ГЛАВА ПЯТАЯ, где высказываются некоторые соображения об изобретательской славе и показывается, сколь сложно выглядит иногда монумент великому изобретателю

Вот изобретатель почти у цели. Он уже столько передумал, перевоображал, столько измарал карандашом бумаги, что отчетливо представляет в уме, как движется каждой своей деталью его выдумка.

Но в этой горячке творчества, в этой жажде достигнуть цели не обмануло ли его воображение? Да и как показать другим то, что он так явственно и неоспоримо видит перед собой?

Надо испробовать изобретение на деле — строить модель, опытный образец, проводить испытания.

История знает много случаев, когда изобретатель, испытывая свои изобретения, жертвовал здоровьем и даже жизнью.

Создатель планера Лилиенталь много раз бросался с обрыва вниз с парой крыльев за плечами. Но однажды порыв ветра оборвал счастливое паренье, и Лилиенталь разбился.

Френсису Бекону — великому ученому и большому вельможе — блеснула в пути идея, что вареная курица дольше сохраняется, если обложить ее снегом. То была такая счастливая мысль, что он решил подтвердить ее опытом немедленно. Крикнул «Стой!» кучеру, вылез из кареты, прыгнул с курицей в свежий снег и стал голыми руками подгребать его под вареную тушку. Простой опыт оказался опасным. Изобретатель простудился, заболел и вскоре умер.

Лилиенталь погиб с небесной мечтой о полете, Бекон умер с земною мыслью о сохранении курицы. Но смерть Бекона столь же прекрасна, как и гибель Лилиенталя. Бекон заботился о хранении пищи для людей на земле. Это благородная забота. Перечисляя крупнейшие изобретения, Фридрих Энгельс недаром рядом с изобретением компаса упомянул об изобретении соления селедок. И без компаса, и без соленой селедки — этой пищи дальних каравелл — невозможны были бы длинные морские путешествия, грандиозные открытия неведомых земель…

Нынче шприц для инъекций для нас нечто заурядное. Но когда в середине XVII века немец Пурман изобрел этот шприц, то впервые решился его испробовать только на самом себе. Он призвал помощника собрать все мужество и велел вспрыснуть лекарство себе в вену. При уколе Пурман потерял сознание. На руке, в месте укола, возникло тяжелое воспаление. Историки до сих пор гадают: почему? То ли не было средства обеззаразить шприц, то ли так чудовищно было старинное лекарство, то ли сдали нервы смелого изобретателя. В том, что Пурман был человеком смелым, сомнений нет. Лишь в 1910 году—двести сорок лет спустя, с легкой руки Эрлиха, внутривенные вливания осмелились распространить повсеместно.

Тридцать пять лет назад немецкий врач Форсман загорелся героической мыслью — сделать тонкую трубку — катетер и ввести ее через вену руки прямо в собственное сердце. Он хотел узнать, что творится в его предсердиях и желудочках. Друзья отговаривали Форсмана, но изобретатель стоял на своем. Он сделал небольшой надрез на руке у локтевого сгиба, ввел туда свой длинный и гибкий катетер и стал медленно продвигать его по направлению к сердцу, по течению крови в вене. Изобретатель продвинул катетер на глубину в 35 сантиметров, но опыт пришлось оборвать, потому что, охваченный паническим ужасом, сбежал ассистент. Он представил, что дрогнет, затрепещет, а быть может, и остановится сердце, когда гибкая резиновая трубка прикоснется к его стенке изнутри.

Через неделю Форсман повторил опыт сам, уже без участия слабонервного коллеги. Он проделал над собой операцию в одиночестве, в темном рентгеновском кабинете, через зеркальце глядя на экран, как ползет от локтя к плечу и как тихо вползает в сердце тень резиновой змейки.

И многие изобретатели в мире, испытывая новую модель, переживают такое стеснение в груди, словно тихая змейка вползает в их нетерпеливое сердце!

Изобретатель крутит маленькую модель и радуется — восхищается легким ходом:

— Модель моей машины легко вращается от руки.

Рано радоваться! Ведь рука для малой модельки — это двигатель непомерной силы. Все равно, что для большой настоящей машины мотор в 500 лошадиных сил.

Изобретатель построил на столе модель моста и считает, что дело сделано. Прикажу, мол, увеличить его в сто раз, и мост выдержит самый тяжелый поезд. А мост рухнет под собственной тяжестью. Изобретатель не учел, что объем растет быстрее длины. Когда мост увеличат в сто раз, его масса возрастет в кубе — вес конструкции станет в миллион раз больше! Вот лишь самые простенькие неожиданности модели.

Существует наука о моделировании. Это такая тонкая, такая разнообразная наука, что простая популярная книжка, посвященная ей, получается не тоньше нашей книги.[8]

От модели, от замысла до законченной, действующей машины—долгая дорога. Забот еще целый короб. Работа только начинается. Бывает, годами сидят конструкторы, перекраивают машину на тысячный манер, пока не «доведут» — не сделают простой, надежной и дешевой.

Простое дело носить очки. И если и были здесь у кого-нибудь затруднения, то, казалось бы, только у крыловской мартышки. Но триста лет подряд маялись конструкторы: никак не могли приладить очки к глазам.

