Глава десятая

Арэн никогда прежде не знал такой нестерпимой боли в голове. Еще до того, как понял, что проснулся, он почувствовал ее: монотонные толчки во лбу, тяжкие и необратимые, будто звонили разом два десятка колоколов Храма всех богов. Следом пришло головокружение, до тошноты. Стоило дасирийцу сделать робкую попытку подняться, как пища, незнамо сколько пролежавшая в утробе, зашевелилась. Он перевернулся, встал на четвереньки, не в силах открыть даже глаза, и немного отполз в сторону, прежде чем желудок взбунтовался и изверг содержимое. В ноздри ударил кисло-горький запах, от которого в висках раздалась барабанная дробь частых, острых ударов.

Так же, на ощупь, Арэн вернулся к тому месту, где лежал. В затылке саднило. Пальцы сами нашли больное место, наткнулись на громадную шишку. Она была щедро смазана жиром, волосы слиплись и вязко тянулись за рукою.

Арэн смутно помнил, что приключилось. Прошло совсем немного времени, после того, как Миэ и Банру, в сопровождении северян, скрылись в горном расколе. Он устроился на мешковине у горной пяты, развел небольшой костерок: тепла, что шло от гор, было столько, что северяне один за другим скидывали теплые тулупы и шкурные накидки, но огонь потрескивал ветками и грел душу. Для себя Арэн решил, что не сдвинется с места, пока друзья не вернуться, другого исхода он не предполагал. Надежда как сварливая жена, любил говаривать отец, никогда не уходит, сколько не гони ее прочь. Дасириец верил. К нему наведался Дюран. Купец принес бурдюк сливовой наливки из собственных подвалов. Арэн не мог отказать и пригубил из глиняной кружки, хоть пойло показалось ему редкостно кислым — если купец не солгал и его семейство вело торг вином из собственной винодельни, то дасириец с трудом представлял, кто бы стал пить такую мерзость да еще и за деньги.

Купец вновь попытался склонить Арэна взять над ним охрану, зашел издалека и весьма мудрено, но дасириец оборвал его, не церемонясь, и напомнил, какой ответ дал прежде. Дюран с досадой сморщился, от его физиономии прокисло бы и молоко, но Арэн не собирался уступать — еще не дело, чтобы сын хоть и бывшего, но военачальника первой руки императора дасирийского государства, нанимался телохранителем к купцу.

Только боги всевидящие знают, сколько бы еще просидел Дюран, если б не Варай. Впервые за все время Арэн был рад его видеть. Эрл пришиб таремца тяжелым взглядом и тот убрался, прихватив с собою бурдюк. Северянин молча извлек кисет с табаком, набил трубку и затянулся, пуская дым ноздрями. Арэн положил на язык мятную палочку, пошевелил ветки в костре, и вытянулся на мешковине, разглядывать, как ветер гонит по небу косматые облака.

Он задремал. Проснулся от громких криков и гула, от которого стонала и дрожала земля. Вскочил на ноги, осмотрелся и бросился обратно, туда, где меж нависшими горными стенами курилась серая дымка. С неба сошел камнепад. Булыжники валились градом по горным склонам, будто орехи из прохудившегося мешка. Животные, почуяв опасность, взбесились — несколько раз Арэн едва не попал под копыта сорвавшимся лошадям, дважды его таранили бараны.

Воспоминание отозвалось болью в бедре. Арэн лег обратно на спину, выровнял дыхание, стараясь не думать о колоколах под черепной коробкой, и вновь двинулся по следу своих воспоминаний.

Он помнил крики женщин и детей. Помнил, как налетел на женщину, что прижимала к груди безвольное тело ребенка с вывороченной шеей, помнил, как тяжелая лавина разом привалила несколько стоящих рядом обозов — камень стал могильным курганом для стариков. С ними была и Мудрая. Арэн подхватывал всякого, кто не мог идти, тянул на себе, передавал немногим мужчинам, что остались на поверхности. Тело его сделалось мокрым от пота, грязь и пыль прилипали к языку, ели глаза. Дасириец предупреждал, чтоб закрывались всем, что способно сдержать упавший камень.

После был чей-то крик, предупреждающий о новой лавине. Арэн нес на себе сразу троих, ноги гнулись под тяжестью обмякших тел, но дасириец упрямо шел вперед. А потом был грохот и, следом за ним — удар в затылке, от которого мир в глазах потух.

— Господин, — совсем рядом раздался девичий голосок. Арэн узнал в нем Бьёри. — Господин, я принесла поесть.

Он улыбнулся — все повторялось, будто время вернулось вспять.

Арэн не стал вымучивать из себя фальшивую улыбку. Бьёри ему нравилась, не хотелось обижать услужливую девушку ложью. Но Арэн собрался, перевернулся на другой бок и сел, опираясь ладонями, чтоб не упасть. Веки неподатливо разомкнулись.

Над миром властвовала ночь.

В нескольких шагах, присев коленями на край мешковины, сидела Бьёри. В руках ее была миска, от которой шел ароматный запах бараньей похлебки.

— Спасибо, Бьёри, — поблагодарил дасириец и потянулся за едой. Глиняная посудина обдала ладони теплом. Арэн сглотнул.

Девушка, между тем, развела потухший костер. Огонь нехотя ожил, задобренный кусками сухих древесных грибов.

— Как твое здоровье, господин? Мы положили тебя отдельно, чтоб не растревожить сон голосами. — Ее голос звучал взволнованно. — Я не мастерица в лекарских делах, но мать учила меня делать припарки из медвежьего жира и корней чернолиста. Я всегда держу горшочек про запас: на кухне постоянно пальцы огнем да и прихватит.

Арэн не видел связи между шишкой на своей голове, и ожогами, но был благодарен девушке за всякую заботу. Он выудил из миски кусок ребра с хорошими ошметками мяса и обглодал до самой кости. Нутро одобрительно заурчало, требуя еще. Пока он насыщался, Бьёри занялась шишкой. Ее пальцы действовали легко, ни разу не причинив боли, даже когда она соскребала частым гребнем остатки старой мази и приводила в порядок его волосы.

— Сколько осталось живых? — спросил Арэн, опорожнив миску.

