Глава одиннадцатая

Арэн сам проследил за тем, как деревенские обустроятся на берегу. Свободолюбивый ветер резвился вволю, будоража волны и редкие деревца на вершине утеса. Дасирииец вышвырнул из головы мысли о том, что приводить деревенских на берег, вероятно, было слишком поспешным и необдуманным решением. Как бы там ни было, он взял на себя ответственность за этих людей, и пока нет достойного приемника, будет поступать так, как сочтет нужным. Под ребрами зашевелилось воспоминание годичной давности, но еще болезненная, как свежая рана.

Бунт, который подняли несколько обожравшихся землевладельцев, пришлось усмирять мечом. Сперва Арэн как новый хозяин Замка всех ветров, обезглавил смутьянов-землевладельцев, а после забрал по одному ребенку из каждой семьи крестьян, что пошли за своими хозяевами. Дети остались рабами в замке и, хоть обращались с ними хорошо, участь их была незавидной: в Дасирии никогда не становились свободными те, кто носил клеймо раба, а так же их дети, и дети детей. В назидание за то, что подняли руку против единственного владыки над всеми землями, что находились под пурпурным стягом Арэна из рода Шаам! — так распорядился дасириец. Он знал, что решение его жестоко, но земля, много лет не знавшая хозяйской руки, требовала сурового правления. Арэн слышал, что за глаза его давно называют Арэн Кровавый, презирал себя за то, что рождает в сердцах людей презрение, но продолжал насаждать свои порядки. Уезжая их дома, обрадованный, что снова окажется в кругу друзей, дасириец рассчитывал ненадолго скрыться от неприятного прозвища. Так и стало, только теперь на его шее висело три десятка людей, о которых следовало заботиться. Никто не просил Арэна взваливать на себя такую ношу, но он не умел поступать иначе. Благородство слишком дорогая роскошь, любил говорить Раш. Арэн только теперь осознал, как сильно завидовал карманнику, боясь признаться в том даже себе самому.

— Проверьте, чтоб прибрали все с потолков, как бы кого не пришибло, — распорядился Арэн. — И не шумите, ради всех богов.

Дети, кто постарше, занялись обустройством пещер и присматривали за малышней, мужчины наспех собирали в мешки песок и стягивали его к входу. Тех немногих овец, что уцелели, пришлось прирезать и теперь женщины потрошили туши, благо, что осталось два мешка с солью, чтобы переложить мясо. Шкуры расстилали тут же на берегу, чтоб их подсушило скудное солнце.

— Нужно ехать, — поторапливал Арэн мужчин.

Солнце давно перевалило за полдень. Арэн поднял ладонь с растопыренными пальцами, на глаз меряя расстояние меж горизонтом и солнцем, что изредка выглядывало из-за туч. Еще не скоро до заката, но дасириец предпочитал не засиживаться. Его все больше тревожило затишье за их спинами. Неужели разведчики ошиблись? Спрашивать было не с кого — оба северянина ушли в Хеттские горы и теперь судьбы их были во власти богов.

И все же, внутреннее чутье подсказывало, что мужчины не ошиблись. Но если так, почему тогда с юга не тянется черный туман пожарищ? Вместо того висит зловещая тишина, будто время замерло.

Северяне, двое из четырех, что ехали с Арэном, простились с женами, поцеловали детишек и взобрались на спины лошадей. Животные тянули головы, прижимали уши и пятились.

— Зверя чуют, — сказал один из деревенских. — Приглядывайте за женщинами.

Слова предназначались тем троим мужчинам, которых дасириец, несмотря на все протесты, заставил остаться и присматривать за лагерем. Как человек, видавший и знающий всякое, он никогда не оставлял свой дом без воинов. Незаметно для остальных, горько усмехнулся, почесав подбородок, что уже несколько дней не знал бритвы. Вся его "армия" состояла из семерых крестьян, и лишь у одного из них нашелся меч, да и тот бронзовый и давно не востренный. Арэн предложил мужчинам взять что-то из своего уцелевшего снаряжения, но те поспешили отказаться, мол, не учены, с вилами и острогами сподручнее. Дасириец не спорил: даже смертоносный клинок требовал умения и сноровки в обращении.

Выехали. Погода сжалилась, мороз утих, а снег обратился мелким дождем и поливал головы всадников. Очень скоро по волосам всех пятерых стекали мелкие ручейки. Северяне отплевывались, ругались; лошадей все чаще приходилось пускать легкой рысью, так сильно раскис снег. Копыта коней вязли, отчего животные нервничали пуще прежнего.

— Тихо, что в могиле, — сказал бородач, ехавший по правую руку Арэна. — Какого лиха премся в глотку к тварям, господин? — уже ворчливо добавил он.

— Потому что мне тоже не нравится затишье, — отвечал дасириец. — И я предпочитаю собственными глазами поглядеть, что сталось с Яркией. Если шараши не стали жечь домов, значит не хотят стать заметными и выдать себя. Мне это не нравится.

— Верно все, — поддержал тот, чей лоб едва ли не в половину посинел от расползшегося кровоподтека. — Хоть знать будем, чего на уме у поганых тварей Шараяны.

— А мне за женку тревожно и дите, — отозвался один из тех, что ехали позади. — Что как море рассердится? Близко у воды без спроса попортили овечьей кровью владения Велаша.

— Не кликал бы беду, Олаф, — прикрикнул на односельчанина "синий лоб".

— Помолчали бы вы все, и так как на ладони, так еще пусть ветер речь разнесет. — Арэн остановил мерина, приподнялся в стременах, разглядывая путь впереди. Только мелкий дождь да неповоротливые тучи.

Еще какое-то время ехали вперед, стараясь держаться кучно. Арэну казалось, что они уже достаточно далеко от побережья: как бы там ни было, а дасирийцу не хотелось надолго оставлять без присмотра женщин и ребятню.

Дорогу перегородил земляной холм. Арэн помнил его. Здесь еще несколько дней назад лежал снег и сани прошли без труда. Теперь же даже куцая насыпь казалась неприступной: талый снег мешался с землей, студенистая жижа пузырилась под припустившим дождем.

— Придется объезжать.

Арэн первым повернул коня, наугад, вправо. Смахнул ладонью дождевые потоки, что застили взгляд и только потом услышал возню. Шум сделался громче, следом за ним пришло хлюпанье, будто сразу несколько ног месили грязь. Северяне тоже услышали, остановили коней, выстраиваясь по двое. Чавканье усилилось. Лошади дружно заржали, даже спокойный мерин Арэна встрепенулся, стал на дыбы и забил копытами дождь.

