"Мой-мой" - читать интересную книгу автора (Яременко-Толстой Владимир)

Глава 8. КОНКУРС. ЕЕ ЗВАЛИ ВЕРА. ОГРАБЛЕНИЕ В МЕТРО.

На следующий день я звоню Нане. Сообщаю, что приехал и что привез Горбуну картины. Говорю, что Тим Гадаски тоже в городе, и что мы вплотную начинаем работать над нашим проектом с сегодняшнего дня.

– А Горбуна сейчас в городе нет, – сообщает мне Нана. – Он все еще в Берлине, вернется только в понедельник.

– Нана, а как дела с лекцией австрийцев, о которых я тебе говорил?

– Это мы сделаем. Мне нужно знать, когда они хотят приехать и их паспортные данные, чтобы заказать им приглашения.

– Они хотят приехать на Пасху в неделю с девятого по шестнадцатое апреля. В Австрии как раз будут каникулы, и им удобно приехать. Лекцию можно назначить на десятое или на одиннадцатое число. Как ты думаешь?

– Да, да. Надо обязательно встретиться. Лучше всего на следующей неделе. Горбун приедет в понедельник, а во вторник у нас музейный день. Я договорюсь с ним на вторник. Приезд австрийцев с ним тоже надо согласовать.

Пока я сидел на телефоне, Гадаски уже побрился, оделся и собирается идти завтракать в "Колобок". В квартире еще нет никаких продуктов. Нужно будет чего-то купить и набить холодильник.

– Подожди, я хочу еще позвонить Гайке.

– А она что, в Питере?

– Да, она сюда переехала. Еще перед Новым годом. Со всем своим убогим скарбом. Купила старый автомобиль, загрузилась и через Германию и Скандинавию прямиком в Питер. Живет у Африкана в его мастерской на Фонтанке.

– Чем она здесь занимается?

– Она у него РА. Персональный секретарь, то есть. Делает все, что он ей скажет, работает на компьютере, пишет письма, переводит на разные языки, гостей принимает, убирает, готовит и все прочее.

– А он ей что-нибудь платит?

– Я в этом глубоко сомневаюсь. Скорее всего, она ему за харч и за крышу все это делает, а больше даже из интереса. Она тусовщица и ей нравится быть на виду.

Гайка Вернер – немецкая журналистка и искусствовед, с которой я пару лет назад познакомился в Вене. После небольшого краткосрочного романа наши отношения мягко перешли в дружеские. Я ввел ее в русские тусовки и способствовал ее переезду в Россию. Она писала о нас с Гадаски несколько раз для австрийской "Wienzeile" и для американской "Art Margins", по предоставляемым мной материалам, но живьем Гадаски ее еще никогда не видел.

– Звони, можно встретиться.

– Думаю, ее лучше пригласить к нам. Я не очень-то люблю африканское кодло, там всегда слишком много гомов и малоприятных людей.

– А что поделывает сам Африкан?

– Да ну его на хуй!

Гайка всегда рада меня слышать:

– Vla-a-adimir, schЖn, da? du wieder da bist!- нараспев вытягивает она и смеется.

Мы обмениваемся новостями и договариваемся пойти в субботу на "Дерево". Гайка обещает заехать за нами на машине.

– Как, ты все еще ездишь на своей машине?

"Ситроен-каблук", на котором прибыла в Россию немецкая журналистка Гайка, выглядит не особенно надежно. Просто удивительно, как она проехала на нем пол Европы. В Питере машину уже несколько раз вскрывали, украли радио и динамики, сломали дверные замки. Да и документы на машину давно просрочены, а заниматься растаможкой старого ржавого корыта не имеет ни малейшего смысла.

Но Гайка ездит. Если менты ее останавливают, она им поулыбается, покажет немецкий паспорт, и они ее отпускают. Mann mu? GlЭck haben!

– гласит немецкая поговорка. Да, без сомнения, нужно.