— Семь кулаков, — ответила девушка, снова заняв место на сеннике подле него. Теперь, когда глаза дасирийца привыкли к темноте, он видел несколько свежих царапин на лбу северянки, и пятно в половину скулы, наверняка к рассвету на его месте расцветет синяк. — Жена эрла и Мудрая — обе тоже нынче в чертогах Гартиса.

Арэн со свистом выдохнул. Семь кулаков — чуть меньше четырех десятков людей. Неудивительно, что нынче в лагере такая тишина, лишь трескотня костра и их с Бьёри тихий разговор.

— Камни закрыли путь в горы, — продолжила Бьёри, и он видел, как поникли ее плечи. — Теперь туда нет дороги. Отец говорит, что эрлу нужно послать разведчиков, поглядеть, кудой можно обойти, но наш эрл только бурдюк обнимает да чадит табаком.

— Проверили обвал? Его правда не перейти, не разобрать? И сколько мужчин взрослых осталось, Бьёри? — Мысли в голове Арэна со скрипом зашевелилась.

— Не ходил никто, господин. Боязно. А мужчин… — Бьёри призадумалась, — если с эрлом и мои отцом, то два кулака наберется. Но мой отец не сможет помочь.

— А далеко отошел обоз? — Дасириец только теперь почувствовал, что артумский мороз подобрался к нему и схватил, будто бешеный пес.

Девушка в этот раз лишь молча кивнула. Арэн, вдруг, отчетливо услышал слова Миэ, сказанные ею в день, когда обнаружился побег Хани и Раша: он обещал, что вернет их домой. И что теперь? Карманник неизвестно жив ли, волшебница и Банру отрезаны каменной преградой, и их участь незавидна. Арэн решил, что с рассветом обязательно самолично убедится, так ли непроходим завал, но чутье подсказывало, что утешения он не найдет. Даже если глыбы поддадутся, вряд ли той горстки северян, что избежала камнепада, хватит, чтоб разобрать обвал быстро. Могут уйди десятки дней, прежде чем получиться убрать камень до проходимой тропы. Разведчики уходили налегке, а Арэн не видел никакой живности около разлома в горе и вблизи него. И вряд ли Миэ станет сил на сотворение чародейства достаточного, чтоб пробить ход со своей стороны.

И оставались шараши, которые, может статься, уже добрались до деревни и нашли ее пустой. И тогда рассвет может принести не только солнце, но и скорую ужасную погибель.

Арэн поднялся, стараясь, чтоб движения его были мягче кошачьих лап. И только распрямившись, позволил себе набрать полную грудь морозного воздуха северной зимы. На небесном своде не нашлось звезд, полумесяц схоронился за ночными облаками, скупо выставляя напоказ то один, то другой рог.

— Я помогу господин, — поддалась было Бьёри, но дасириец мягко отстранил ее. Девушка насупилась, потом, юркой птахой рванулась к нему и порывисто обхватила ручонками за шею. — Господин…

Она сама себя остановила на полуслове, ткнувшись губами в его рот. От нее пахло костром и бараньей похлебкой. И поцелуй вышел неумелым. Арэн попытался оттолкнуть северянку, но зашатался на слабых ногах. Дыхание девушки согрело лицо, руки притягивали непокорную шею ближе, тонкое тело, завернутое во многие одежды, будто кочан капусты, волновало.

Арэн справился с собой и, стараясь не причинять девушке боли, отстранил Бьёри от себя. Облизнул губы, на которых сохранился поцелуй.

— Господин Арэн, я сама, сама решила, сама, — сбивчиво твердила она, снова тянулась руками, силясь обнять, и хмурилась, получив от ворот поворот.

— Бьёри, милая, — Арэн не признал свой голос, таким низким он стал, — в тебе страх, а для поцелуев того мало.

— Я ничего не боюсь, — упрямилась северянка. Черные бусины зрачков разошлись, отчего глаза сделались почти темными. — Моя мать говорила, что если чего захотеть, то нельзя ждать. Мы все могли умереть нынче, но Скальду было угодно сохранить нам жизни. Но лишь Снежному ведомо, сколько еще мы будем дышать и топтать землю. К чему ждать, господин мой?

Арэн с шумом выдохнул. Он смотрел на эту девушку, пытаясь угадать, сколько ей минуло лет. Пятнадцать? В Яркии, в дверях его комнаты, с кувшином теплой воды, Бьёри казалась совсем крохой, немногим старшего его второй жены. А сейчас, стоя так близко, он чувствовал выпуклости под ее одеждой, по-девичьи маленькие и тугие. Он уже успел понять, что северяне взрослели рано, но назойливая мысль о том, что ею движет лишь страх, будто верткий червь прогрызла в нем сомнение.

— Мы не умрем. — Он сжал ее плечи, давая почувствовать уверенность в своем обещании. — Раз выжили, значит боги решили, что здесь, на земле, мы им нужнее, чем в темном царстве Гартиса.

— Когда напали шараши, боги тоже не всех призвали, но нынче они схоронили под камнем многих.

Арэн не мог не признать ее правоты. Он притянул Бьёри к себе и обнял, почти лишив возможности двигаться.

— Ты уже была с мужчиной? — Спросил осторожно.

— Нет, мой господин, — ответила она, подняла голову и ее лицо наполнилось гордостью. — Мудрая говорила, что если понести младенца от первого мужчины в самый первый раз, то непременно будет мальчик, весь в отца, и боги будут улыбаться ему всю жизнь. Я всегда подносила на алтарь Скальду свежий хлеб и молодое бри, он щедро одарит моего сына своей милостью.

Арэну сделалось горько. От того, что не может уложить ее на мягкие простыни, усыпанные лепестками ванили и жасмина, не разотрет ее ступни маслом из цветов апельсина. И, как того требовали дасирийские обычаи, не поднесет в подарок самоцветы, каждый из которых будет символом.

— Господин мой, я никому не скажу. — Глаза ее не лгали. — Если Скальд сохрани мне жизнь, то я…

— Арэн, милая Бьёри, теперь зови меня по имени.

Дасириец отбросил всякое сомнение, осторожно подхватил ее на руки и уложил на сенник, укрывая их обоих ее накидкой.

