Андрей Рубанов
2. Четверг, 17.30 - 20.30 ГОТОВЬСЯ К ВОЙНЕ
3. Четверг, 21.30 - 22.30 4. Четверг, 23.20 - 00.001. Пятница, 05.00 - 12.00 КТО, БЛЯДЬ, ВСЕ ЭТИ ЛЮДИ? 2. Пятница, 12.00 - 15.103. Пятница, 15.15 - 21.304. Пятница, 22.50 - 23.405. Суббота 0.15 - 1.40 1. Суббота, 12.30 - 17.002. Суббота, 17.30 - 22.303. Суббота, 23.10 - 23.454. Суббота, 23.45 - 00.001. Воскресенье, 6.00 - 16.302. Воскресенье, 16.30 - 18.303. Воскресенье, 18.30 - 21.00 225 4. Воскресенье, 21.25 - 00.001. Понедельник, 04.30 - 10.002. Понедельник, 12.30 - 13.303. Понедельник, 14.45 - 17.104. Понедельник, 18.30 - 21.005. Понедельник, 23.301. Вторник, 00.00 - 10.452. Вторник, 10.45 - 11.30

3. Суббота, 23.10 - 23.45

Когда они подъехали к забору, уже стемнело. Ворота и всю территорию стерегли люди, двое. На охране своей поляны банкир пока экономил, воровать тут было нечего, забор не защищал ничего, кроме пустоты; впрочем, могли украсть и сам забор. На его установку Знаев как раз не пожалел денег и распорядился поставить ограду мощную и солидную, чтоб любой и каждый, взглянув, мгновенно осознал мощь и солидность смельчака, наложившего лапу на внушительный кусок столичной земли.

Банкир посигналил. Из будки, заблаговременно приняв грозный вид, появился охранник. Рассмотрев машину хозяина, мосластый дядя с лицом неквалифицированного пролетария поспешил сменить позу на другую, угодливую. Знаев испытал мгновенное отвращение. Он никогда не заставлял этого человека (кстати, как его зовут?) кланяться и ломать шапку, он и видел-то его всего дважды в жизни; мосластый производил холуйские телодвижения по собственной инициативе, он сам себя превращал в раба.

Раз он так со мной - значит, и я с ним буду так же, - решил банкир, сделал брюзгливое лицо и резким жестом показал: открывай ворота, и поживее.

В четырех метрах за забором асфальт кончался, дальше была темнота. Здесь Знаев вышел, поманил мосластого, поморщился от сильнейшего запаха чеснока и спросил:

- Тебя как зовут, я забыл?

- Петруха, - ответил Петруха, на вид не менее чем пятидесяти лет, и торопливо поддернул штаны. Его вид в точности соответствовал вошедшей в последнее время в моду пренебрежительной поговорке: «Набрали по объявлению». Чучело, - грустно констатировал Знаев. - А ведь меня десять лет учили, что все люди равны, что человек - это звучит гордо. Разве я ему равен? Разве он равен мне? Вот возьму его за руку, пройдемся по городу, спросим у тысячи встречных: мы равны? Тысяча из тысячи ответит, что нет. А должно быть наоборот, потому что люди действительно равны, за десять лет мне это доказали множеством самых разных способов.

- Как дела, Петруха?

- Нормально.

- А где второй?

- Обход делает, - сказал Петруха и опустил глаза.

За пивом пошел, понял банкир и понизил голос:

- Слушай, Петруха. Я пройдусь по территории. А минут через десять позвоню сюда, на пост, и ты включишь верхний свет. Все люстры. Понял?

- Будет сделано, - ответил мосластый и неумело щелкнул каблуками.

- Расслабься, - разрешил Знаев, вернулся к машине и под локоть вытащил Алису.

- Пойдем со мной.

- Что здесь такое? - с любопытством спросила рыжая, повинуясь. - Стадион?

- Еще чего.

- Темно. Я ничего не вижу. Куда мы идем?

- Вперед.

- Ой. Тут песок И камни какие-то. И грязь.

- Не обращай внимания, - рекомендовал Знаев, споткнулся и сам едва не упал.