– Тебе тоже нужен пи-эй! – категорично заявляет Гадаски, когда мы выходим из дома. – Для имиджа и для различного рода вспомогательных работ. Нужно найти какую-нибудь молодую телку, чтобы она приходила с утра, готовила тебе кофе, убирала. Потом ты будешь диктовать ей письма, посылать в магазин, на почту или с мелкими поручениями, а иногда, если захочется, ебать.

– Да, я бы, наверное, не отказался.

– Сейчас купим газету и посмотрим, кто там себя предлагает.

"Рекламу-Шанс" или "Из рук в руки". Думаю, это будет стоить тебе долларов сто в месяц. Кстати, наше объявление тоже должны бы были уже опубликовать.

– Что ты там написал?

– Увидишь.

Мы завтракаем в "Колобке" и покупаем свежие газеты. Целый ворох газет. Дома Гадаски устремляется к телефону и начинает обзванивать объявления.

– Буду назначать им интервью, чтобы ты смог выбрать.

– Только, пожалуйста, не у меня в квартире!

– А где же?

– Может быть, в кафе "Лаборатория" на Чайковского 58? Это совсем рядом – через один дом.

– Ладно, пусть будет кафе "Лаборатория" – это без разницы.

Слушай, здесь вот урологический массаж предлагают…

– А это еще что такое? Позвони – узнай!

Гадаски звонит и долго о чем-то расспрашивает.

– Ну что, узнал?

– Это когда тебя в жопу ебут.

– Не надо.

– Они говорят, что у них есть еще "госпожа", всякие садо-мазо приколы и все виды эротического массажа.

– Между прочим, Гайка обещала дать мне телефон хорошей массажистки-бабушки, делающей лечебный массаж. Она Гайку, можно сказать, на ноги поставила.

К кандидаткам на место моего персонального секретаря Гадаски подходит очень строго. Расспрашивает подробно о квалификации, умении обращаться с компьютером, о знании иностранных языков. Прямо по телефону заставляет рассказать о себе по-английски или по-немецки и внимательно все это выслушивает. В результате, на вечер с промежутками в полчаса в кафе "Лаборатория" назначено три интервью.

– А наше объявление не напечатали. Может, его напечатают завтра?

– Или вообще никогда. Объявления по девочкам контролирует порно-мафия. Они туда посторонние объявления близко не подпустят. Это точно так же, как и с недвижимостью. Позвони ради любопытства по объявлениям, если хочешь, там все схвачено агентами. Частных объявлений нет.

– Ну-ну, я это учел. Дал объявление в очень завуалированной форме. Старался. Должны бы все-таки пропустить.

– На всякий случай, повесим еще что-нибудь на экономическом факультете, в "Мухе" и в Театральной академии на Моховой.

– Тогда пиши, и пойдем вешать.

В "Арт-кафе" на Чайковского 3 царит обеденное оживление. Я замечаю, что студентки заинтересованно на меня заглядываются. Мы берем какой-то еды и пива и оглядываемся вокруг. Интерьер кафе, оформленный профессорами кафедры внутреннего дизайна, поражает своим безвкусием и уродством.

– Знаешь, может, не будем объявлять здесь конкурс на оформление моей квартиры? Ты посмотри на все это! Чему здесь могут научить, и как оформить? – начинаю ныть я.

– Обрати внимание – на нас смотрят! – перебивает меня Тим.

Действительно, за соседним столиком две девицы кокетливо хихикают. Наверное, им нравятся мои маленькие круглые очки, как у Гарри Поттера. Многие женщины находят их очень забавными. Или мои волосы, которые я завязал в хвостики. Такой бородатый дядька с хвостиками и в маленьких очках. Вполне может быть смешно, допускаю.

– А вы что сюда, со своими чашками ходите? – грозно спрашивает их

Гадаски.

– А вам нравится, как здесь готовят? – строго спрашиваю я.

– Хи-хи, ой, не могу! – заходится смехом длинная деваха и выскакивает из-за стола, прихватив с собой свою цветастую чашку. Ее подруга устремляется за ней. Гадаски бросается догонять их обеих, а я, в свою очередь, бегу за Гадаски. Мы гонимся за ними по лестнице, и Гадаски кричит:

– Мы хотим вас сфотографировать!