Новый день принес непогоду. Ветер надул густые серые тучи, что сеяли мелким снегом. Солнце потерялось на небесном своде.

Арэна разбудил шум голосов и дружное ржание немногих уцелевших лошадей. Он сонно осмотрелся не найдя рядом Бьёри, но девушки нигде не было. Он помнил, как уснул, прижимая ее к себе, разгоряченный их любовными играми. Перед тем, как сомкнуть глаза, подумал, что может взять Бьёри третьей женой. Почему бы и нет? Первая — жена лишь на словах, вторая — мала и, вернее всего, даже когда подрастет, он не сможет заставить себя разделить с ней ложе. Бьёри, напротив, сильная и молодая, и северная кровь даст ему крепких наследников. Дасирийский муж может иметь столько женщин, сколько сможет прокормить, значит, ничто не мешает взять в Замок всех ветров еще одну жену. Арэн потянулся, припоминая, сколько жен кормил его отец и после десятка сбился со счету.

Боль в затылке по-прежнему досаждала, но теперь она была не такой острой. Наспех обтерев торс снегом, Арэн оделся.

Над лагерем висел гомон голосов, от костров тянулись рваные дымные кружева. Дасириец заметил сложенный из сосновых веток шалаш, из которого раздавались детские голоса. В стороне, несколько крепких северянок разделывали барана.

У одного из костров сидел купец. Арэн в который раз подумал, что не понимает помыслов богов, которые сохранили жизнь ничтожному торгашу без чести и совести, и забрали жену Варая, что была на сносях. Дюран же, едва завидев Арэна, бросился к нему, подметая снег длинными одеждами.

— Вы нынче герой, господин Арэн из рода Шаам. — Его речи были сладкими, будто мед. — Северяне готовы в рот вам глядеть.

— Не вижу для того причины, господин Дюран.

Арэн огляделся, надеясь найти эрла, и увидел его, сидящим в стороне, с трубкой во рту.

— Вы вынесли из-под камней многих, проявили смелость, и теперь все здесь будут прославлять доблесть воина-чужестранца. Я слыхал разговор двух женщин — обе уверяли, что назовут вашим именем своих будущих отпрысков.

— Если нам посчастливиться выжить. — Арэн с удовольствием наблюдал, как довольная ухмылка сползла с губ таремца и глазки его в панике забегали.

Пользуясь замешательством купца, дасириец отошел, быстрым шагом преодолев путь до эрла.

Тот как раз вытряхнул пепел из трубки, — Арэн заметил, что снег вокруг эрла успел стал серым, — всыпал в желоб новую щепотку и раскурил, не обращая на дасирийца внимания, словно тот стал невидимым.

— Нам нельзя задерживаться здесь. — Арэн не хотел тратить время на соболезнования. Он знал, что слова не станут для северянина утешением. — Есть ли другой путь?

— Нет пути, — нехотя бросил Варай. Язык его заплетался, воздух наполнился запахом перебродившего вина.

— Ты посылал разведчиков? — недоверчиво переспросил Арэн.

Северянин неопределенно мотнул головой и, закрывая глаза, потянул из трубки. Сейчас Арэну более всего хотелось схватить здоровяка за грудки и как следует встряхнуть, чтоб тот, наконец, вырвался из плена табака и хмеля, в который сдался по доброй воле. Но что-то подсказывало, что, сведенный с ума горем, эрл только изваляет его в снегу.

— Эрл, люди ждут, когда ты укажешь им путь, — как можно спокойнее напомнил Арэн.

— Все равно куда идти, так или иначе скоро станем жратвой для людоедов. Понюхай? Слышишь, как смердит воздух от гнилостного дыхания из их глоток? Твари темной богини идут набивать животы мясом северян!

Последние слова были сказаны громко, ветер разнес их круг лагеря. Деревенские, прежде занятые своими делами, повернули головы на своего эрла, тревожно хмуря лбы. Еще несколько таких слов, рассудил Арэн, и вера покинет их души, уступив отчаянью. Дасириец же намеревался до последнего не опускать рук. Может, самое время прислушаться к словам торгаша?

— Мне нужен кто-то, кто знает здешние места, и мой конь, — сказал он, вернувшись в центр лагеря. — Шараши еще не пришли и рано класть оружие к их ногам.

Северяне поддержали его одобрительными словами. Вперед выступил юнец, немногим больше десяти лет. Рука его висела на перевязи, но в глазах светилась решительность.

— Господин, мой отец был охотником, и он хорошо учил меня.

— Как тебя зовут?

— Лумэ, господин.

— Ты сможешь управляться с конем одной рукой, Лумэ?

— Смогу.

Арэн рассчитывал на крепкого мужчину, но раз только этот паренек мог показать тропы, то не стал ему отказывать.

— Собирайся, Лумэ, едем скоро.

Мальчишка мигом выровнялся, будто проглотил кол, кивнул и нырнул меж людьми, с криками "Дайте мне коня!"

— Собирайтесь, — приказал Арэн остальным. — Будьте готовы выступать в любое время. И гасите костры — если шараши идут по следу, то нечего давать им знать, в какой стороне искать. Выстрогайте побольше кольев, они могут пригодиться. И ничего не делайте, пока мы не вернемся.

Одна из женщин вывела его мерина — жеребец, увидав хозяина, радостно заржал и ткнулся мордой в ладонь.

— Что с эрлом, господин? — Отважился спросить кто-то.

— Оставьте ему его горести и займитесь делами.

С этими словами Арэн взял жеребца по уздцы и направился к месту, где провел ночь. Часть его снаряжения, та, что лежала на тягловой лошади, пропала под камнями Часть сохранилась — два меча, кольчуга, нагрудник и прогнутый в двух местах щит. Подумав немного, Арэн облачился в кольчугу поверх рубашки — железные звенья даже сквозь одежду отдавали холодом. Выбрав оба меча, проверил, крепко ли затянуты ремни седла. Когда с приготовлениями было закончено, появилась Бьёри. Она принесла бараньего мяса и медово-ореховых колобков. На щеках ее не было и следа стыдливого румянца девушки, утратившей нынче невинность. На скуле проступило синюшно-зеленое пятно кровоподтека.