Сначала очки прикрепляли к шляпе. Очки без шляпы — никуда. Если хочешь читать — нахлобучивай шляпу.

Затем очковые стекла вшивали в ременный поясок. Его завязывали на затылке узлом, словно карнавальную маску.

Потом оправляли стекла в железные кольца и соединяли их перемычкой. Получалось как бы пенсне, но без зажима. Приходилось быть немножко циркачом, чтобы читать в таких очках. При малейшем неверном движении они сползали с носа.

Наконец, в XVI веке нашлась хитроумная голова, догадалась цеплять их за уши. Получились современные очки.

С тех пор прошло еще 400 лет, но поиски продолжаются.

Очки прикрепляют к палочке, как маленький флаг. Получается лорнет.

Очки с зажимом сажают на нос, и они держатся на нем, как всадник на лошади. Получается пенсне.

К очкам приделывают пару пружин, словно пару рук. Этими пружинками очки удерживаются за виски.

Очковое стекло зажимают в глазнице — получается монокль.

А недавно придумали новые очки, которые не сажают на нос. Маленькие хрустальные линзы, похожие на росинки, берут пипеткой с присосочкой и закладывают прямо в глаза под веки, как закапывают глазные капли. Очковые стеклышки прилегают к глазному яблоку и со стороны почти не заметны. Словно вовсе нет очков. Это замечательные очки. Они не беспокоят человека, не запотевают, не могут упасть и разбиться.

Простая машина велосипед: пара колес и рама. Ее знает каждый, до последнего винта. Она нам такой же надежный и верный друг, как собака или лошадь. И потому, быть может, так верна, так близка нам эта машина, что ее десятки лет «доводили»: шлифовали, приглаживали, подгоняли к мельчайшим нашим нуждам. Но об этом будет дальше рассказ.

Вообразите, тащит человек в квартиру гардероб. Тащит так: приподнял от земли — переставил, приподнял—переставил. Так весь путь. Лезут глаза на лоб у человека от натуги — уф, тяжело! И смеются люди над недотепой: от дурной головы ногам мученье — надо бы волоком или на тележке! Смеются люди, а не знают, что сами они таким же манером день-деньской напролет таскают четырехпудовую тяжесть.

Именно так передвигают люди свое тело при ходьбе. Пешеходов теперь снимают в кино. Можно, взяв киноленту, проследить на просвет кадр за кадром, как совершается каждый шаг. Пешеход приподнимает свое тело на одной ноге, и дает ему падать вперед, и тотчас же предупреждает падение, выставляя вторую ногу. Так повторяется при каждом шаге.

Много мускульной силы тратится зря. Шутка сказать: за день тысячи раз приподнять свое тело, тысячи раз его уронить, тысячи раз удержать на лету четырехпудовую тяжесть! Недурно бы было возить ее на тележке! Но вот задача: как самому поместить свое тело на тележку и самому же ее толкать?

Принято думать, что задачу эту впервые решил в 1813 году лесничий князя Баденского, офицер и камергер барон Дрез. У этого дворянина была пагубная страсть — он слишком увлекался механикой. С некоторых пор князю стали доносить, что Дрез пренебрегает обязанностями лесничего и придворного. Лесное хозяйство было запущено. Браконьеры рубили леса его высочества. Неприятности посыпались на голову злополучного камергера.

Однажды князь, разгневанный очередным происшествием, в окно увидел Дреза. Барон и камергер безмятежно ехал по улице верхом на узкой деревянной скамеечке с двумя неуклюжими тележными колесами. Носками сапог он отпихивался от земли. Величайшее наслаждение изображалось на его лице. Нелепо перебирая ногами, он разгонялся изо всех сил, и тогда наступало упоительное мгновение — можно было задрать ноги кверху и катиться так с разгону, в течение нескольких секунд. Дрез был счастлив. Он чувствовал себя победителем пространства.

Князю представились лесные угодья и браконьеры, пилящие леса. Он сел и подписал приказ о лишении Дреза звания камергера и княжеского лесничего. Но Дрез только обрадовался. Теперь он мог вплотную заняться механикой и своей «беговой машиной».

Года два спустя князь прочел в газете, что механик Дрез ездит на своей машине в четыре раза быстрее, чем всадник на лошади, что он демонстрировал свое изобретение Александру I и русский император его весьма одобрил. Пришлось сменить гнев на милость. Дрезу присвоили звание профессора механики.

Под конец жизни Дрез придумал железнодорожную тележку с ручным приводом—дрезину. В ее названии содержится имя Дреза. Он умер в славе и бедности.

Если глубже копнуть историю техники, то и до Дреза найдутся изобретатели самоходных тележек, движимых человеческой силой.

После гениального русского изобретателя Кулибина остались чертежи самоходного экипажа. Даже в более старых бумагах сохранился рассказ о лютой судьбе крепостного изобретателя Леонтия Шамшуренкова, который сделал самодвижущуюся тележку и на ней ездил.