Ответом ржанию стал высокий трубный звук, от которого дасирийцу сделалось жутко. Звук повторился, теперь более протяжный и грозный. Словно за коротким холмом прикорнул сам северный ветер и теперь, разбуженный неосторожными всадниками, испускал боевой кличь.

Еще раньше, чем Арэн услышал громкие выкрики "Мамонт! Мамонт!", он увидел острые бивни, что покачиваясь выплывали из-за насыпи. Мерин продолжал плясать, выбивал грязь копытами и громко ржал. Дасириец едва не вывалился из седла, когда конь сделал отчаянную попытку повернуть.

А между тем, следом за бивнями, показался длинный мохнатый хобот толщиною в руку крепкого мужчины, голова, заросшая густым бурым мехом. Огромная мохнатая туша показалась целиком. Арэн слышал о мамонтах многие легенды и часто видел их на гравюрах. Часто их называли "ходячими горами Артума". Но живого мамонта дасирийцу довелось видеть впервые: он мало чем отличался от своего южного собрата слона, что в большом множестве водились в Эфратии и Тутмосе. Их рознила только шерсть, которой мамонт порос весь, от хобота до ног, и размер бивней. У того, что сейчас загораживал собою горизонт, бивни были светло-серыми, расходились в стороны и загибались внутрь, будто оглобля.

— Молодой еще, — с облегчением сказал один из северян. Однако он уже успел выхватить острогу и на всякий случай держал ее наизготовку.

— Вы уже убивали мамонтов, хоть раз? — Спросил Арэн. Он таки совладал с конем и животное, хоть и продолжало нервно вскидывать голову, слушалось руки седока.

Мамонт и правда был не так велик, как показалось на первый взгляд. Шерсть сбилась колтунами, на животе свисала грязными комками чуть не до земли. Вонь от зверя шла нестерпимая, едва не выедала глаза. Но мамонт продолжал топтаться на месте, шумно тряс головой, рассекая бивнями воздух.

— Было дело, — прошептал северянин почти в самое ухо дасирийцу. Он как будто боялся, что зверь разберет его слова и кинется мстить за погибших сородичей. — Яму рыли и гнали, пока не провалится. Муторное дело, никогда без крови не обходилось.

— Если мы не станет его трогать…

Арэн не успел задать вопрос. Мамонт затрубил, попятился, будто собирался отступать. Кони северян испуганно заржали во все глотки, понесли кто куда. Время словно замерло на короткие мгновения, в которых отразилось, как один из коней, вместе с седоком, рванулся прямо меж ног "мохнатой горе", как мамонт отвел голову в бок, намереваясь защищать себя. Северянин же, то ли потеряв рассудок от страха, то ли в приступе безумной удали, уже нацеливал на зверя вилы. Арэн будто издалека услыхал эхо собственного голоса:

— Стоооой!

Вилы свистнули, распороли воздух, конь взял на дыбы. Всадник покачнулся, потерял равновесие. Зубцы проскребли мех, точно большой гребень, и уже в следующее мгновение северянин свалился в грязь. Он не успел встать, не успел даже отползти — бивни мамонта возвращались назад, набрав чудовищной силы. Раз! — и тело безумца взметнулось в воздух, будто оно вовсе ничего не весило. Тот лишь успел вскрикнуть, отлетев на добрых двадцать шагов, плашмя свалился в грязь. Арэн услышал противный хруст ломающихся костей и увидел короткую феерию алых брызг.

А мамонт уже нес вперед неудержимой смертоносной горой. Арэн что есть силы пришпорил коня, потянул поводья, уводя скакуна вправо. Вовремя — туша шла прямо на него, и дасириец в последний момент увернулся от хобота, нацеленного на него точно удав. Рука рванулась за спину, обнажила длинный клинок. Сталь придавала уверенности, тяжелый эфес обдал ладонь холодом. Развернув мерина, быстро окинул взглядом происходящее: северяне бросились врассыпную, стараясь держаться от мамонта на расстоянии. Зверь же, снова остановился, не зная за каким их всадников бросаться вдогонку. В Арэне родилась надежда — может удастся улизнуть, отделавшись малой кровью.

Мамонт снова затрубил, сотрясаясь всем телом, попятился, как бы для разгона и в следующее мгновение повернул в сторону. Арэн глазам своим не верил — откуда в такой громадине столько прыти? Эфратифские слоны был куда менее поворотливыми, да и пугались попадать в кольцо людей, если только их нарочно не тренировали. Мамонт же нес лбом вперед, точно таран. Северянин спрыгнул с коня, что совсем обезумел от страха и смрада и не поддавался узде. Смельчаку удалось отбежать на достаточное расстояние, чтоб избежать первого удара. Его односельчане спешили на выручку, дружно призывая Снежного в помощь. Арэн тоже не стоял на месте.

Что можно сделать с такой тушей, спрятанной за мехом и толстой шкурой? Дасириец постарался, чтоб конь прошел остаточно близко к мамонту. Проверить, так ли крепок этот мохнатый увалень. Слоновья шкура чувствительна, ткни только — и животное впадает в ярость. Прежде чем нанести удар, Арэн успел с сожалением помянуть навеки погребенный под камнями добротный лук.

Лезвие полоснуло мамонта по ноге, там, где на шерсти висели огромные куски засохшей грязи. Меч смахнул бурый клок, достал шкуру. Удар вышел слабым, но все-таки достиг цели. Мамонт снова ушел в сторону, на ходу поворачивая голову: из меха на Арэна поглядел налитый кровью глаз, под хоботом дрожала пенная борода.

— Он бешенный! — Заорал дасириец, уводя коня от нацеленных в их сторону бивней.

Мамонт увязался за ним. Конь плотно прижал к голове уши, с остервенением вцепился челюстями в удила. Арэн припал к самой гриве, правя только одной рукой. Оторвавшись от мамонта настолько, чтоб выиграть время для разворота, дасириец встретил тушу лицом. Мамонт упрямо пытался смахнуть назойливого всадника, продолжая размахивать бивнями из стороны в сторону. Изловчившись, Арэн хватанул его по хоботу. "Мохнатая гора" издала громогласный вопль боли, мех на хоботе стремительно краснел от густой темной крови.