— Поешь, господин, — предложила она.

Арэн не стал отказываться.

— Где твой отец, Бьёри? — спросил дасириец, разделавшись с первым куском мяса.

— Присматривает за младшими. Камнями ему перебило спину. — И, совсем тихо добавила: — Он не может встать на ноги.

— Я бы хотел говорить с ним.

— О чем, мой господин? — Насторожилась Бьёри.

— Хочу просить тебя в жены.

Девушка, мгновение назад серьезная и спокойная, вдруг зарделась, глаза ее блеснули непролитыми слезами.

— Правда ли то, господин? Или я от страха тронулась умом?

Арэн негромко рассмеялся, чувствуя, как со смехом уходят невзгоды, пусть и ненадолго.

— Я никогда не бросаю слов на ветер, милая Бьёри, — заверил он. — И если тебе будет угодно, ты станешь моей третьей женой.

— Третьей? — Северянка снова растерялась и Арэну пришлось бегло, налетая словами на слова, пояснить ей обычаи родной страны. Выслушав его, она мгновение или два раздумывала, а потом спросила: — Ты любишь своих жен?

— Нет, — честно признался он, и, угадав ее следующий вопрос, добавил: — Я могу позаботиться о тебе, Бьёри, а ты дашь мне наследника.

— Тогда иди к моему отцу, господин, — улыбнулась она.

— Как только вернусь, — пообещал Арэн, поднялся, увлекая ее за собой. — Обещай мне, что будешь осторожной. И если вдруг… — Он не хотел пророчить плохого, вместо этого лишь погладил ее по волосам и тронул губы северянки легким поцелуем.

Его мерин нетерпеливо бил копытом снег, жевал удила и, завидев хозяина, мотнул головой. Арэн забрался в седло — от резкого движения в голове поднялся шум, а на языке вновь появился противный привкус кислый вкус. Лумэ держался рядом: лошадь под ним была грузной и коротконогой, Арэн мог биться об заклад, что животное не часто ходило под седоком. Однако же кобылица была покладиста и мальчишка мог управляться одной рукой.

— Западнее есть путь на побережье, господин, — сказал Лумэ. — На восток равнины и холмы.

— Тракт? — Арэн и сам знал, что выйди они на равнины — станут легкой мишенью для людоедов, но предпочел узнать все варианты, прежде чем решить, в какую сторону повернуть коня.

Парнишка отрицательно мотнул нечесаной головой.

— На дороге большое ущелье, можно идти через холмы, но по крутым склонам груженые лошади и сани не пойдут, господин.

— Тогда к побережью, — решил дасириец и пришпорил коня.

Они покинули горный проход и выехали на равнину, разреженную кустарниками. Ветер, будто нарочно поджидающий путников, обрушился на них всею силой. Шкурные накидки трепались за спинами всадников, как тонкие пергаменты, податливые северной непогоде. Мальчишка молча протянул дасирийцу пару рукавиц, старых и засаленных, но Арэн был благодарен и за то — пальцы его стремительно коченели, и он едва мог шевелить ими, чтобы править

Непогода резвилась. Вьюга стала им попутчицей: она рычала, как сварливая баба, кусала и терзала всюду, где одежда не прятала кожу. Снег налипал поверх одежи, слепил глаза. Лумэ шел первым, низко пригнувшись к спине лошади и Арэн начал гадать — не околел ли мальчишка? Воин пришпорил мерина, но конь отказывался идти быстрее, растревоженный непогодой.

Лишь когда стужа улеглась, так же непредсказуемо, как и началась, парнишка распрямился, оборачиваясь к своему попутчику.

— То Скальд выметает сор из своих чертогов, — пояснил он, глядя на Арэна взглядом умудренного мужа. — Мы уж привычные, господин. Видишь там, впереди?

Его палец указал на зеленую полосу сосен, до которой уже было подать рукой.

— В деревьях можно спрятать женщин и детей.

Арэн чувствовал, как на щеках натянулась кожа, обожженная холодом, каждый мускул на лице будто заморозился, утратил чувствительность, и дасирийцу пришлось сделать не одно усилие, чтобы заставить себя говорить.

— А что за деревьями? — Зубы предательски стучали от холода.

— Выход к побережью Острого моря, господин. Когда-то там были рыбацкие поселения, но потом их не стало. Отец как-то сказывал, что Одноглазый Велаш взял всех слугами в свои подводные владения. Бог вышел на берег высокой волной и проглотил все, даже дома и скотину.

— Отец не говорил тебе, остались ли лодки?

— Нет, господин.

Вспыхнувшая, было, надежда, отступила в тень, но Арэн не собирался так просто сдаваться. Прежде он хотел собственными глазами увидеть, что полезного найдется на берегу. Если бы нашлись лодки, размышлял дасириец, когда они продолжили путь, можно было бы переправиться водой, вдоль берега. Арэна удручало, что рядом нет Миэ, которая, казалось, знала все на свете, в том числе и о том, смогут ли шараши преследовать их вплавь. Дасириец же располагал лишь тем знанием, что приобрел в сражениях. А с людоедами ему доводилось столкнуться всего дважды, второй раз — несколько дней назад.

— Послушай, Лумэ, — спросил он, когда лошади их зашли меж деревьев. В ноздри, обожженные холодом, ударил запах хвойной смолы. — Шараши бояться воды?

Маленький северянин раздумывал, взьерошил пальцами и без того косматые лохмы рыжих волос.

— Мы убиваем их огнем и всяким, что способно проткнуть поганые туши. — Он не ожидал вопроса, на который не сможет дать ответ и теперь, от злости на самого себя, озадаченно кусал губы.

Полоса вечнозеленых сторожил закончилась, и дальше равнина пошла по наклонной. Снег стал реже, чаще мелькали гигантские деревья, усыпанные серебром листвы: под одной раскидистой кроной такого великана могли бы разом уместиться несколько обозов.

— Духи Артума, великие Дровы — наши пращуры. — В голосе Лумэ звенел благоговейный трепет. — Они многие века дремлют, их корни так велики, что они оплетают все Северные земли, и не пускают из мертвого царства прихвостней Гартиса. Мудрая говорит, что когда придет нужда, Дровы встанут и оборонят Артум.