Шамшуренков был человек толковый и беспокойный. Некогда он построил «снаряд», чтобы поднять на колокольню Ивана Великого Царь-колокол. Но мы знаем, что пожар спалил деревянную машину, колокол свалился в яму, треснул.

Шамшуренков вернулся на родину в город Яранск Нижегородской губернии. Местный воевода с купцами за компанию воровали спирт с казенного завода, спекулировали им в «тайных кабаках». Имея «характер беспокойный», Шамшуренков послал на воров челобитную в Санкт-Петербург.

Коварный воевода бросил его в тюрьму не как обвиняемого, а как «свидетеля» по какому-то делу. Годы шли, Шамшуренков сидел в тюрьме, о нем забыли. Каменный мешок не заглушил его беспокойной мысли. На четвертом году заключения узник подал прошение «о сделании им коляски самобеглой».

«И такую коляску, он, Леонтий, сделать может подлинно так, что она будет бегать без лошади, только правима будет через инструменты двумя человеками, стоящими на той же коляске, кроме сидящих в ней праздных людей, а бегать будет хотя чрез какое дальное расстояние, и не только по ровному местоположению, но и к горе, буде где не весьма крутое место». Одновременно «объявил он прежнее свое художество» — сослался на удостоверение, что изобретенный им способ поднятия Царь-колокола был одобрен, и поклялся, «что ежели то его показание явится ложным, за то повинен смертной казни».

Только через несколько месяцев Шамшуренкова вызвали к следователю и в ответ прочитали мрачную бумагу о возбуждении против него обвинения «в помарании титла царского».

Дело в том, что изобретатель был неграмотен. Заявление о «коляске самобеглой» записал с его слов сосед по камере, и переписал начисто племянник Шамшуренкова. Переписывая начисто полный титул императрицы, племянник неосторожно перечеркнул его в черновике. Но сосед по ошибке и черновик переслал по начальству.

Лишь в 1742 году дело о помарании титула было прекращено. Склеротическая царская Фемида разобралась, что племянник «учинил то от неисправного писания крестьянской своей простотою, а умыслу никакого к тому не было». Но Шамшуренков остался сидеть за решеткой. Только на четырнадцатом году заключения Москва запросила Санкт-Петербург, «не повелено ль будет показанную куриозную коляску реченному крестьянину Шамшуренкову для апробазии делать и на нее предъявленную сумму из казны денег употребить».

Ответа из Санкт-Петербурга не пришло. Бюрократическая машина работала медленно. Через восемь месяцев запросили вторично. В феврале 1752 года вышел указ: «Крестьянина Шамшуренкова прислать в правительствующий сенат».

В мае 1752 года Шамшуренков прибыл в Петербург. Ему отвели квартиру «при канцелярии от строений», дали подмастерьев, материал, инструменты и положили кормовых денег по десяти копеек в день. Для надзора приставили офицера с пистолетом.

В ноябре готовая коляска пошла. «Канцелярия от строений» доносила сенату, что:

«Действует оная под закрытием, людьми, двумя человеками. Шамшуренков со сделанною им коляскою при сем представляется».

Сенат определил: «Самобеглую коляску принять, а его, Шамшуренкова, обязать подпискою, чтобы он без указа из Санкт-Петербурга никуда не отлучался».

Шамшуренков оказался в пиковом положении— выехать запрещают, кормовых денег не платят — помирай с голоду. Он слал челобитные, умоляя выдать ему «для пропитания кормовых денег, откуда будет собла-

говолено, чтобы в пище не мог претерпевать нужды». Только в декабре ему разрешили вернуться на родину. Коляской его забавлялись баре, изобретатель шел пешком. Вести о нем затерялись…

Пятьдесят лет спустя, за десять лет до Дреза, уральский мастер Артамонов сделал «самобеглую машину» не по образу коляски, а по образу коня. Оседлав ее, докатил он от Урала до Москвы. Но и его труды канули в забвенье…

Над созданием беговой машины потрудились русские изобретатели, но история ведется от Дреза. Царская отсталая Россия душила народные таланты.

«Беговые машины» входили в моду. Великосветские франты катались наперегонки, стараясь отталкиваться от земли с возможным изяществом.

За постройку машин взялись специальные мастерские. В 1840 году один механик чинил старую «беговую машину». Его сын колесил на ней по двору мастерской. Парнишка приставал к отцу: нельзя ли продлить удовольствие ехать с разгону с поднятыми ногами, если как-нибудь ухитриться подвертеть на ходу ногами переднее колесо? Отец подумал и решил, что можно. Он приделал к переднему колесу пару педалей, точно так, как сейчас устраивают педали в трехколесных детских велосипедах.

Сразу обнаружилось много новых возможностей. Оказалось, что можно и вовсе не касаться земли ногами на ходу. Машина не падала и не опрокидывалась. Седок легко поддерживал равновесие: колеса вертелись, как гигантские волчки. Новая машина оказалась куда быстроходнее машины Дреза. За один неширокий оборот педалями большое колесо проделывало длинный путь. Азартные гонщики мигом раскусили эту хитрость. Они старались делать колеса побольше, тогда один оборот педалей уводил их машину далеко вперед.