– Что?

– Сфотографировать.

От неожиданности они резко, как вкопанные, останавливаются и очумело на нас смотрят, потеряв бдительность и давая возможность приблизиться почти вплотную. Гадаски вынимает из сумки объявление и объясняет:

– Мы готовим выставку в Русском музее и нам нужно сфотографировать к 300-летию Петербурга 300 женщин и девушек, – с этими словами он достает фотоаппарат – мой широкоугольный "Nikon" с рыбьим глазом, повергающий, как правило, представительниц женского пола в благоговейный трепет, прицеливается и делает несколько снимков.

– Вообще-то, будет лучше, если вы зайдете к нам в студию. Это здесь на Чайковского 54. Кстати, нам еще нужна консультация по оформлению интерьера.

– Да, – влезаю в его монолог я. – Мы снесли стены и теперь нужно решить, как оформить и обставить пространство.

– Там на бумажке номер телефона. Звоните. А где здесь кафедра дизайна или доска объявлений?

– Туда по коридору направо, – говорит длинная, и я отмечаю, что она поразительно похожа на мою бывшую жену. Почти двойник. Только у этой волосы посветлее.

Повесив объявление на кафедре дизайна, мы прогуливаемся к заснеженному Летнему саду. Деревянные ящики, в которые заколочены скульптуры, напоминают дощатые деревенские туалеты, по чьей-то иррациональной прихоти сконцентрированные в огромном количестве на сравнительно небольшом пространстве парка. Мороз крепчает и начинает идти легкий снежок. Спускаются вечерние сумерки, зажигаются уличные фонари. Нам скоро в "Лабораторию" – интервьюировать кандидаток.

Кафе "Лаборатория" открылось около года назад в небольшом полуподвале на Чайковского 58. Его оформление простое и стильное. Стены окрашены светло-зеленой краской, а стойку бара украшают затейливые лабораторные колбы и реторты. Столиков немного – штук пять-шесть в главном зале и один в кабинете, где при желании можно интимно уединиться. По стенам в скромных рамочках развешены старые фотографии по теме. С потолка свисают крупные матовые лампы на толстых шнурах электропроводки. Публику кафе формируют, главным образом, студенты расположенного на той же стороне улицы, но ближе к Таврическому саду, университетского экономфака.

Пока мы ожидаем первую претендентку, Гадаски успевает взять номер телефона у двух молоденьких экономичек. Они явно польщены нашим вниманием и обещают прийти сниматься. Такие, наверняка, свой шанс упускать не станут. В том, что они придут, я почти не сомневаюсь.

Результатами же интервью я разочарован. Все три кандидатки оказываются совершенно неподходящими. В них нет самого главного. Они – неебабельны! То есть, до того страшные, что ебать их я не согласился бы даже под дулом направленного на меня автомата. Но Гадаски учтив и корректен. Он обещает каждой из них сообщить о принятом нами решении по телефону в течение ближайших нескольких дней, а не говорит им прямо в лоб, что они страшные и нам не подходят. Иногда он умеет действовать дипломатично. Мне же до боли жаль бездарно потерянного времени.

– Ничего, – успокаивает меня Гадаски. – Мы перевернем все газеты города, зато найдем то, что хотим. Наверное, ты предпочел бы длинноногую и длинноволосую блондинку не старше 28 лет? Не так ли?

– Нет, – злобно отвечаю я. – Я предпочитаю маленьких, горбатых и пожилых брюнеток с волосатыми бородавками на жирных прыщавых носах, если тебе так будет угодно, урод! Постарайся найти мне именно такую! Надеюсь, это не составит особого труда!