В воздухе пропела острога. Тонкое древко с шипением вонзилось в горб, впилось в мамонта комариным жалом. Зверь отступил, размахивая раненой плотью — кровь полетела в стороны, щедро окропила дасирийца. Выиграв несколько мгновений, Арэн отъехал дальше, чтоб набрать разгон. Мамонт снова затрубил, в этот раз тише, неуклюже повернулся, тронув задом земляную насыпь. Бока его раздувались, только теперь являя костлявую плоть под мехом — подхватив бешенство животное истощалось неутолимой жаждой, неспособное найти себе пропитание, одурманенное лишь одним желанием.

На ум Арэну пришло только одно решение, возможно спасительное, но рискованное. Благо, туша развернулась и северяне не стояли столбами, и уже напирали на зверя со всех сторон, громко улюлюкая. Мамонт какое-то время топтался на месте, несчастный хобот висел плетью, едва ли не надвое раскроенный клинком. Арэн снова дал коню галопа, на скаку перехватил меч второй рукой и занося его над головой. Лезвие вытянулось горизонтальной смертоносной струной. Цель была близка, вонь с новой силой накрыла дасирийца.

Клинок запел и раскромсал тонкую кожу под коленями мамонта. Кожа, мясо, тугие нитки сухожилий — все поддались крепко заточенной стали. Удар пришелся таким сильным, что Арэна едва не выбило из седла, но дасирией удержался и, не мешкая, повернул обратно, перекладывая меч для удара по левой ноге.

Животное зашаталось, припало на раненную ногу. Пасть его, теперь вся взмыленная, родила то ли стон, то ли плачь. Северяне ликовали, но бдительности не утратили и не сближались с мамонтом, грозя ему вилами и острогами. Арэн тем временем, достиг новой цели и, собирая всю силу, снова чиркнул по сухожилиям. В этот раз остаться на коне не вышло — обратная сила утянула дасирийца, бросила оземь. Он покатился кубарем, едва не попав под тушу мамонта, который, потеряв возможность стоять на задних ногах, сел на землю, чтоб уже больше не подняться. Зверь отчаянно сопротивлялся, трубил и норовил поддеть бивнями всякого, но участь его была решена. Арэн вскочил на ноги, следуя ровно вдоль туши, чтоб ненароком не попасть под смертоносные костяные клинки мамонта. Воняло так, что становилось дурно, дасирийцу пришлось задержать дыхание, чтоб не закружилась голова. Остановился он у передних ног, скосив еще одну порцию мышц под коленями. Теперь, когда мохнатый увалень мог лишь беспомощно дергаться, не прекращая попыток подняться, можно было не спешить. Северяне, осмелев, объезжали мамонта сзади и кто чем кололи его в бока.

Арэн же хотел скорее закончить агонию и милосердно подарить животному скорую смерть. Когда тот завалился на бок, потеряв последнюю ногу, дасириец поравнялся с головой и одним коротким ударом, пробил мамонту темя: тут кость была тоньше всего, и меч зашел почти наполовину.

Зверь затих, но хобот его еще несколько длинных мгновений бил по земле в смертельной агонии.

Дасириец устало облокотился на тушу, вытирая перепачканный кровью и серым студнем мозгов меч о шкуру мамонта. Северяне спешились, обступили мертвого товарища, склонили головы. Арэн слышал, как они переговариваются, где бы сложить погребальный костер. В самый раз, на костер-то и сбежится вся нечисть в округе, со злостью подумал дасириец.

— Никого мы жечь не будем, — сказал, как отрезал. — Пусть Гартис распорядится душой павшего, как он того заслужил при жизни, а могилой ему станет земля. Нельзя здесь дымить.

Деревенские погалдели, недовольные, но скоро успокоились. Они глядели на поваленную назем тушу, будто издохший мамонт отличался от живого.

— Не бешенный он, — сказал коротконогий и ткнул вилами в ногу животного.

Мех здесь был пропитан старой засохшей кровью. Под колтунами виднелась воспаленная алая кожа, бугристая от волдырей. Арэн присмотрелся: на коже виднелись длинные отметины, точно кто-то пытался оторвать кусок мяса прямо с туши. Подтверждением тому стал и обломок гниющего клыка, торчавший в меху, точно наконечник стрелы.

— Шараши, — прошептал кто-то у Арэна за спиной.

— Порча, — продолжил коротконогий, пятясь, словно мог заразиться. — В него попала дурная кровь и гниль людоедов.

— Видать твари шараяны напоролись на стадо, — добавил один из северян.

Арэн поскреб подбородок — молодая щетина нещадно зудела. Если так, тогда понятно, что могло задержать людоедов в пути. С другой стороны, разведчики рассказывали про полчища шарашей, неужели стада мамонтов хватило, чтоб распугать их?

— Не трогайте ничего, даже бивни, — велел он, хоть северяне и так сторонились убитого зверя.

Вонь только усиливалась. Прямо на глазах алые глаза мамонта набухли от крови, из дыры в голове повалил густой зловонный пар и серая жижа. Лошади снова заволновались. Мерин Арэна подошел к хозяину и ткнулся мордой в плечо.

— Дальше-то куда? — Спросил один из деревенских.

Арэн не знал. Простая вылазка обернулась новой кровью. Кто знает, что еще станет? Он не хотел рисковать без нужды, но не неизвестность гнобила.

— Я сам поеду, — буркнул он. Сел в седло, пряча меч за спину. — Шуму меньше.

— Некогда геройничать, господин. — Коротконогий смачно харкнул. — Не бабы мы, чтоб всякой дряни зады и спины показывать.

— Верно говоришь, Крос, — подхватил тот, что стоял по правую руку от него.

Остальные тоже присоединились. Арэн кивнул. В конце концов, без северян он никогда бы не одолел мамонта. А если кому-то из них суждено встретить смерть, так тому и бывать. Он видел как люди умирали целыми сотнями, был в сражениях, где земля становилась вязкой от пролитой крови. Убивал без меры, всякого, кто лез под клинок и стоял под другим стягом. Обученных воинов, свирепых наемников, простых крестьян, сопливых мальчишек. И никогда не сожалел. Всяк, кто выбрал себе дорогу, сам же в ответе за участь, которая ему отныне уготована.

Дорога спорилась. Дождь перестал, но тучи еще гуще наползли на небо. Северяне негромко обсуждали долгожданную оттепель, обменивались планами, что бы дать земле в этом году — картофеля или свеклы. Губы дасирийца невольно тронула улыбка, когда мужчины принялись обсуждать, не обрюхатить ли заодно и своих женок. Может Бьёри тоже понесла? Арэн надеялся, что боги, которые уже давно не давали ему своей милости, расщедрятся и дадут крепкого наследника.