В 1845 году француз Мишо придумал к машине тормоз и окрестил ее велосипедом. Но американцы величали ее по-иному. Они называли велосипед «костотрясом».

Машина была тряской, тяжелой и имела непомерно тугой ход. Велосипедисты возвращались с поездок больными. Не спасали и литые резиновые шины, введенные в 1865 году. Они только увеличили вес колес.

Изобретатели принялись облегчать велосипед. Но прошло почти пять лет, пока тяжелые, почти тележные, деревянные колеса удалось заменить металлическими колесами. Легкий стальной обод охватывал сверкающий венчик тонких, как вязальные, стальных спиц.

Наконец-то азартные гонщики смогли размахнуться во всю ширь; увеличить до пределов диаметр ведущего колеса. Появились чудовищные велосипеды. Над величественным, в рост человека, ведущим колесом возвышалось узенькое сиденье. Маленькое заднее колесо мельтешилось сзади, словно паж за шлейфом принцессы. У прохожих захватывало дух при встрече с велосипедистом, мчавшим во весь опор, на огромном колесе-хо-дулях. Не всякий решался влезть на такой велосипед. Не всякий мог бы катиться быстро. Надо было иметь ноги футболиста, чтобы крутить тугие педали. И при каждом обороте раздавался торжествующий скрежет и визг трения в подшипниках, одолевавшего велосипедиста. Велосипед стал забавой спортсменов-храбрецов. Изобретатели объявили войну трению. Вспомнили трудовой подвиг русских людей — передвижку из Финляндии в Петербург каменной скалы — основания «Медного всадника» Фальконета. Тысячетонную скалу передвинули на расстояние свыше шести километров на руках, под «Дубинушку». Скалу прикатили на чугунных пушечных ядрах, уложенных в деревянные желоба, обитые медью.

Так в России родился катящийся шарик, помогающий людям в течение столетий побеждать враждебную силу трения. В 1869 году догадались—заложили шарики в подшипники велосипедных колес, и ход колес стал легчайшим.

Оставалось сделать велосипед безопасным: снизить его высоту и при этом не потерять в скорости. Это сделали в 1884 году, устроив всем известную цепную ускоряющую передачу. Педали вертели большое зубчатое колесо. Цепь вела маленькую зубчатку у заднего колеса. Ведущим пришлось сделать заднее колесо, иначе цепь мешала бы рулить. За один оборот педалями ведущее колесо делало несколько оборотов. Можно было уменьшить диаметр велосипедных колес, не проигрывая в скорости. Велосипед сбавил рост. Заводы стали выпускать приземистые безопасные машины, доступные всем.

Велосипед становился вещью массовой. Но над ним по-прежнему тяготела обидная кличка «костотряс».

Наконец, велосипед обули. Это сделал в 1890 году английский ветеринар Денлоп. Денлоп лечил коров и лошадей и знать не знал, что изобретет воздушные шины и войдет в историю техники.

Случилось это так: Денлоп на досуге попробовал улучшить велосипед своего сына и подверг его маленькой хирургической операции. Денлоп разрезал садовую кишку, свернул ее в два кольца и искусно срастил ее концы. Затем он уложил ее по ободу велосипедных колес и надежно там укрепил, обмотав бинтами. С кишками и бинтами ветеринар отлично умел обращаться.

Железная лошадка пошла на резиновых подковах. Мальчишка с комфортом стал ездить по городу, не подозревая, что катает в дорожной пыли одно из крупнейших изобретений конца прошлого века. Велосипедисты пробовали велосипед Денлопа-сына и восхищались мягкостью хода. Денлоп взял патент.

Производство велосипедов развернулось в мировом масштабе. В те времена уже успел накопиться немалый опыт массового производства. Массово производилось оружие, массово производились сельскохозяйственные машины. Фабриканты велосипедов широко использовали этот опыт.

Армия изобретателей и конструкторов взялась за велосипед. В 1896 году только в одной Англии из 30 тысяч патентов на изобретения 5 тысяч касались велосипеда! Русские, англичане, американцы, французы трудились над велосипедом, как муравьи: отрабатывали, доводили до совершенства каждый винтик, каждую гайку. В 1897 году велосипед снабдили последним серьезным усовершенствованием — механизмом свободного хода.

Так велосипед стал велосипедом.

Слов нет, долгий путь. Но зато изобретение получилось на славу. С тихим шелестом пролетает мимо нас блестящая машина — зависть мальчишек, гордость конструкторов.

Деталей в ней немного, но каждая деталь — жемчужина конструкторского искусства. Спросите у конструкторов мнение о велосипеде, и каждый ответит: клад! Они многое взяли из этого клада и многое возьмут еще. Машиностроители взяли от велосипеда подшипники, автомобилисты — шины, авиастроители — раму.

Когда Герой Социалистического Труда конструктор Шпитальный построил свой сверхпулемет, его крепко подвели пружины. Пулемет работал с такой сумасшедшей скоростью, что пружины вдребезги разлетались, как стеклянные. Меняли закалку, меняли металл — ничто не могло помочь. Изобретатель ночи напролет работал в мастерской, решая мудреную «пружинную» задачу.