Конечно, в данном конкретном случае Гадаски вовсе не виноват, и мне не стоит на него сердиться. Но я почему-то сердит. Может быть оттого, что за целый день я не нашел возможности от него оторваться и сходить к врачу, чтобы проконсультироваться по поводу "гардемаринов", безжалостно терзающих кончик моего члена. Мне нужно как можно скорее привести в порядок свое боевое орудие, могущее понадобиться мне в любую секунду. Если мы начинаем работать над проектом, я должен быть в форме.

Ведь мое золотое правило в фотографии, пусть его запомнят или запишут все фотографы мира, утверждает, что между фотографом и моделью должно существовать эротическое напряжение. Без этого ничего никогда не получится. Необходимо всегда помнить – фотограф должен быть профессионалом в постели, а все остальное приложится само собой, ведь фотография всегда вторична по отношению к сексу.

Посмотреть, к примеру, какие-нибудь эротические фотографии, и сразу можно увидеть, было ли там эротическое напряжение или его там не было. Если вы посмотрите фотографии "Плэйбоя", особенно русского, то вам сразу станет ясно, что им там никогда и не пахло. Разумеется, совершенно не обязательно вступать в интимную связь с каждой моделью, но она должно чувствовать, причем совершенно реально, что фотограф на это способен и что решение – сделать это или нет, остается только за ним.

Планов на вечер у нас нет. Гадаски опять предлагает отправиться в "Конюшенный Двор". Я же решаю позвонить Вере. Вера живет на Моховой на полпути между художником Будиловым и нами. С Верой я познакомился в декабре, причем весьма странным образом. В зимний, солнечный день мы с Будиловым совершали прогулку по заснеженному городу. Он тогда заставлял себя каждый день рисовать, делал копии рисунков эпохи Возрождения, набивая себе руку. Для рисунков ему нужна была бумага, и мы зашли в "Лавку художника" на Невском.

Он выбрал нужную ему бумагу – грубую и толстую, под старину, с серовато-грязным оттенком. Чтобы платить, в кассу составилась небольшая очередь в несколько человек. Перед Будиловым стояла молодая девушка в облезлой коротенькой шубке. В ушах у нее были небольшие сережки советского золота с маленькими рубинами, почему-то придающие ей вид деревенской простушки и провинциалки. Во всяком случае, я так ее про себя с первого взгляда определил. В руке она держала два деревянных подрамника небольшого формата, примерно 30 на 40 сантиметров или немного больше.

Заметил ее и Будилов. Когда подошла ее очередь платить, она начала рыться в сумочке, ища деньги, что дало Будилову возможность воспользоваться ситуацией.

– Давайте я ваши подрамники подержу, – сказал он, – забирая у нее подрамники.

Когда, расплатившись, она повернулась, чтобы забрать подрамники назад, Будилов сделал вид, что ее не замечает, поворачиваясь к ней боком и одновременно расплачиваясь за бумагу, словно бы целиком погруженный в процесс расплаты.

Она взялась за купленные подрамники двумя руками и потянула к себе, но цепкая рука Будилова держала их мертвой хваткой. За этой сценой я наблюдал с удовольствием и внутренним смехом.

Уже заплатив, он взглянул на нее, улыбаясь. И его взгляд красноречиво говорил о том, что получить подрамники назад ей будет не так-то просто. Она уже тоже сообразила, что к чему, и тоже заулыбалась.

– Давайте выйдем отсюда на воздух. В этом подвале нечем дышать, – предложил Будилов.

– Мы хотели бы пригласить вас на чашку кофе, – вставил я.

– У меня как раз есть полчаса времени, но потом мне нужно будет назад в институт, – охотно согласилась она.

– Вот и отлично, времени у нас тоже не очень много, – ответил я.

В три часа я должен был встретиться у выхода из метро "Чернышевская" с русским врачом-эксперементатором, создавшим чудесное лекарство от импотенции, чтобы взять образцы оного для Виктора Милосердова, преподающего музыку в Вене. Виктор Милосердов звонил мне уже несколько раз, прося об этой услуге, и я, поддавшись его уговорам, договорился с врачом о встрече. Мне было не вполне понятно, почему Милосердов не принимает "Виагру", к тому времени уже всемирно себя зарекомендовавшую, но мне не хотелось задавать ему такой интимный вопрос.