Всадники миновали короткий пригорок, у ног которого остались следы недавнего костра, в котором сожгли трупы людоедов. Из грязи выглядывали редкие остатки костей. Северяне не сговариваясь, спешились, дружно помочились на пепел и туда же еще и наплевали. Дасириец не стал присоединятся к ритуалу осквернения.

Когда показалась острая череда частокола, всадники перевели коней на шаг. Арэн потихоньку проклял так не вовремя пришедшее тепло: если людоеды прошлись этой землей, то грязная жижа приняла в себе всякие следы. Но даже если шараши и побывали в Яркии, они не тронули ни единого дома. Внутренний голос гаденько шипел: уноси ноги.

— Неизвестно, что творится, — мрачно изрек коротконогий Крос, и отрыгнул под приглушенный гогот собратьев. — Проверить бы, раз уж приехали.

Ни слова не говоря, Арэн пустил коня вперед. Мерин шел спокойно, совсем не так, когда чуял поблизости мамонта. За частоколом царил все тот же хаос, который оставили по себе деревенские, поспешно собираясь в дорогу: открытые двери домов скрипели от каждого порыва ветра, по земле, рыхлыми змейками расползались следы от зерна. Очаг оставался бездыханным.

— Кто б мне дал тех поганцев, что страху навели, — злобно зашипел трескучий голос позади. — Достать бы с того света да башку свернуть.

Арэн, напротив, не торопился с выводами. Он спрыгнул с коня, заглянул в несколько домов, что попались на пути первыми. Несмотря на затишье, что-то продолжало волновать его. На всякий случай дасириец оголил меч.

Побродив по брошенной деревне, не найдя никаких следов людоедов, северяне собрались вокруг Арэна. Он задумчиво разглядывал горстку мокрой золы в Большом очаге и думал, почему тревога никак не уймется. Выходило так, что, столкнувшись с мохнатыми громадинами, шараши передумали нападать на деревушку. Или все-таки прошли ничего не тронув?

— Неспокойно мне, — сказал он. Присел к очагу и подковырнул золу.

— Глядите-ка, — Крос оказался рядом и сунул руку в пепел, осторожно, будто нашел драгоценность, вынул кривую обугленную корягу, пряча один ее бок ладонью.

На самом краешке обломанной ветки тлел крошечный, едва живой огонь. Арэн снова почесал зудящую щетину, подумав, что теперь-то северяне непременно захотят вернуться, увидав, что Большой очаг родил пламень. Так и стало. Мужчины во все глотки принялись хвалить Снежного заступника Артума, благоговейно глядели на покрасневший кусок ветки и твердили, что можно возвращаться по домам.

— Ярик Мудрый филин отвел напасть, — приговаривали они, будто забыли другие слова.

Кто-то напомнил про мамонтов и этому тоже приписали божественный промысел и заступничество славного предка. Арэн хотел напомнить, что мамонт-то был всего один, к тому ж молодой, но, поразмыслив, махнул рукой. Права была Миэ, ох как права: в Северных землях свои устои, свои порядки. Они даже не от крови Перворожденных, народ, что родился в снегах и в снегах же закалился. Северяне не станут слушать, когда дело коснется их традиций и обычаев, хоть сколько бы доводов он не привел.

— Нас Снежный направил, — добавил один из мужчин. — Чтоб показать, что предок наш отвел невзгоды. Пусть Гартис будет к нему милостив.

— Нужно отнести весть остальным.

— Эх, жаль только скотину перевели. — Крос с досадой подергал косицы в бороде.

— Зато шкуры целы, — ответил ему чей-то голос. — Весна нынче пришла, яки вернутся и буйволы, не пропадем. А там глядишь и ярмарки пойдут, соберем у кого что есть закупим овец и коз на развод.

Арэн грубо перебил их, отчего-то раздосадованный на себя. В отличие от северян, которые уже и думать забыли об осторожности, он продолжал прислушиваться к каждому шороху. Нутро завертелось, будто в нем поселился червь. Засвербела гадкая мыслишка: вот бы сейчас из-за домов выбралась орда людоедов. Тогда бы он не чувствовал себя так, будто лишь его поспешность стала причиной стольких смертей.

Но Яркия дышала покоем.

Тот, что отыскал огонь в Большом очаге, обшарил несколько домов и вернулся с факелом. Мужчина прытко поджег смоляную головешку факела от тлеющей ветки, пламя вдохнуло всей грудью, разрослось живым цветком.

— Возвращаемся, — бросил Арэн и сел в седло.

Северяне последовали его примеру. Ехали неспеша, боясь сбить драгоценное пламя. Снова наткнувшись на тушу мамонта. Дружно поворотили носы от зловония, что ширилось вокруг животного как пошесть. Кое-где шкура мамонта расползлась, будто животное гнило уж не один день, в буром мясе копошились личинки. Арэн решил, что они завелись внутри еще до того, как зверь издох. Мужчины поскорее миновали порченное место, северяне в который раз прокляли Шараяну и ее отродий.

А потом им наперерез выехали всадники. Арэн не сразу заметил трех женщин на коротконогих лошадях. Как только всадницы приблизились и стали видны их заплетенные косами волосы, деревенские спрыгнули с лошадей и отдали уважительные поклоны. Косы всех всадниц густо переплела седина, однако они были не так стары, как Мудрая. Одна из них, в накидке с лисьей каймой, приветствовала путников, те ответили пожеланиями вечной мудрости и долгих лет.

— Кто вы? — спросила всадница. Говорила она на северном диалекте, но Арэн с горем пополам разбирал ее слова.

— Мы из Яркии, Мудрая, — на северном же ответил за всех Крос.

Женщины переглянулись, будто безмолвно совершили короткий разговор. Арэн начинал волноваться: разговор мог затянуться, если северяне и дальше будут обмениваться вопросами и традиционными пожеланиями, а между тем оставлять лагерь надолго было неразумно. Мысли постоянно возвращались к гниющей туше и нетронутой деревне. Вероятнее всего, что шарашам пришлось искать другую дорогу на север. Вдобавок, у дасирийца снова разболелась ушибленная голова, он стиснул челюсти до зубного скрежета и попытался заставить себя вслушаться в разговор. Они продолжали говорить родной речью, Арэн едва ли понимал больше двух-трех слов из десятка, но суть уловил. Мудрые выехали из Высокого леса, что был по ту сторону разбитого тракта, повернули на восток, чтоб миновать расселину, там застали снежный буран и потому задержались в дороге. Дасирийца так и подмывало спросить, почему же они не заговорили погоду, не повернули ветер, но он скорее проглотил бы язык, чем обронил хоть слово.