А решение лежало тут же, в хламе. Шпитальный рылся в куче металлического старья и наткнулся на велосипедное седло. Оно честно закончило свою трудовую жизнь: обивка была вся стерта, но пружины жили, сохраняли свою упругость. Пружины были витые. Они были свиты из многих отдельных стальных волосков, как стальной канат, и в этом таился секрет бессмертия пружин. Шпитальный поставил такие пружины в свой пулемет, и они выстояли. Когда бил пулемет Шпитального, вспышки выстрелов сливались в одно негаснущее пламя, словно жало паяльной лампы. Звуки выстрелов сливались в один победный рев, словно дробные капли ливня в гремящую струю. Так работает пулемет. И велосипед помогает ему в его тяжелой работе.

Славно имя знаменитого изобретателя Эдисона!

Эдисона, который поставил на ноги телефон и динамомашину, многократный телеграф и гигантские печи для обжигания цемента.

Томаса Эдисона, изобретшего фонограф, и аккумулятор, и магнитную сортировку руд.

Томаса Альвы Эдисона, автора тысячи девяноста девяти изобретений, одного из создателей электрической лампочки накаливания и вощеной бумаги, в которую завертывают шоколад.

Когда Эдисон умер, ему спроектировали памятник — исполинский обелиск-небоскреб. На вершине, в честь величайшего изобретения Эдисона, предложили поставить электрическую лампу, большую, как церковный купол из прозрачного стекла. По ночам она должна была загораться и светить ослепительно, как маяк.

А сейчас мы вам покажем такие рисунки, от которых зародится сомнение, а не зря ли Эдисону ставят памятник — Эдисон лампы не изобрел!

Вот рисунки (на стр. 156), которые выглядят как разоблачение. Внизу справа — угольная лампа Эдисона, а вокруг — электрические лампы, изобретенные до него, множество похожих ламп. Под рисунками имена изобретателей, рядом — даты…

Что говорят рисунки?

Не Эдисон научился первый накаливать проволочку электрическим током, — умели и до него. Физик Вольта, едва открыв электрический ток, тут же раскалил им проволочку до ослепительного свечения.

Не Эдисон дошел и до главной хитрости — накаливать нить без доступа кислорода, чтоб она светилась, не сгорая, как небесные светила в космосе. На картинке неоспоримое доказательство — старый опыт изобре-

тателя Грове: под стаканом, опрокинутым в тарелку с водой, раскаливается током проволочная спираль.

От рисунков никуда не денешься. Все твердят, как сговорились, что не Эдисон догадался первым запаять волосок в пустую стеклянную колбу. Это все было, было…

Глаз пробегает рисунок за рисунком, силясь схватить изюминку, стараясь уловить отличительную черту, которая возвысила эдисоновскую лампу над другими и прославила Эдисона как великого изобретателя. Может быть, уголь — тугоплавкий материал, выносящий жар ослепительного накала, может быть, уголь — находка Эдисона?

Нет, и уголь не его находка! Перед вами четыре лампы — гениальные работы русских изобретателей Лодыгина, Дидрихсона, Булыгина, Кона. В них светились в пустой стеклянной колбе угольные стерженьки.

В лампе Эдисона не стержень, а угольная нить. Но и нить уже предлагалась кем-то! Вот рисунок — лампа Гебеля: в маленьком стеклянном пузырьке угольная нить.

Даже мелкая, казалось бы, задача: впайка проводов в стекло, так, чтобы оно не лопалось при нагревании, — и та решена другим изобретателем, Адамсом.

Преемственность Эдисона от Лодыгина несомненна, хотя в этой истории много неясного.

Еще на школьной скамье зародилась в голове Лодыгина мечта о летательной машине, увлекшая его на долгие годы. Ради этой идеи Лодыгин нарушил обычай семьи — снял офицерский мундир и, уйдя из дому, поступил на тульский завод молотобойцем. Здесь он всей душой привязался к технике и в 1869 году представил в Главное инженерное управление проект самолета-геликоптера с электрическим двигателем. То был необыкновенно смелый проект, всеми своими деталями устремленный в будущее. Остроумнейшее устройство — прадед современных автопилотов — регулировало силу тока в моторах при кренах «электролета» и должно было автоматически поддерживать устойчивость машины в полете.

Царские чиновники не приняли проекта. Лодыгину разрешили передать свое изобретение в помощь воюющей Франции, уступавшей натиску пруссаков. Но пруссаки разгромили Францию раньше, чем машина была готова. Идею применения электричества в летном деле позаимствовали французы — братья Тисандье и Шарль Ренар — и четырнадцать лет спустя добились с ее помощью решающих успехов в превращении воздушных шаров из безвольных поплавков воздушного океана в хозяев своего маршрута.

А Лодыгин, вернувшись в Петербург, нанялся на работу техником в Общество газового освещения. Электролет ускользнул от него, и лишь маленькая деталь осталась в руках — электрическая лампа накаливания, предназначавшаяся для освещения машины. В этой лампе еще не было угольного волоска, а раскаливался током тонкий угольный стержень.

