, как погружается в горьковато-сладкую ностальгию. Эти самые слова так сильно подействовали на него – как странно, что давно усопший еврей напомнил ему о них и вызвал воспоминания о давно минувших днях. Два человека – один умер две тысячи лет назад, а другой тридцать лет назад – держались одной философии, одного расплывчатого наставления из Псалтыря. Бен долго смотрел на фотокопию свитка – он вспомнил давно забытое время, о котором ему случайно напомнил Давид. Он вспомнил это время лишь на мгновение, а затем, желая избавиться от наваждения, силой воли заставил прошлое отступить в тень. Бен печально улыбнулся. Такая неожиданность выбила его из колеи, заставила на время забыть о работе. На мгновение он стал беспомощной жертвой влияния Давида – влияния, способного воскресить прошлое. Бен потряс головой и заставил себя возобновить перевод. |
||
|