Разговор продолжался. Северяне коротко рассказали, что произошло. Зашли издалека, начав с того, как в деревню приехали чужестранцы, а с ними и девушка с черной отметиной Шараяны. И если про Арэна и остальных мужчины говорили уважительно, то всякое упоминание девочки-файари заставляло их кривиться. Даже история с призванным духом-защитником звучала в их устах иначе. Все в купе дало Арэну еще один повод уяснить — северяне скорее умрут, отдаваясь воле традиций и обычаев, чем примут помощь от недостойного. Станут ли слушать Хани в Сьёрге? И станет ли владыка Северных земель слушать его самого? Тубы с письмами всегда были при нем, Арэн постоянно проверял, на месте ли важные послания. И, случись так, что мгновения его жизни будут сочтены, ему хватит и предсмертного вдоха, чтоб двумя словами сделать свитки непригодными для чтения. Юшана и Шаам-старший предпочли перестраховаться. Уезжая, Арэну подумал, что отца скорее огорчит отказ Конунга, чем смерть сына. С того дня прошло много времени, но он лишь укрепился в своем мнении.

— Чужестранец? — На общей речи обратилась к дасирийцу старуха в лисьих мехах.

— Я из Дасирии, Арэн из рода Шаам.

— Что за печаль у тебя к Конунгу? — спросила ее сестра, всем видом выказывая недоверие.

— Еду, чтоб предупредить о дшиверских варварах, которые вскоре придут и к северным границам. Если владыке Севера будет угодно заключить военный союз с Дасирийской империей, то мощи наших держав хватит, чтоб вышвырнуть дшиверцев туда, где им самое место — в черное царство Гартиса.

Арэн так часто повторял себе, что лжет лишь во имя благой цели, что вскоре его перестали мучить угрызения совести и благородная кровь. Да и сказанное было отчасти правдой — дшиверцы медленно, но уверенно подбирались к границам империи дасириев. Только рхельский шакал предпочел налаживать мир с западными родичами. Чтоб подкрепить поездку Арэна из Шаам настоящим поводом, и не вызвать ненужных подозрений, заинтересованной знати хватило кратов, чтоб подкупить кого нужно в военном совете. В итоге из шести военачальников первой руки, четверо высказались за то, чтоб отправить кого посмелее в Артум, разведать, что на уме у Конунга.

Арэн не сказал правды даже друзьям.

Мудрая покачала головой, ничего не сказав. Дасирийцу оставалось лишь гадать, чтобы это могло значить. Он все чаще посматривал в сторону моря, силясь поймать каждый миг уходящего на покой солнца, чтоб разглядеть хоть что-то.

— Мы не видели шарашей, и следов их не углядели, — отвечала одна из троих, тонкая, будто жердь, наверное, самая высокая из них. Ее длинный нос выпирал вперед, будто киль корабля. Арэну Мудрая показалась странно похожей на цаплю — такая же важная в своей неторопливости. — Наткнулись только на дохлых мамонтов. Все были порченными, как тот, который нынче встретился вам.

— Значит стадо все-таки спугнуло людоедов, — самому себе сказал Арэн.

— То была воля нашего снежного заступника, — неприминул вмешаться Крос.

Дасириец, которому до харстового зада надоели такие разговоры, припечатал говорившего гранитным взглядом. И, на тот случай, если северян не понял намека, пояснил:

— Я верю в богов, посещаю храмы, как того требует вера Эрбоса. А еще делаю богам подношения. Но еще ни один из них не почтил меня милостью лицезреть божий лик воочию и не усладил слух голосом своим. Человек сам по себе и без богов многого стоит, особенно, если широко открывает глаза и внимательно смотрит по сторонам. — Сбросив жар речи, продолжил уже спокойнее. — Мамонты шли, потому что в Северные земли воротилось тепло. Нет здесь промысла. Только совпадение, которое, — как знать? — может стало спасительным для нас.

Последняя из троих, грузная, раздобревшая как удойная телка, молчаливо поддержала его полуулыбкой. Все лучше, чем ничего, подумал дасириец, ожидая, что скажут ее сестры. Те не долго медлили и огласили, что раз уж ехали из далеких далей, то задержатся с выжившими до той поры, пока придет подмога. Двое, кроме третьей, той, что взяла сторону Арэна.

— В моей деревне четыре породели на сносях, — только и сказала она.

— Эрель, нынче неспокойно в наших краях, неразумно ехать одной, — неодобрительно сказал один их мужчин, за что тут же напоролся на холодный взгляд и совет посадить язык на привязь.

Женщину провели пожеланиями миновать в пути всякие невзгоды и скорее преломить хлеб от родного огня. Когда всадница отъехала так далеко, что фигура ее стала меньше вдвое, поспешили на побережье. Тем более, что священный огонь на факеле начал увядать, а налетевший ветер трепал во все стороны, грозя погубить драгоценное пламя.

К морю выехали когда на Артум наползала ночь. Волны разбушевались, и теперь водная стихия вышвыривала их на берег, будто силилась достать до пещер, в которых обустроились люди. Женщины, завидев Мудрых, приободрились, выпустили ребятню отдать поклоны и получить благословения. Когда же весть о том, что Большой очаг Яркии родил новое пламя, пронеслась над головами деревенских, ночную тишину наполнили благодарности богам и предкам, которые каждый северянин повторял точно заклинание. Для отчаявшихся людей, за которыми дни напролет шла погибель, огонь стал доброй вестью. Арэн слышал, как матери обещали детям возвращение домой, видел как мужья голубили жен, шепча что-то на ухо.

Дасириец поискал глазами Бьёри. Не найдя девушку в толпе, заглянул в пещеры. На мешковинах лежали раненые, среди которых Арэн не нашел Эрба.

— Помер наш веселяк Эрб, — откашливаясь и громко кряхтя, сказал старик с перемотанной головой. — Дочка взяла его, чтоб совершить последние молитвы.

Дасириец вышел, прикидывая, куда бы могла пойти девушка. По обе стороны побережье перекрывали скалы, глубоко заходящие в море. Если Бьёри и пошла куда-то, то только дальше от берега. Арэн поглядел на редкие сосны и ели, что топорщились на верхушке утеса частым гребнем. Туда и направился.

Девушка не пошла дальше первой полосы деревьев. Она стояла на коленях, прямо в грязи, склонившись над завернутым в перепачканное полотно мертвецом. Крутые кудри северянки нещадно рвал ветер, сбив их колтуном. Арэн не стал беспокоить ее, пока девушка шептала молитвы. Подошел лишь тога, когда голос Бьёри умолк.