В 1873 году в Петербурге Лодыгин впервые в мире показывал лампы, пригодные для уличного и комнатного освещения, для железнодорожной сигнализации, для освещения подземных и подводных работ. Слава русского изобретения прокатилась по всему миру. В 1877 году в Америке лейтенант Хотинский показал электрическую лампу Эдисону как русское диво.

Теперь, казалось бы, Лодыгину должны были дать средства для постановки производства ламп. Но правители царской России не поддержали изобретателя. Уволенный газовой компанией, учуявшей в его изобретении соперника газа, Лодыгин поступил в петербургский Арсенал слесарем. Одно время, казалось, счастье улыбнулось изобретателю. Петербургский банкир Козлов организовал акционерное общество по производству электрических ламп. Но акционеры видели в электрической лампе лишь повод для разных денежных махинаций, на совершенствование лампы денег не давали. В результате общество прогорело.

А тем временем Эдисон в Америке жадно принялся совершенствовать русскую работу. Один из финансовых владык США, Пирпонт Морган, оказал ему полную поддержку. Вскоре фирма «Эдисоновское общество освещения» получила громадные капиталы. Но только через семь лет после Лодыгина Эдисону удалось сделать годную лампу накаливания и поставить ее производство.

И когда американские газеты принялись безудержно восхвалять Эдисона как единственного творца электрического освещения, ведущий электротехнический журнал того времени «La lumiere electrique» («Электрическое освещение») дал гневный отпор американским фальсификаторам: «А Лодыгин? А его лампа? Почему не сказать, что и солнечный свет изобретен в Америке?»

Однако российские капиталисты по-прежнему тормозили в России производство электрических ламп, предпочитая ввозить их из-за границы.

Лодыгин решает дать бой Эдисону в самой Америке. Американские предприниматели были не прочь загрести жар талантливыми русскими руками. Фирма Вестингауз дала Лодыгину возможность построить большой завод электрических ламп. Здесь он еще раз опередил Эдисона, изобретя в 1890 году лампу с нитью из вольфрама, молибдена, осмия.

Заграничные успехи не тешат Лодыгина. Он пытается возвратиться на родину. Но в тогдашние тугие для русских изобретателей времена человек огромного технического размаха, Лодыгин, получает в России лишь должность заведующего подстанцией петербургского трамвая.

Что же сделал Эдисон? В чем его заслуга? Рисунки молчат.

И чем пристальнее вглядываешься в эти рисунки, тем все больше крепчает подозрение: может быть, и в самом деле Эдисон ничего не изобрел?

Но история упрямо говорит другое. Гений Эдисона растворил электрической лампе двери в большой мир. Но достался этому гению только последний шаг. Он упрочнил угольную нить, сделал ее более стойкой.

Нити прежних ламп были слабыми и хрупкими. Они рассыпались от толчков и легко перегорали. Эдисон сделал гибкую, прочную, упругую угольную нить, она не боялась сотрясений и могла гореть хоть тысячу часов подряд.

Гений русских изобретателей вывел лампу из лаборатории на улицы городов.

Но Эдисон заставил ее удержаться там. В этом заслуга Эдисона.

Какой маленький шаг! Соразмерна ли ему всемирная слава Эдисона? Соразмерен ли ему обелиск-небоскреб с электрической лампой на вершине?

Чем измерить цену шага?

Был когда-то в Америке пловец-рекордсмен Джон Вейсмюллер. Тот на одно мгновение ока, на одну десятую секунды обставил своих конкурентов. И десять лет подряд вот этой десятой доли секунды не мог у него отвоевать никто. Одна десятая секунды прославила его на весь мир. Одна десятая секунды — какой маленький шаг! А вот не маленький!

Не случайно досталась Вейсмюллеру победа. Были у него прекрасные природные данные, прекрасное сложение. Он взял первую премию на всеамериканском конкурсе красоты. Примитивные устроители затеяли измерять красоту циркулем и линейкой. Они смерили статую Аполлона, определили ее пропорции и приняли их за образец. Кто точнее подходил к этим пропорциям, того и решили считать красивее. Когда стали мерять Вейсмюллера и подсчитывать пропорции, комиссия ахнула — сложен в точности, как. Аполлон. Только выше ростом раза в полтора… Джон Вейсмюллер был рослый парень, он снимался в фильме «Тарзан».

Но природных данных мало для рекорда, нужна тренировка, работа. И здесь Вейсмюллеру повезло. Он мальчишкой попал в ученики знаменитому тренеру. Дни его начинались турником и заканчивались бассейном. Так проходили годы. Он буквально жил и рос в воде, пока не завоевал своей одной десятой секунды.

Велика цена шага, если этот шаг рекордный.

Так и Эдисон. Он прекрасно был одарен от природы. Лет пятнадцати он уже издавал небольшую газету. Сам писал, сам печатал, сам продавал. У него развилась с годами могучая изобретательская хватка.

Но всего оказалось недостаточно, когда он взялся укреплять нить.

Потребовались опыты, опыты и опыты…

Эдисон обугливал все, что смог найти под рукой: шелковые нити, полоски картона, лески удочек, розовое дерево, фибру, целлулоид, ореховую скорлупу, кедровые шишки, волос из бороды своего сотрудника.