Тут мальчишка осекся, погрустнел. Наверное вспомнил, что Мудрой больше нет, подумал Арэн, и, чтоб хоть немного подбросить мальца, хлопнул его по плечу.

Вскоре снег совсем сошел, уступая напиравшей с берега темной гальке, вперемешку с кусками раковин и песком. Воздух смешался с солеными брызгами прибоя. Появление чужаков спугнуло пару альбатросов и птицы, гоняя ветер ударами сильных крыльев, поднялись к небу, не спеша улетать далеко, оставаясь крикливыми наблюдателями.

Арэн и Лумэ пустили коней легкой рысью, вдоль кромки воды. Эту часть побережья по обе стороны огораживали утесы, чьи острые край резали воду. Здесь же и нашлись следы поселения. Деревянные столбы, наполовину изгнившие и ставшие последним пристанищем для черных морских звезд, реяли остатками рыбацких сетей. Арэн не нашел ни намека на хижины и постройки, только крошку домашней утвари, разбросанной по всему берегу.

Арэн спешился, осматриваясь. Водоросли, сухие и свежие, были везде, даже на остатках каркасов хижин, всего в нескольких десятках футов от того места, где вода набегала на берег. Неудивительно, что от поселения не осталось и следа. Интересно, кто надоумил бедолаг селиться так близко от воды?

— Можно собрать плоты, — себе под нос говорил дасириец, осматривая поросший деревьями земляной холм. Его песчаный край, будто срубленный одним метким ударом топора, изрешетили норы мелких птиц.

Море, сейчас спокойное, размазывалось пеленой тумана. Арэн помнил, что Острое море охватывает все побережье Артума, с запада на север, до самой столицы и дальше, в Пепельные пустоши. Дасириец вновь окинул изучающим взглядом круг себя. Но, он мотнул головой в такт мыслям, если море разволнуется, их всех постигнет участь жителей рыбацкого поселка, от которого теперь остались лишь порванные сети.

Арэн направил шаги вперед, в ту сторону, где утес нависал над берегом. Здесь, велением природы, будто темный лоскут на теле песчаника, зиял проход в пещеру. Арэн запомнил его еще до того, как слез с коня, но чем ближе подходил, тем больше становился ход. Решив, что сама судьба толкает их навстречу горам, Арэн позвал мальчишку, и они вместе вошли в гостеприимно распахнутый земляной рот утеса.

Внутри их встретил каменный мешок — не слишком просторный, разделенный тремя пещерами поменьше. Места было как раз, чтоб спрятать малышню, женщин и тех, кто пострадал от камнепада. Воздух здесь был влажным, на стенах, неровными пятнами всех оттенков коричневого, расползся мох. Потолок, будто звездное небо ясной ночью, поблескивал десятками светящихся сосулек. Арэн попробовал отломить несколько — сосульки поддавались.

Хорошее место, раздумывал Арэн, проверив все три пещеры. Нужно бы не забыть предупредить, чтоб очистили верх, положил себе не забыть дасириец.

— Сухо. — Арэн потрогал стены и земляной пол. — И ракушек нет.

Лумэ, сбитый с толку постоянно что-то бормочущим чужестранцем, только хлопал глазами и тормошил волосы. Паренек решил помалкивать, пока его не спросят, и держаться в стороне, чтоб ненароком не попасть под горячую руку своего хмурого спутника.

Арэн, между тем, по второму разу осмотрел пещеры, высматривая, нет ли чего подозрительного, и, не найдя, улыбнулся, довольный находкой. В лагере остались пустые мешки, если их наполнить песком, которого вдосталь на берегу, этого хватит, чтоб заложить вход на случай шторма. Сам Арэн собирался взять нескольких мужчин и вернуться обратно, по тому пути, которым деревенские бежали из Яркии, чтобы проверить, пришли ли людоеды и каким путем бросились в погоню.

Оставались лишь две вещи, что волновали Арэна: по его подсчетам, Раш и Хани вот-вот приедут в столицу. Если Конунг выступит с войском, нужно дать знать, где искать уцелевших селян.

И Миэ с Банру. Все же Арэн тешил себя воспоминаниями, когда Миэ умудрялась находить пути из безнадежных передряг.

— Не нравиться мне тут, — все же пробубнил паренек, стреляя в Арэна насупленным взглядом. — Муторно.

— Ты видел птичьи гнезда, Лумэ? — Арэн рукой поманил его к выходу.

— Да, господин.

— Разве стали бы птицы селиться близь угрозы для птенцов?

Лоб маленького северянина пошел бороздами от раздумий.

— Верно, господин. Отец говорил, что я слаб умом… — Зачем-то добавил он, перекладывая рукавицы из ладони в ладонь.

— Ум приходит с опытом, — подбодрил Арэн. Сел в седло, снова морщась от тягучей боли в затылке. — Теперь возвращаемся — нужно успеть привести сюда людей, до наступления темноты.

Ехали быстро. Арэн, обеспокоенный невесть откуда взявшимся поганым предчувствием, торопил коня. В пути он то и дело оборачивался, вглядывался в пустой горизонт. Но каждый раз взгляд воина находил лишь сонные белые пустоши. Ни шума, ни ветра, ни дыма горящей деревни. Может разведчики ошиблись, думал Арэн, в надежде отпугнуть тревогу, но тщетно. Она только умножилась, выросла тугим холодным комом, со многими щупальцами, сдавила его грудь плохим предзнаменованием.

Только оказавшись снова в лагере, где, как и до их отъезда, поселился покой, Арэн вздохнул с облегчением. Он отдал указания собираться: велел мужчинам садиться верхом и готовиться сопровождать колону, а женщинам собрать все пустые мешки.

Варай так и сидел на прежнем месте, весь, как в кокон, обернутый табачным смрадом. Арэн, в котором терпение только что скончалось, решительно поравнялся с северянином и без лишних слов схватил его за грудки. Тот не сопротивлялся, мутными пустыми глазами глядя на дасирийца.