— Не уходи далеко от лагеря, это небезопасно. — Он положил ладонь на девичье плечо, крепко сжал, заставляя подняться.

Она шмыгнула носом, не отводя взгляда от мертвого родителя. Арэн не нашел слов утешения, вместо этого взвалил тело на плечо.

— Предадим его воде, — решительно ответил он. Видя, как округлила глаза северянка, пояснил: — Эта участь будет для него лучше, чем стать кормом для дикого зверья. Да и людоеды ходят поблизости, нельзя, чтоб почтенный Эрб обрел вечные муки, попав в брюхо шарашу.

Немного подумав, девушка согласилась. Они вместе добрели до края утеса, Арэн положил тело на землю и подтолкнул ладонями. Печальный сверток лениво перекатился и отправился в полет. Его встреча с водой ознаменовалась громким всплеском. Девушка всхлипнула, ее плечи поникли и часто задрожали. Арэн прижал Бьёри к себе, погладил по спутанным волосам. Другого утешения у дасирийца не нашлось. К тому времени, когда слезы ее высохли, Артум укутался безлунной ночью.

Северяне, если и слышали всплеск воды, то не поняли, что произошло, а Арэн всячески оградил Бьёри от расспросов. Если Одноглазому Велашу будет угодно покарать смертных за то, что отдали его стихии тело, не испросив дозволения, тогда они примут кару. Но поднимать шум в лагере, который только-только зазвенел детскими радостными голосами, Арэн не собирался. Ожидание смерти, мысленно напомнил себе дасириец. Тот, кто не знает, крепче спит.

Ночь принесла Миэ множество открытий.

Едва ей удалось справится с холодом и пригреться под боком жреца, как слабость скрутила живот. Да так, что таремка выходила из-за кустов только чтоб поглядеть, как Банру. Миэ не знала, сколько прошло времени, прежде чем нутро успокоилось, но дозорные сменились трижды. В конце концов, обессиленная, вполовину осушив мех вина, Миэ уснула.

Ей снился родной Тарем, отцовский замок и милая сердцу библиотека, где Миэ провела бесчисленное количество дней. Во сне она ступала босыми ступнями по дорогим коврам, наслаждалась покоем и запахом благовоний, которые курились вместе с огоньком, что плавил тутмосийские свечи. Такие стоили по тридцать лорнов за штуку, и отец нарочно каждый раз наказывал своим торговцам привозить новые и новые ароматы. Миэ опустилась в кресло, раскрыла один из тяжелых томов, оплетенный бугристой змеиной кожей и только собралась углубиться в чтение, как кресло под нею пошло ходуном. Ножки точно завороженные, приплясывали в такт неслышимой песне, норовя стряхнуть таремку на пол. Женщина прикрикнула на ожившую мебель и, когда та не стала слушаться, пообещала предать огню. Кресло угроза только раззадорила. Оно подбоченилось лакированным подлокотником, предупреждающе постучало одной из передних ног и пустилось в пляс по кабинету. Миэ едва успела ухватиться за спинку, проклиная все на свете. Чувствуя себя так, будто оседлала самого харста, таремка принимала удары от падающих с полок книг.

— Ах чтоб тебя..! — Миэ почти слышала собственный крик сквозь сон.

— Эрель, вставай, тут того…

Голос был не из сна, а достиг слуха таремки откуда-то из холодной артумской нои. Миэ встрепенулась, сонно потерла глаза, покривилась от гадостного привкуса во рту.

— Где он? — Раздосадовано спросила она, силясь рассмотреть, кто из северян ее растревожил.

— Кто? — Дорф озадаченно глядел на чужестранку с высоты своего роста. Он нарочно стал с ее сторон, стараясь даже не приближаться к жрецу.

— Тот зверь, что наклал мне в рот, пока я спала, — буркнула женщина. Зевнула, дожидаясь, когда северянин скажет, чего ради поднял ее.

— Шум в горах, эрель.

Миэ еще плохо видела его лицо, — северянин стоял так, что свет от жидкого костра прятался аккуратно за спиной Дорфа, — но зато отчетливо слышала тревогу в голосе. А этот северянин был не так труслив, чтоб шарахаться всякой ерунды. Потому таремка поспешила подняться на ноги, мимоходом пощупав лоб Банру — жар спал, грудь жреца размеренно опускалась и поднималась.

И, только собравшись спросить, что за новая напасть, как услышала странные звуки. Они рождались где-то в черной расщелине: приглушенные, будто кто-то скреб по камню. Миэ выколдовала путеводный шар, северяне, обступили ее со всех сторон, вооружившись, чем нашли: кто вилами с обломанными древками, кто острогами.

— Давно это? — Спросила Миэ, ритмично разогревая ладони, мысленно повторяя слова заклинаний.

— Только вот началось, эрель, — ответил приглушенный голос.

— Заткните уши, как я учила, — велела она и, подав пример, достала из-за пояса два комка овечьей шерсти, скатанных до тугих шариков. Примерилась и сунула их в уши, поглубже затолкав пальцами.

Северяне не отставали, благо, что наука Миэ не прошла даром — у каждого нашлась при себе пара клоков овечьей шерсти.

Миэ снова потерла ладони, стараясь ничего не упускать из виду. Ночь — самое время для визгливых летунов. И если тароны настолько осмелели, чтобы покидать насиженные пещеры, тогда у нее останется только один шанс, чтобы попытался защитить и себя, и северян. Один миг, чтоб сотворить колдовство. Овечья шерсть в ушах хоть и скрадывала большинство звуков, но не лишала слуха полностью, как это сделало заклинание Банру. Но зато так можно избежать ошеломления, первого протяжного визга, от которого люди лишаются рассудка.

Из расщелины выплыл силуэт, за ним еще один. Миэ подтолкнула путеводный шар вперед, чтоб разогнать тьму. Она успокоила себя: будь то летуны, гору покинула бы туча тварей помельче.

Дорф, который стоял впереди и прикрывал волшебницу плечом, вынул из ушей мех, лицо его расплылось широкой гнилозубой улыбкой. И только когда три силуэт подошли ближе, Миэ узнала в измученных, перепачканных кровью и грязью людях тех, что ушли вместе с Хромым. Она освободила уши и скрестила руки на груди.

Один из трех был Ярос, имен других волшебница не запомнила. Северяне, радуясь встрече, обменялись громогласными приветствиями и железными дружескими хватками. Таремка про себя обозвала их дуралеями, и молча дожидалась, пока закончатся церемонии.