Эдисон разглядывал в микроскоп строение тысяч вещей и пришел к заключению, что лучше всего волокна листьев пальмы и бамбука. Потянулись во все концы земли отважные экспедиции: в Китай, в Японию, на Кубу, во Флориду — за бамбуком; на Ямайку — за пальмами; на Цейлон, в Индию, Гвиану — за тростниками. Руки Эдисона обшаривали весь земной шар. Они шарили в джунглях, прериях и болотах настойчиво и целеустремленно до тех пор, пока не нашли того, что искали — единственного нужного волоконца. Шесть тысяч опытов провел Эдисон, укрепляя нить. Он, случалось, 45 часов подряд проводил в лаборатории, не смыкая глаз, без крошки пищи во рту. И добился своего: сделал лампу.

Есть легенда жестокой американской тюрьмы Синг-Синг. Вернее, история, а не легенда, потому что о ней рассказывает исследователь изобретательской психологии Смит. Заключенный в течение трех с половиной лет перепиливал решетку шерстяной ниткой и вырвался, наконец, на свободу. «Ночью, — пишет Смит, — когда он был закрыт в своей клетке и свет был потушен, этот исполин терпенья вставал на постели и начинал водить свои смоченные слюною и прокатанные по пыльному полу нитки поперек прутьев решетки. Он отъединял несколько ниток, прислушивался к тихим шагам часового, затем возвращался к решетке, пока не проходило полночи. Он спал мало. А ему приходилось днем тяжко трудиться на кирпичном заводе. Он терял здоровье, но не сдавался!»

Перед нами — символ адского терпенья, которым должен обладать большой изобретатель.

Эдисон проделал те шесть тысяч опытов, которые не удалось поставить русским изобретателям. Ведь у русских изобретателей, живших в царское время, не было для этого средств. А Эдисон был не только изобретателем, но и предпринимателем-капиталистом. У него были деньги, сотни сотрудников лаборатории.

Эдисоновская компания разработала патроны, выключатель, предохранители, счетчики, кабели для подземной проводки — все для того, чтобы электрический свет пришел в дома.

Когда скептики заворчали, что нельзя сконструировать динамомашину, способную накаливать тысячу ламп одновременно, Эдисоновская компания построила такую машину. Современники звали ее «восьмым чудом мира».

Исполинский, всеобъемлющий труд!

Потому и называют Эдисона одним из творцов электрического света. Потому и считают Эдисона знаменитым изобретателем.

Когда американцы выполнят обещание и возведут в его честь обелиск-небоскреб с электрической лампой на вершине, мы с открытым сердцем принесем венок к его подножию. Если только, конечно, на постаменте не будет написано, что Эдисон был первым и единственным изобретателем электрической лампочки.

Изобретения делаются таким количеством людей, что порой трудно сказать, кому принадлежит изобретение. А великие изобретатели с большими именами? Что это за люди?

Есть изобретения, которые трудно не заметить. Они сами кричат о себе. Тепловозы со свистом и грохотом влетают на железнодорожные мосты, волоча за собой вереницы вагонов, лязгающих по рельсам. Неугомонно гудят машины в заводских цехах.

Но бывают великие и тихие изобретения. Они входят в жизнь бесшумно и незаметно, но, быть может, только благодаря им появляются шумные машины, тепловозы, железные дороги и гремящие мосты. Таковы изобретения в металлургии.

В конце XVIII века в Англии научились получать отличный металл в таких количествах, о которых раньше не смели думать. Это произошло потому, что металлургию, рядом бесшумных изобретений, перевели с древесного на каменный уголь.

Первым перешло на каменный уголь доменное производство — производство чугуна.

И с этим связано в истории техники имя Авраама Дерби.

Авраам Дерби родился в 1678 году в семье деревенского кузнеца. В 1699 году он основал небольшой заводик, где с успехом отливал чугунную посуду. Было это выгодное занятие. В то время делали мало чугуна, и чугунная посуда стоила дорого. В 1703 году Авраам Дерби построил большой Кольбрукдельский завод.

Место для завода оказалось удачное. Река Северн протекала рядом, двигала водяные колеса. Кругом стоял лес — готовое топливо. Все было под рукой, и Авраам Дерби вскорости обзавелся второй доменной печью. Но уж слишком хорошо пошли у него дела. Так хорошо, что пришлось хвататься за голову. Лес таял с каждым днем. Голод грозил домнам.

Место, действительно, оказалось на редкость удачное. Тут же, прямо на поверхности земли, выползал могучий каменноугольный пласт. На него не раз с вожделением косился Дерби, неотступно ломая голову, где раздобыть топливо. Он глядел на него с тоской мореплавателя, мучимого жаждой: как морская вода не годилась для питья, так и каменный уголь не годился для домен.

Дерби взялся за трудную задачу — приучить домну к каменному углю.

Мы теперь знаем, как решается эта задача. Тут две трудности.

Первая в том, что каменный уголь содержит вредные примеси. Их надо оттуда выжигать. Теперь это дело называется коксованием.

Вторая в том, что каменный уголь воспламеняется при более высокой температуре, чем древесина. Чтобы раздуть жар в печах, надо сильно вдувать в печь воздух. Теперь это делают мощными воздуходувками.