— Эрл, ты должен вести своих людей, — напомнил Арэн, с трудом сдерживаясь, чтоб не привести увальня в чувство кулаками. — Хватит оплакивать мертвых, пора думать о живых.

— Скальд забрал их, одну за другой, — губы северянина тронула скорбная улыбка. — Мне никогда не держать на руках своих детей, не учить сына охотиться и свежевать оленью тушу, не видеть, как мои дети пройдут священную иду.

— Самое время заботиться о тех детях, которых еще можно спасти, — не желал отступаться воин. — Мы пойдем к морю, в скале есть пещера, там можно спрятать женщин и детей.

— Ты дурак, чужестранец. — Варай рассмеялся прямо ему в лицо.

— А ты — трус, прячешься в своем горе, подтираешь сопли, как старуха, и жалеешь себя, потому что больше ни на что не способен.

Арэн оттолкнул эрла, мужчина пошатнулся, оступился и сел в снег. Воспаленные глаза его, алые, от надутых кровью век, глядели в пустое, заволоченное серыми облаками, небо.

— Лассия отвернул свой лик, дасириец, ослеп ты, разве, что не видишь? Это знак участи, которую нам боги посылают. Я буду ждать ее здесь и погляжу в глаза смерти, когда она придет за мной.

— Дело твое, — бросил Арэн и вдруг почувствовал как злость в нем растворилась, будто ее и не было. Осталось лишь презрение.

Дасириец оставил эрла, убежденный, что видит северянина в последний раз.

Уже в пути, когда обоз выехал на равнину, еще хранившую в снегу следы копыт их с Лумэ лошадей, Арэн поравнялся с санями, на которых везли раненых. Хозяин "Медвежьей лапы" лежал отдельно, посиневший и осунувшийся. Бьёри устроилась подле отца. Увидав того, с кем провела ночь, подарила ему теплый взгляд.

— Почтенный Эрб, могу я с вами говорить? — Арэн не был уверен, что тот в состоянии услышать его приглушенную речь, но говорить громче значило бы поставить в известность всех о его планах жениться. Люди, подкошенные невзгодами, могли увидать в таком поступке неуважение к их горестям.

Безбородый Эрб лишь наполовину разлепил веки, моргнул, что понимает.

— Я желаю взять в свой дом вашу дочь, красавицу Бьёри. У меня есть ее согласие.

Северянка прикоснулась к ладони родителя и подтвердила, что согласна стать женою Арэну. Мужчина долго глядел в лицо дасирийца, прежде чем рот его родил ответ.

— Бери ее, чужестранец. Теперь я отойду спокойно.

— Спасибо, почтенный Эрб. Ваша дочь не будет знать нужды ни при мне, ни после моей кончины.

На том и закончили. Лишь перед тем, как вернуться в хвост обоза, Арэн поглядел на Бьёри, что стала его невестой. Девушка выглядела счастливой, но ей хватало сдержанности хранить молчание. Будет хорошей женой, решил Арэн, окончательно убедившись в верном выборе.

— Хоть бы подстрелить какую птицу. — Дорф закончил чесать бороду, заплел ее косами и теперь, довольный, приглаживал косицы ладонью, глядя в серое небо. — Что будем делать, эрель?

— Не знаю, — честно ответила Миэ, грея ладони над пламенем костра. Сколько раз за прошедший день, она слушала этот вопрос? Таремка сбилась со счету.

С рассветом, по ее наставлению, двое северян вернулись с ней до места обвала. На обратном пути нашли тушу барана, с разожженной от удара головой. Камень, что убил животное, тяжелый и забрызганный кровью, лежал рядом. Северяне нехотя взяли животное: перебивая друг друга, оба твердили, что есть забитую камнем скотину — дурной знак. Если барана убила воля богов, ругались они, то трогать его нельзя. Миэ пришлось несколько раз напомнить, что никаких припасов нет, а баран — это мясо, которое поможет не протянуть ноги с голоду, пока эрл не найдет способ разобрать завал. Здоровяки, нехотя, приволокли барана в лагерь, но никто не взялся его разделывать. Миэ, превозмогая тошноту и отвращение, вырезала кусок мяса с бедра барана и опалила над костром шерсть. С горем пополам застрогав палку, таремка нанизала мясо целым куском, присела к огню, сунув баранину над пламенем. Северяне, хоть и были голодны не меньше нее, воротили носы.

— У нас есть время думать, — сказала Миэ, перевернув мясо, сырым боком к огню. — Может статься, что целая жизнь. Только короткая.

Северяне, что устроились близь костра кольцом, недовольно заворчали на все голоса.

— Ты бы, эрель, не кликала беду, — покачал головой один из них, косолапый, с бельмом на глазу. — Боги и так прогневаны на нас, нужно помолиться Скальду. Жаль, нет живого барана — было б щедрое подношение для Снежного.

Миэ пропустила слова мимо ушей. В отличие от деревенских, она не так рьяно страшилась попасть в немилость богов. В том, что случилось, была лишь их вина. Почему она не подумала о таронах прежде, до того, как соваться в пещеры? Разрешила заморочить себе голову россказням про демонов, вместо того, чтоб как следует подготовиться. Ведь видела же, как от малейшего шума по горным склонам бегут камни, видела обломки костей вдоль ущелья и тяжелые валуны, невесть откуда взявшиеся прямо на пути. Куда только глаза глядели!

Ее тягостные думы прервал стон Банру. Жрец понемногу возвращался из дурмана, но все еще не размыкал глаз и лишь мотал головой, часто хмуря лоб, весь в крупных бусинах пота. Миэ, по капле, вливала в рот жреца целебное зелье, промокала чело. Странно, еще несколько дней назад она бы только фыркнула, скажи кто-то, как будет побиваться над молчаливым бронзовокожим жителем Тутмоса. Таремка мало что знала о нем, они редко разговаривали. Теперь же, по странному порыву души, всегда черствая Миэ, взялась опекать жреца, будто родню. Северяне, для которых темнокожий жрец был диковинкой, сторонились Банру не меньше, чем мертвой туши барана, будто тот мог заразить их проказой. Когда с рассветом Банру стал бредить на непонятной им речи, мужчины более не подступались к нему ближе, чем на десяток шагов.