— Остальные-то где? — спросил Дорф.

Ответом ему стало молчание. Северяне пожелали успокоения погибшим товарищам и тут же потянули выживших к костру. Миэ остановила их.

— Прежде расскажите, как выбрались, — велела она.

Ярос глянул на нее, точно волшебница обзавелась парой рогов — в глазах его смешались страх и злость. Миэ дела не было до того, о чем думает северянин, она готова была убить его только за то, что пошел следом за Хромым. Будь их больше, все могло обернуться иначе.

— На нас напали летающие твари. Не сразу. — Ярос задумался и пояснил: — Мы уж много прошли, все какими-то путаными лазами. Воняло там так, что глаза коробило. А потом наткнулись на ихнее гнездо.

Воспоминание заставило северянина дрогнуть, но он тут же взял себя в руки, ухватил за горло мех, протянутый кем-то из своих, опрокинул в себя щедрую порцию вина.

— Тьма их там была, черное все от поганых крыльев.

— И куда ни глянь — всюду гроздья странные, точно виноград, — продолжил один из северян, что вернулись с Яросом. — Только большие они были и в дряни какой-то липкой.

— Яйца, — мрачно сказала Миэ. — Дальше что?

Слово снова взял Ярос. Речь его была мрачной, зловещей. Миэ очень захотелось позволить какому-то заклинанию "случайно" соскользнуть с пальцев, чтоб прижечь умника по самую задницу, но таремка держалась. Пусть сперва расскажет, как выбрался, решила она, от нетерпения покусывая губу. А там видно будет, что делать.

— Хромой там и помер. Еще нескольких удавили следом. Слыхали бы вы, как они визжат, до одури. До сих пор в толк не возьму, как башкой не тронулся.

— Слыхали мы, — ответил Дорф и в двух словах рассказал, как перепало им.

Когда он закончил, разговор будто потух. Мужчины поглядывали друг на друга и глядя на их лица Миэ оставалось лишь гадать, что за мысли посещали головы северян. Может они сожалели, что разделились, а может о том, что выжили. Устав ждать, когда кто-то нарушит безмолвие, Миэ в третий раз спросила:

— Как вы выбрались из гор? — Она будто высекала каждое слово, говоря нарочно громко. И дала себе обещание — не получив ответа, сделать Яросу и тем двоим, что топтались за его спиной, очень больно. И пусть боги будет к ней благосклонны, и Амейлин простит гнев.

— Мы повернули, не пошли дальше. А потом заплутали. — Ярос как-то сразу поник, плечи его осунулись. — А потом случайно нашли ход и вышли к тому месту, где случилась развилка. А уж после вот и к вам.

— Что за ход? — Насторожилась Миэ.

— Что за ход? — Насторожилась Миэ.

— Да харст его знает, эрель, — подал голос один из двоих. В его волосах угнездились два колтуна, каждый размером с кулак, на щеке вздулась гнойная рана и слова давались с трудом. — Там навроде муравейника все, сплошные лазы да пещеры. Один точно на юг тянулся, но Ярос велел не идти тудой. Пошли бы — точно сгинули ни про что.

Миэ быстро соображала. Путь на юг. Под землей. Спрятанный там, где мало кто сможет на него наткнуться. Тот, кто хоть немного знал нравы местных, наверняка взял в расчет, что деревенские не полезут в Хеттские горы, хоть бы там что. И не полезли, если б не Арэн и Банру, которые переупрямили толстолобого эрла.

— Ничего странного не заметили? — Таремка не надеялась, что услышит что-то стоящее, поэтому, когда слово взял северянин с раной на щеке, она ловила каждое слово.

— Воняло там, будто из пасти шарашей. Везде серой да гарью, а с юга загнившими кишками.

— Теперь понятно, откуда пришли людоеды, — Миэ позволила себе победоносно вскинуть бровь. Она бы и чувствовала себя так же, только подмышками чесалось, а под ногтями собралась грязь. Какая уж тут победа, подумала таремка, когда выгляжу, будто бесхозяйная рабыня.

Северяне между тем, бурно обсуждали ее слова. Голоса смешались: кто уверял, что волшебница зазря говорить не станет и лучше послушать, что она скажет, другой спорил, третий требовал подождать рассвета и решить на светлые головы. А сама Миэ поддержала Дорфа, который велел мужикам прикрыть хлебала, не забывать про порядки и слушать отмеченную Вирой, раз им самим боги не дали ни ума, ни способностей колдовать.

— Мы здесь застряли так или иначе, — сказала волшебница, привлекая внимание спорщиков покашливанием. Она понимала, что хватанула лишку в своем стремлении занять верх над северными мужчинами. Мудрую стали бы слушать или свою, северянку, но чужестранка, хоть бы сколько отметин не оставила на ней Вира, останется чужестранкой. А она достаточно испытывала терпение. Поэтому, как бы мерзко не было во рту, Миэ усладила речь, вспоминая, как совсем недавно деревенские стелились ей под ноги, улыбнулась, неуловимым движением поправив рваный ворот мехового кафтана. — Думаю, никто не станет спорить, что у нас отсюда есть всего один выход — обратно в гору. И если уж там нашелся путь на юг, стоит поглядеть, куда он приведет.

— Эрель, ты ж сама сказала, что тама шараши могут быть, — влез непрошенный голос.

— Могут, — кивнула таремка. Путеводный шар начал тускнеть и лица северян заволокло серой дымкой. — Но раз боги сохранили наши жизни, значит у нас есть предназначение. Кому-то суждено узнать, как людоеды дошли до южных границ. Разве не нам? Впрочем, — она нарочно приберегла самый веский аргумент напоследок, — я пойму ваш страх. Кто бы еще, в крепком рассудке, сунулся в рассадник летунов да еще и в самую глотку шарашам.

Мужчины утыкали ее суровыми взглядами. Яд недоверия сделал свое — обвинение в трусости стоило бы таремке головы, будь она мужчиной. Но ее не тронули. Только щедро одарили молчаливыми укорами.

— Когда пойдем, эрель? — Проглотив обиду, спросил Дорф.

— А зачем ждать? Накормите их, — кивнула в сторону изможденной троицы, — я осмотрю раны и пойдем. И так день потерян.

— А с этим-то чего? — Дорф показал взглядом в сторону жреца.

— Понесем. Мой друг еще не совсем поправился, но вот-вот разум прояснится и Банру вернется из царства сна.

— Это без меня, — отозвался кто-то. Голоса размножились — северяне продолжали верить, что в темнокожего жреца вселился злой дух.