Сейчас я ее удивлю, - предвкушал он. - Сейчас она ахнет. Это будет эффект! И это будет совсем не дешевый эффект, господа. Очень даже дорогой. Эффект на четыре миллиона долларов. Всем эффектам эффект. Это вам будет не барбекю со звездами телеэкрана в садике у торговца электрическими лампочками. Это будет нечто донельзя грандиозное.

Шагали, разумеется, не в полном мраке и не в тишине. Ночь, пока робкая, варьировала оттенки от густого темно-фиолетового до насыщенного графитового. Справа, в километре, новогодней гирляндой поперек панорамы сияли фонари Кольцевой дороги, слева, в двух километрах, мерцали окна жилых домов, отовсюду слышались разнообразные городские звуки, какофония мегаполиса - но мерцали и доносились, сильно искаженные расстоянием, ненадежные, наполовину нереальные, как не вполне реально все то, что создано человеком, построено, освещено, украшено и налажено: вблизи огромно и крепко, а отойдешь на три тысячи шагов, взглянешь - смешно.

- Примерно здесь, - наконец заявил банкир, с удовольствием набрал полную грудь воздуха и запрокинул голову. Небо осторожно подмигивало сотнями звезд - намекало, что не следует переоценивать дружелюбие мироздания. С запада, по самому краю горизонта, переливалась и истончалась лиловая полоса заката.

- Что «здесь»? - тихо спросила Алиса, сжимая его локоть. - Я ничего не вижу.

- А не надо видеть. Попробуй почувствовать.

Рыжая подумала и произнесла:

- Тут пусто. Ничего нет. Совсем.

- Продолжай.

Она опять подумала и неуверенно предположила:

- Тут ничего нет, но… наверное… тут скоро что-то будет.

Знаев испытал прилив восторга и захохотал.

- Угадала! Угадала!

Он достал телефон и набрал номер.

- Петруха?! Как слышишь меня?!

- Хорошо слышу.

- Давай!

В черном небе, сразу с четырех сторон, сверкнуло, погасло, опять сверкнуло, медленно стало разгораться и обрушило наконец плотные, почти осязаемые потоки света вниз, на двух людей, стоявших посреди обширного, ровного, как стол, поля.

- Черт, - выдохнула Алиса. - С ума сойти.

Банкир прижал ее к себе и медленно стал поворачивать.

- Если ты хотел произвести на меня впечатление, - осторожно сказала рыжая, - считай, что ты его произвел.

- Ерунда, - ответил Знаев, наслаждаясь. - При чем тут впечатление? Я хотел, чтоб ты порадовалась вместе со мной. За меня. Смотри. Это все - мое.

Он сделал несколько шагов по сухой, отутюженной бульдозерами земле. Сунул руки в карманы. Повернулся к Алисе, обхватившей себя ладонями за голые локти. Хрипло повторил:

- Это все - мое.

И немузыкально захихикал, опьяненный. Не самим собой, нет. Точнее, не всем в себе опьяненный - но, безусловно, опьяненный собственным могуществом.

- Что здесь будет? - спросила рыжая, поеживаясь.

- Магазин, - с апломбом ответил банкир. - Гипермаркет. Огромный. Поражающий воображение. Сотни метров прилавков и стеллажей. А там - самый ликвидный товар. Простой, вечный, всем понятный и всем известный. Валенки с галошами. Кирзовые сапоги. Ватники и телогрейки. Свечи. Керосин. Мыло. Спички. Нитки и иголки. Разумеется - водка… И спирт… Но - никакого пива! Абсолютно никакого пива. Воины пьют водку, а пиво мы оставим для жирных бездельников. Далее - медикаменты. Простейшие. Бинт, йод, стрептоцид, антибиотики. Элементарная посуда. Небьющаяся. Ложки - но не вилки. Ножи, но не столовые - охотничьи… Топоры - обязательно! В ассортименте! Топоры - это важно, без топоров никак… А надо всем, - Знаев указал перстом вверх, - очень высоко, выше всего и вся, практически в небе, будут полыхать красным цветом огромные буквы. «Готовься к войне». Таково название. Я сам его придумал. Я все это придумал сам, лично. - Он облизал губы и еще раз выкрикнул в пространство: - Готовься к войне! Нельзя проехать мимо магазина с таким названием. Нельзя, узнав о нем, хоть раз не побывать. Тут будут стоять очереди. Толпы. Готовься к войне! - Он перевел дыхание. - Разумеется, это призыв. Более того, это почти приказ. И даже не приказ - заповедь! Моя, Сережи Знаева… Но это - не призыв вооружаться и прятаться по домам. Это не призыв бояться и копить злобу. Это не призыв упражняться в ненависти к чужакам. Это призыв к мобилизации духа. Потому что, если тело может пребывать в покое, разрушаться и истлевать, дух пусть вечно бодрствует и сражается. Никакая другая идея, кроме идеи войны, не тронет русскую душу. Отсюда все и начнется. С красных букв в черном небе. Готовься к войне. Какой, к черту, бренд, какая торговля - здесь будет нечто большее, чем источник прибыли. Здесь будет храм надежды и доблести! Мудрости и упорства. В моей стране имеет надежду всякий, кто имеет свечу и топор.