Когда мясо достаточно подрумянилась, Миэ, села за позднюю трапезу. Мужчины хором отвели взгляды, когда зубы таремки оторвали первый кусок. Мясо оказалось жестким, сырым и постным, но пламя сделало его горячим и съедобным ровно настолько, чтоб Миэ могла заставить себя проглатывать кусок за куском, почти не разжевывая. Наверняка, позже, желудок ее, изнеженный дорогими кушаньями, воспротивиться, но сейчас важнее было обмануть голод.

Кое-как разделавшись с едой, Миэ вернулась к Банру, чтоб снова влить меж губ жреца несколько капель целительного зелья. Из склянки пахло горькими травами, яркая и густая маслянистая капля, желтая, будто янтарь, скользнула в рот тутмосийца, потом еще одна, и еще. Жрец поворочал языком, глотнул, и ресницы его дрогнули.

— Темно все, — прошептал он едва слышно.

Миэ погладила друга по голове, улыбнулась, силясь сдержать слезы радости.

— Скоро глаза твои встреть день, Банру.

Он не ответил, вновь уходя в сладкое забытье. Миэ подбила шкуру, что укрывала жреца. Хоть здесь, близь гор, тепла хватало, чтобы не испытывать холода, жрец Лассии постоянно мелко дрожал, будто его бил озноб. Миэ мало что знала об уходе за больными, но горячий лоб Банру был плохим признаком. Может, изнеженный солнечною лаской южанин, поддался стуже и простудился. Или она, Миэ, по неумению плохо обработала разорванную зубами тарона спину Банру, и занесла в кровь заразу. Таремка предпочла пока не думать о причинах.

Женщина, пользуясь одиночеством, пока северяне сколачивали разбитые сани и вострили остроги, достала книги и коробку, найденные в пещере. Тяжелые фолианты, перетянутые засаленной кожей, не имели никаких надписей. Кое где обложках виднелись выемки — скорее всего, когда-то в них красовались драгоценные каменья. Теперь Миэ не нашла ни одного, только на медны уголках остались следы позолоты. На всех просторах Эрбоса книги оставались большой ценностью, не многие могли позволить себе собственные экземпляры поваренных книг или экземпляры Хронологии мироздания. Те, что лежали сейчас перед таремкой, все всякого сомнения, были переписаны под заказ для библиотеки знатного господина. Вряд ли человек, имеющий достаток, чтоб покупать собственные книги, стал лезть в пещеры на краю света.

Миэ не стала больше гадать и открыла первую книгу. Обложка нехотя поддалась пальцам, отворилась, будто дверь в другой мир.

Таремка любила книги. В родительском доме была библиотека с редчайшими экземплярами летописей и справочников. Множество писарей трудились не покладая рук, мастера обворачивали деревянные страницы обложек выделанными козьими кожами, ювелиры щедро рассыпали поверх драгоценные камни. Миэ повидала много всяких книг и знала в них толк.

Та, что открылась ей, была очень дорогой и редкой. Меж страницами, тонкими, потертыми временем и множеством пальцем, рука мастера-книжника заложила прозрачные папирусные пленки, чтоб не портить рукописный текст. Тонкие изящные клейма, навеки выжгли на мягком пергаменте заглавные буквы; уголки каждой странницы с обеих сторон украшали затейливые растительные орнаменты.

Миэ с замиранием сердца, прикоснулась к буквам самыми кончиками пальцев — время не пощадило обложек, поглумилось над страницами, но пощадило слова. Таремка узнала древний язык Шаймерии, давно позабытый, ненужный. Шаймерия ушла в пески много десятков лет назад, с тех пор из тех, кому посчастливилось выжить, вышли новые народы; многие их них постигла та же участь, что и славное государство магов, многие слились в могучие державы, кое-кто ушел в теплые земли и на острова. Шаймерию помнили, но чистый язык ее давно забылся.

Миэ еще раз осмотрела все книги — может, это и есть забытые книги из Великой шаймерской библиотеки, о которых говорили, что в них хранятся все знания мира? Но нет, ни одна не выглядела хоть в половину такой старой.

Таремка не знала сколько прошло времени с тех пор, как она села за чтение. Жрец спал, северяне собрали сани и поплелись к завалу, в надежде раскидать камни, а она, наедине с книгами, потеряла счет времени. Лишь когда отняла взгляд от страниц, увидела, что солнце клониться к вечеру. Голова, переполненная знаниями со страниц чудно́й книги, шла кругом, во рту пересохло. Миэ отложила фолиант в сторону, потрогала лоб жреца — жар спал, следом за ним со лба тутмосийца ушли морщины.

Северяне вернулись хмурые и с пустыми руками. Миэ слышала их негромкий, но ярый спор, после которого двое из мужчин все-таки взялись свежевать бранью тушу. От барана, который пролежал полдня в тепле, шел слабый душок, и Миэ предпочла не думать, как сильно ей нужно проголодаться, чтоб притронуться к порченому мясу.

— Прочла что-нибудь в книгах, эрель? — Дорф протирал руки тряпицей и на его ладонях густо пузырились мозоли.

— Это книга летоисчисления, — волшебница попыталась подобрать слова, чтоб точнее донести суть до северянина. — Кто-то исправно записал на страницах все, что происходило каждый день, на протяжении нескольких лет. В других томах — продолжение. Столетие истории.

— Ну? — Северянин продолжал ждать, когда же чужестранка обрушит на него тайные знания, нетерпеливо касался рукояти меча, висевшего в петле у пояса.

Миэ тяжело вздохнула: уставшая от невзгод голова требовала расслабления, мысли сделались вязкими и тягучими, будто подтаявшая на солнце древесная смола. Что сказать северянину? Что в книгах написана история незнамо какой страны? Средь слов попадались имена царей и правителей, известные ей — дасирийские императоры, рхельские цари, первое нашествие дшиверских варваров. Нашлись и упоминания о далеком и отрезанном от мира непроходимыми болотами лесном народе шайров. Но тот, кто вел прилежные записи, упоминал и другой народ, история которого, год за годом, путеводной нитью шла рядом с историей Эрбоса. Среди странных слов, титулов и имен, Миэ не нашла ни одного знакомого, а истории она училась так же прилежно, как и чародейству.