Мы познакомились. Ее звали Верой, и она училась в институте им. Герцена на художественно-графическом факультете. Мы завернули в "Литературное кафе", где заказали коньяк и кофе. Когда Вера записывала свой номер телефона в записную книжку Будилова, я обратил внимание на первые цифры ее номера и спросил:

– А вы, случайно, не на Моховой живете? Ваш номер по первым трем цифрам похож на номер Будилова.

– Да, я действительно живу на Моховой, – обрадовалась она.

– А я – на Чайковского. Значит, мы все соседи. Будем ходить друг к другу в гости чай пить!

Под коньяк и кофе мы расспрашивали ее о порядках в институте Герцена, а я рассказывал ей о моей учебе в Венской академии и о порядках там, не идущих ни в какое сравнение с герценовскими по своей либеральности и стилю. Уже прощаясь на Невском проспекте, Вера сказала, вдруг обращаясь ко мне на "ты":

– Ты обязательно мне позвони!

– Ты мне тоже. На Новый год Будилов уезжает на Волгу к родителям, а я буду в городе. Мы можем встретиться. Мой номер я тебе записал, не теряй!

Однако встретиться на Новый год нам с Верой было не суждено. Она звонила мне, как она потом признавалась, но меня никогда не было дома. Действительно, я жил тогда у Будилова, так как у меня был еще не закончен ремонт, и рабочие как раз настилали новый паркет, циклевали и лакировали. Будилову же она не звонила, зная, что он уехал. А ее телефон у нас украли. В тот же день. Через несколько минут после того, как мы расстались – в метро, по пути на станцию "Чернышевская", где меня ждал русский врач-самородок с лекарством от импотенции для профессора Милосердова.

С Будиловым мы спустились в метро на станции "Невский проспект", чтобы проехать две остановки с одной пересадкой до "Чернышевской". Пересаживаться нужно было уже на следующей станции – на "Маяковской". Когда мы садились в вагон, за нами вскочило пятеро кавказцев в кожаных куртках, затолкнув нас глубоко внутрь и прижимая к глухой двери вагона. Один из них стал между нами, нас разъединяя. Были они откормленными, с наглыми небритыми мордами.

Будилов ничего не понял. А я понял все сразу, имея опыт езды на метро в Баку в начале 80-х. Людей в вагоне было немного, но это все равно ничего не меняло. Я знал, что если мы начнем отбиваться и поднимать скандал, нас могут просто пырнуть ножом или спицей. Единственный вариант, это дать им возможность спокойно работать, молча прорываясь к выходу. Тогда никаких неожиданностей, вроде ножа в бок, не будет.

Время пути от "Невского проспекта" до "Маяковской" около трех минут. Когда вагон начал тормозить, я сквозь зубы прошипел Будилову:

– Рвемся на выход! Держись за карманы!

Поезд остановился. Двери открылись. Мы рванули.

– Что такое? Вы почему толкаетесь! Спокойно! – зашумели кавказцы, прижимая нас все плотнее, и я с отвращением почувствовал, как множество наглых рук лезет мне под пальто, в сумку и по карманам.

Двери закрылись. Вагон с кавказцами умчался дальше. А мы с Будиловым, измятые и потрепанные, в расстегнутых пальто и с выпотрошенными сумками остались стоять на платформе. Так, среди бела дня и в самом центре "культурной столицы", в людном общественном месте, мы были беспардонно ограблены, но, слава Богу, хоть не зарезаны.

Опомнившись, и немного придя в себя, мы стали подсчитывать потери. Деньги нам удалось сохранить. Из существенного у Будилова оказалась похищенной лишь записная книжка со всеми телефонами, Вериным в том числе, и удостоверение Международной ассоциации искусствоведов.

На выходе из метро "Чернышевская" нас уже ждал врач. К слову сказать, лекарством от импотенции Виктор Милосердов остался доволен.