Первую трудность Авраам Дерби преодолел в 1713 году. Он стал коксовать уголь, обжигая его в кучах точно так же, как угольщики жгли древесный уголь.

Второй трудности — трудности создания сильного воздушного дутья Дерби преодолеть не сумел. Он не мог найти в то время достаточно мощного двигателя для воздуходувок.

Чугун получался плохой. Он годился для отливок, но не годился для переделки в железо. Да и производительность печей была мала.

Дерби искал двигатель и не замечал, что он у него под руками.

Когда Ньюкомен изобрел свою паровую машину для откачки воды, он отдал ее строить на завод Авраама Дерби. На заводе уже несколько лет подряд выпускали эти машины, но не догадывались поставить их к воздуходувкам своих доменных печей. Люди ведь не сразу разглядели двигатель в огнедействующем насосе. Не сумели увидеть в машине двигатель и Дерби с Ньюкоменом. Но Дерби все же ухитрился пристроить ее к своим воздуходувкам. Он заставил ее качать воду на водяное колесо, двигавшее меха. Двигать меха прямо машиной ни Дерби, ни сам Ньюкомен, как мы знаем, додуматься не могли.

Так, с грехом пополам, была решена задача дутья, и в 1735 году Авраам Дерби получил из своих каменноугольных печей первый приличный чугун.

Говорят, что Дерби шесть суток не сходил с колошниковой площадки, пока не кончил плавки, и его отнесли домой рабочие спящего, как убитый.

Рожденные из металла машины помогали делать металл. Они прилежно качали воду на водяные колеса. Небывалый жар полыхал в домнах. Вагонетки едва успевали подвозить руду и уголь, быстро исчезавшие в огненных утробах. Вагонетки исстари катились по деревянным рельсам, но в один из дней Авраам Дерби созвал своих мастеров и сказал:

— Мы теперь достаточно богаты чугуном, чтобы позволить себе маленькую роскошь. Сделаем рельсы из чугуна.

Мастера подивились широкому размаху своего расчетливого хозяина. Но хозяин не просчитался. По чугунным рельсам лошадь везла в семь раз больше, чем по деревянным, и в 25 раз больше, чем вообще без рельсов.

В 1775 году пронесся слух, что на соседнем артиллерийском заводе для механика Джемса Уатта делают паровую машину по его изобретению — небольшую, но удивительно сильную. И что приспособлена она будто бы для движения любых машин, а не одних насосов.

Авраам Дерби, которому спать не давала постоянная забота о дутье, тут же ухватился за машину Уатта и приставил ее к своим воздуходувкам. Задача дутья была решена окончательно. Из домен рекою полился прекрасный чугун.

Маленький паром, взад и вперед ходивший через реку Северну, перестал справляться с перевозкой. Грузооборот настолько увеличился, что один предприимчивый архитектор с проектом в руках доказывал Аврааму Дерби выгодность постройки не только деревянного, но и большого каменного моста. Но Дерби перечеркнул его проект.

— Мы теперь настолько богаты чугуном, — важно сказал он, — что сможем построить мост из чугуна. Да, да, я не шучу — целый чугунный мост.

Тут уже вся округа поразилась безрассудной роскоши Авраама Дерби. Но Дерби и тут не просчитался. Мостовики высоко оценили новый материал, чугунные мосты прочно вошли в жизнь и спрос на чугун еще увеличился.

Современники пишут, что к концу жизни Авраама Дерби на заводе было полное благополучие.

Восемь домен дымили на заводском дворе, шестнадцать паровых машин качали воздух. Воздуходувки выли так, что, стоя у фурмы, невозможно было расслышать голоса, паровые же машины шли так плавно, что и плохо сделанная прялка, наверное, шумела бы громче, чем они.

В 1789 году Авраам Дерби внезапно и преждевременно скончался…

Но тут читатель схватит нас за руку. Как это так — преждевременно?! Дай бог каждому! Человек родился в 1678 году, а умер в 1789! Значит, он прожил 111 лет и из них 90 лет непрерывно работал над своим изобретением. Завидный пример долголетия и упорства!

Придется открыть секрет.

Было три Авраама Дерби — отец, сын и внук.

И если величать их так, как величают королей, то пришлось бы писать:

Авраам Дерби I

Авраам Дерби II

Авраам Дерби III.

Авраам Дерби I решил задачу коксования, но не смог одолеть задачи дутья.

Авраам Дерби II осознал задачу дутья и поставил машину Ньюкомена.

Авраам Дерби III решил задачу дутья, поставил к печам машину Уатта. С честью довершил дела отца и деда.

За одним именем стояли три изобретателя. Они вместе изобрели способ выплавки металла на каменном угле и придумали мимоходом железную дорогу.

Мы рассказали о них не ради забавы и курьеза. Если взять из истории больших изобретений любое знаменитое имя, то и за ним стоит множество больших и малых изобретателей. Их работа подготовила успех великого изобретателя. Они работали до него, они работали рядом с ним. Благодаря их трудам так ярок свет, освещающий его славное имя.

Но самих их не заметно. Их не видать в его большой тени.