— Так что, эрель? — Поторопил Дорф.

— Это очень дорогие книги и они нужны мне целыми, — только и сказала она. Северяне уже показали вспыльчивый и скорый на расправу нрав, и могли сделать что угодно, скажи она, что такие книги видит впервые. Швырнут в огонь и делов, с них станет.

— Эх, вот если б там было что сказано, как выбраться из задницы в Хеттских горах — другое дело. Никто не отберет их, эрель, о том не волнуйся. — Несмотря ни на что, северянин старался не падать духом. — Как твой черненый солнцем друг, эрель? — Здоровяк поскреб в затылке. Было видно, что ему смерть как не хочется говорить то, что вериться на языке. — Мы тут подумали… Ты только не серчай.

Миэ сощурилась, но ни проронила не звука, ожидая, каким "откровением" огорошит ее северянин.

— Он ведь того. Все утро стонал, будто его харсты терзают. Вон, мужики говорят, что в черненого добаш вселился. Слыхала же, что Мудрая говорила — полно в Хеттских горах демонов, вот, видать, мы одного на свободу-то и выпустили.

Таремка ожидала чего-то подобного, потому смогла сдержать волну гнева. Но лицо выдало ее, потому что Дорф попятился, вдруг становясь даже как-то ниже, ссутулился, будто ожидал получить затрещину. Тут же, как нарочно, Банру снова тяжко и измученно забился в судорогах, то невнятно что-то выкрикивая, то шипя змеей.

— Ты погляди, погляди, — Дорф тыкал в жреца пальцем, — точно добаш его душу портит, как закончит…

Северянин не стал договаривать, весь и так захлебываясь суеверным страхом пополам с боязнью накликать на свою голову гнев волшебницы.

— Банру очень болен, — Миэ почти рычала, от сдерживаемого негодования. — Я дала снадобья, от которых он будет спать, чтоб скорее поправиться. Никаких демонов в нем нет, хватит молоть чушь.

Дорф продолжал переминаться с ноги на ногу, слова не разубедили его. Более того — Миэ увидела взгляды других северян, пристально глядящие в их сторону. Послали парламентера, поняла она. Нашли того, кто донесет их недовольство, поставит ее перед фактом, и, — в том Миэ не сомневалась, — не помышляют об отказе.

Решительность ее только окрепла, стала каменной преградой северному упрямству. Подумать только, а ведь она собиралась сочинить в честь храбрости артумских воинов пару отважных песен! Ну уж нет, в самый раз будут шуточные вирши с хвалой ослиному упрямству бородачей.

— Ты бы все ж осторожнее с ним. Лучше бы связать — так оно всем спокойней будет.

— Только суньтесь, — предупредила она, чувствуя тепло в ладонях, как было всегда, когда в ней пробуждалась магия.

Дорф нахмурился, исподлобья уставился на нее, делая в таремке взглядом дыру, а потом махнул рукой, — мол, дело твое, — показал Миэ спину, и отошел к своим, что тут же обступили его с расспросами. Таремка не переживала, уверенная в своих силах. На поверхности магия вновь сделалась послушной и, если северянам хватит ума сунуться к Банру, она, Миэ, покажет пару фокусов, чтоб навсегда отбить охоту становиться поперек дороги волшебнице из Тарема.

Она собрала книги в мешок, поглядела на коробку, о которой совсем позабыла, увлекшись чтением. Миэ повертела ее в руках, надеясь отыскать подсказку как открыть. Напрасно — таремка даже не поняла, где верх, где низ. Гладкое дерево, отполированное до безупречной гладкости, было одинаковым с обеих сторон; ни петель, ни замка, ни подсказки. Лишь полоса, не толще волоса, опоясывала коробку вдоль, ровно пополам.

Миэ легонько потрясла коробку. Ответом ей стала тишина. Мысленно пожав плечами, таремка сунула вслед за книгами и коробку, и занялась ранами жреца.

— Лассия, — шептал он то ли в бреду, то ли на самой грани с миром вокруг, — Лассия…

Его язык прилипал к гортани, едва ворочался. Миэ приоткрыла рот Банру и нахмурилась, увидав, что тот распух вдвое и обернулся белесым налетом.

— Разогрейте воды, — велела он северянам.

Деревенские, хоть и сторонились подходить ближе, продолжали уважать магическую отметину таремки и послушно исполнили просьбу. Дорф заново развел ее потухший костер, наполнил котелок водой из бурдюка и быстро удалился. Когда вода запузырилась под густым паром, Миэ добавила немного листьев эфратийского чайного дерева из личных запасов, дождалась, пока вода станет пунцовой, и по глотку влила все в жреца. Алые листья эфртийского чая заставляли разум человека забыть про сон на день или даже два; эбонитово-черные воины Эфратии, в годы войн, могли не спать по пять-шесть дней к ряду, изводя врага непрекращающимися даже ночью битвами. Правда, многие после становились умалишенными или падали замертво, обессиленные.

Банру только приоткрыл глаза. Темные взгляд его глядел с непониманием и укором.

— Я жив? — В голосе тутмосийца сквозило сомнение.

— Жив, — буркнула Миэ. Теперь, когда жрец возвращался из сновидений, она понемногу успокаивалась. Место паники заняли обида и злость, взращенные на усталости. — Попробовал бы ты спуститься к Гартису.

Губы Банру, — обескровленное белое пятно на загорелой коже, — тронула улыбка. Потом его ресницы дрогнули, глаза закрылись и лицо расслабилось, сделавшись маскою без единой эмоции. Волшебница фыркнула, про себя обозвав жреца ленивой кошачьей задницей.

От баранины Миэ решила не отказываться: желудок, еще днем выпустивший на свободу часть непереваренного сырого мяса, требовал насыщения. Она зажмурилась, представила себя на пиршестве в таремской Ложе магнатов и съела все, что нашлось в плошке. Северяне, к счастью, приготовили мясо с толком, до хрустящей корочки.

Насытившись, Миэ устроилась рядом с Банру.

С рассветом она вновь примется за книги и откроет проклятую шкатулку, хоть бы для это пришлось разбить ее о чью-то голову.