Миэ отчаялась — ей не станет сил тащить жреца самой, но о том, чтоб оставить Банру одного, она даже не помышляла. Таремка, проглотив унижение, с мольбой посмотрела на северян. Мужчины молчали, отводили глаза, а то и вовсе показывали спины. Один только поддался вперед, подтирая зеленый гной, что струился из распоротой щеки.

— Я понесу, эрель.

Миэ с облегчением выдохнула, почувствовав, как отчего-то защипало в глазах.

— Как тебя зовут?

— Уртом кличут, эрель.

— Пойдем, я погляжу, что с твоей раной, Урт.

Когда приготовления были закончены, северяне столпились каменистого раскола, из которого разило серой. Миэ старалась не думать, что идея снова сунуться в каменную шапку принадлежала ей. Казалось, горы зловеще насмехаются и расщелина кривляется оскалом лежащего великана. Урт, чья рана оказалась не такой уж страшной, взвалил на себя жреца, благо, что Банру уже начал приходить в себя и большую часть времени проводил с полуоткрытыми глазами. Жрец пытался говорить, но каждый раз Миэ строго поглядывала на него.

Один из северян, тот, что пришел с Яртом, отказался возвращаться. Он присел у костра, сгорбился, обхватил плечи руками и покачивался из стороны в сторону, будто сам себя убаюкивал.

— Не заманить меня туда, — озлобившись шипел он, не поворачивая головы к собратьям. — У вас рассудки помутились, так и ступайте к Гартису в самую огненную реку, а я тут обожду. Я всегда исправно подносил Скальду и монет не жалел, и самого жирного ягненка колол. Нынче подходит великий праздник, боги пройдут по земле. Снежный услышит мои мольбы.

Северяне покрыли труса руганью и плевками, но тому и дела не было: мужчина продолжал успокаивать себя, речь его сделалась неразборчивой, слова принялись путаться. Вскоре он и вовсе бессвязно бормотал себе под нос.

— Он рассудка лишился, — сказала Миэ и велела оставить бедолагу в покое. — Его участь незавидна.

— Подохнет как собака, — махнул рукой Дорф, и бросил камень, которым собирался огреть спятившего сородича. — Сам на муки подписался.

Первым в Хеттские горы зашел Ярос. Он до последнего топтался у входа, оборачиваясь, чтоб наглядеться, как в расплавленной золотой дымке рождалось солнце. Следом за Яросом тянулись остальные, в хвосте человеческой змеи — Миэ и Урт. Последним шел Дорф.

Путь коротали молча. На всякий случай таремка заткнула рот Банру куском полотна, мысленно попросила у жреца прощения. Магия в ней снова разволновалась, лишила своих сил, оставляя волшебницу со слабостью и головокружением. Миэ чувствовала, будто сама жизнь вытекает из нее, но силилась ничем не выказать своей немощи. Урт нес Банру точно ребенка, хоть тутмосиец ненамного уступал ему в росте. Северянин приободрился, успокоенный тем, что боль в щеке прошла, начал поглядывать на Миэ и, когда таремка ловила его взгляд, улыбался всем ртом. Передних зубов у Урта было как минимум на три меньше положенного. Миэ заставляла себя отвечать вежливой улыбкой, чтоб ненароком не спугнуть единственного, кто вызвался нести Банру. Они зашли уже слишком далеко, если мужчина бросит ношу, тогда волшебнице придется остаться рядом с товарищем и надеяться на то, что она вытянет Банру раньше, чем их сожрут тароны. Впрочем, если догадка ее верна, летуны могут стать благословенной легкой погибелью.

Дойдя до развилки, Ярос замедлил шаги, останавливаясь у каменного гребня, что делил коридор надвое. Мужчина прислушался, призывая всех молчать.

— Идем, — шепотом скомандовал он, — только тише мышей.

Змея из человеческих тел поползла в коридор, который вскоре стал опускаться все глубже и глубже. Каменные стены делались земляным, в лицо все больше отдавало жаром. Шли долго, не торопились, боясь развести шум.

Как только Миэ начало казаться, что они и впрямь идут в самое нутро гартисова царства, Ярос снова остановился. Они оказались в свободной пещере. Света факела не хватало, чтоб осветить каждый угол, а использовать чары волшебница не осмелилась. Когда светлый источник Виры в ней так бурлит, не стоит испытывать судьбу и верить в щедрость Госпожи удачи.

— Там, — шепнул Ярос, кивком головы указывая на юг.

Но еще прежде, чем сказал северянин, Миэ почувствовала вонь. Таремка хорошо помнила этот смрад, от которого ее еще долго выворачивало наизнанку. Именно так несло от шарашей в день, когда Яркия оборонялась. Волшебница прикрыла нос рукавом.

В той самой стене, где темнел лаз, по которому пришли северяне, расположилась еще одна дыра. Мужчина подошел ближе, освещая факелом густую темень прохода. Он была вдвое больше, просторнее.

— И верно шарашами несет, — сказал Дорф.

Миэ зашла в коридор, попросила Яроса посветить. Коридор будто царапали огромные кошки с железными когтями — в земляной стене остались широкие борозды.

— Его вырыли, — заключила таремка. Она подковырнула ногтем землистые стены, потом еще и еще, примерно на полпальца. — Недавно, глубже земля влажная.

Мужчины переглянулись, будто не сразу поняли, о чем толкует чужестранка, — иногда Миэ и вправду небрежно использовала северный диалект, перемежая его общей речью, — после вперед вышел Дорф. Он поравнялся с волшебницей и поскреб стену. Миэ молча ожидала его слов, дав себе зарок больше никогда не принимать всерьез ослиное упрямство артумцев.

— Верно все, — подтвердил Дорф. Его брови встретились у переносицы, собравшись единой косматой линией. — Прям под носом, чтоб им пусто было. Нужно поглядеть, куда хоть рыли.

— Да у людоедов в голове с орех мозгов, — прошептал кто-то.

— Не иначе есть кто над ними, — ответили ему. — Вона как в деревню пришли — с тараном, с троллями. А те двуногие…

Послышался звук плевка.

— Этим путем шли на юг, — Миэ покривилась, почувствовав во рту поганый привкус тухлятины. — Нужно идти дальше.

— Прям им в самый зад и ударим, — негромко хохотнули северяне, обменялись бранными словечками, грозя поиметь шарашей во-все названные места.

— Идем тогда, братья, — зазвал Дорф.

Он поджег новый факел, свет полыхнул ярче, заставляя тьму жаться по углам.

Путь лежал дальше, на юг.