- Мне холодно, - сказала Алиса.

- Что?

- Мне холодно. Давай ты закончишь свой рассказ в машине?

Она не выглядела восторженной. И даже заинтересованной. Она была задумчива и почти испугана. Некрасиво щурилась, и в потоках мертвенно-белого света ее лицо казалось старым. С расстояния в пять метров Знаев хорошо различал маленький прыщик на ее скуле.

Он опомнился. Ну да, конечно. Всего два дня, как ты с ней знаком. Ты притащил ее на продуваемый ночным ветром пустырь, который, если быть до конца честным, еще тебе не принадлежит; возбужденным орангутангом стал ты прыгать и ударять себя в грудь - смотри, каков я! слушай, что я изобрел!

Почему ты решил, что ей все это нужно?

- Извини меня, - попросил он, подходя ближе.

- Я замерзла.

- Сейчас бы пригодился мой пиджак, - пошутил Знаев. - Тот самый.

- Я хочу уйти отсюда. Побыстрее.

В машине он сразу включил обогрев. Приблизился мосластый Петруха. Спешил, видать, за похвалой, а то и за чаевыми, вон как ловко исполнил волю начальства, все рубильники правильно нажал, вовремя - но банкир только махнул рукой и тронулся.

- Отогрелась?

- Еще нет. Там так неуютно, на этом твоем поле… И еще… Только ты не обижайся…

- Я? На тебя? Никогда.

- Смотреть на тебя было… неловко. Я тебя таким еще не видела. Ты скакал, как дикарь…

- Может, я и есть дикарь. Иногда побыть дикарем - полезно.

Рыжая дрожала, сжимая ладонями плечи.

- Зачем тебе магазин? Тебе мало собственного банка?

- Банк - это одно. А магазин - это совсем другое.

- Ты обиделся.

- Нет, что ты… Совсем нет.

Он опять ей соврал, во второй раз за последние два часа. Он обиделся. Он ощущал разочарование, и оно было тем горше, чем сильнее его тянуло к этой женщине, а его тянуло все сильнее с каждой минутой. Если понимать любовь как взаимопроникновение душ, то люди, проживая свой век бок о бок, обязаны стать единомышленниками. Сплошь и рядом бывает иначе: он и она десятилетиями наслаждаются миром и согласием, не имея никакого родства помыслов.

Знаев хотел полного родства помыслов. Он мечтал, чтобы его подруга разделила с ним все его переживания, устремления и планы…

- Не обижайся, - примирительно сказала Алиса и осторожно положила руку ему на локоть. - Ты говорил мне про войну как идею… Объединить народ… Ты - серьезно?

- Нет, конечно, - соврал банкир, в третий раз. - К слову пришлось, вот и сказал. Я хочу сделать свои деньги, только и всего…

- Хочешь испугать людей войной и заработать на этом?

- Не испугать. Мобилизовать.

- А разве это не одно и то же?

Он хотел что-то возразить. Он всегда возражал, из упрямства, даже если собеседник был на тысячу процентов прав, но сейчас осекся. Вдруг выплыла изнутри и поработила разум крамольная догадка, приговор самому себе: все не так, Сережа, уважаемый толстосум, совсем не так; зря давеча бесновался ты посреди своей стройплощадки, ты вел себя не как рачительный хозяин этой земли, а как маньяк, лелеющий навязчивую идею, как особо опасный авантюрист, влюбленный в себя, и только в себя.